Кромвель в начале своей легендарной биографии не очень-то любил парадность, и здесь он был изображен в простой белой с небольшой кружевной отделкой рубахе с широким воротом. Со спокойным и даже на первый взгляд безразличным выражением лица. Хотя приглядевшись, можно было усомниться в этом безразличии. Скорее, в его облике угадывалась покорность року, готовность делать все до конца, как это и отвечало его религиозным и гражданским понятиям. И этим создавался образ обманчивого спокойствия.

– Вам нравится этот портрет? – услышал я вдруг приятный негромкий голос и, оборотясь, увидел спускающегося по лестнице с галереи второго этажа пожилого джентльмена.

– Сэр Джон Холборн, – представился он, сходя с последней ступеньки и направляясь ко мне. – А вы, я ведь не ошибаюсь, капитан Дастингс? Джеральд рассказывал мне о вас.

Я молча поклонился.

– Этот портрет, – сэр Джон на секунду замолк, глядя на великого англичанина, – был подарен моему предку самим Кромвелем в первую годовщину победы в знаменитой Престонской битве. Наш род со своим войском защищал тогда левый фланг и не позволил коварным шотландцам высадить морской десант в тыл Кромвелю. Это очень многое решило, может быть, даже все…

Он задумчиво приумолк, а я, пользуясь этой паузой, получше рассмотрел его лицо.

Сэр Джон несомненно не был стар, видимо, его не следовало бы даже называть пожилым человеком, но выглядел он так, как будто жизнь задалась целью выжать из него все силы и укоротить, насколько возможно, положенный век. Сохранив еще в изрядном количестве волосы, он был почти седым. Причем той старческой сединой, которая делает волосы слишком мягкими и малопослушными. Они были клочковато взъерошены, и он, видимо, уже по привычке, а не для приведения в порядок, часто поправлял и приглаживал их. Лицо у него было бледное, отечное, но с очень подвижными глазами и с беспокойным болезненным блеском, который, во всяком случае поначалу, неприятно действовал на меня.

– Вы, я вижу, уже познакомились, – послышался откуда-то из глубины голос Уиттона, а затем появился он сам. – Каспер рассказал мне о прекрасном улове анчоусов, который вам, капитан, с Роббинсом сегодня достался. Это значит, Джон, что завтра на обед мы будем есть чудесную уху. Старый Роббинс прислал нам пять фунтов в подарок.

– Передайте ему, пожалуйста, мою искреннюю благодарность. Как вы устроились у них? Они славные люди, вам не показалось?

– Да, сэр Джон, они действительно очень славные люди и устроился я прекрасно, а через неделю прибудет мой друг, с которым я надеюсь вас познакомить.

– Очень буду рад.

– И еще одна радость, Джон. Мистер Дастингс – отличный шахматист. Так что тебе придется попотеть в сражениях с ним.

– Я вовсе не утверждал наличия у себя подобных качеств, – начал было я, но хозяин прервал меня снисходительной улыбкой:

– Мэтью любит легкие розыгрыши, не обижайтесь на него. К тому же, он всегда стремится подсунуть мне кого-нибудь вместо себя для игры в шахматы. Он очень прилично играет, но я ему надоел, и у него масса дел по хозяйству. Добавьте к этому, что он, как это теперь любят говорить, спортивный фанат: гири, плавание, еще какие-то физкультурные упражнения. Ему не до меня.

Мэтью слегка смутился, и сэр Джон это заметил.

– Ну-ну, я просто хотел сказать, что на тебе и так слишком много работы по замку. А какие чудесные он выращивает розы! Вы уже видели, конечно, мистер Дастингс? И делает все сам – от стрижки кустов до, извините меня, унавоживания грядок. Особенно эти его замечательные белые розы – они всех приводят в восторг. И представьте себе, категорически отказывается продавать черенки, которые у него часто просят.

– Из искусства нельзя делать бизнес, – серьезным тоном проговорил Уиттон. – Хотя, возможно, мой племянник другого мнения на этот счет… Ну, где эта вечно опаздывающая молодежь?

– Мы все уже здесь, – почти тут же ответил Джеральд Холборн, появляясь вместе с доктором из боковых дверей. – А Стив и Бета уже в столовой. Мы можем садиться за стол, а ты, дядя, – съесть свои обычные восемь сэндвичей.

– Хе-хе, – неуверенно взглянув на меня, отреагировал тот, – как будто когда-нибудь я вообще ел больше трех.

Веселые искры сверкнули в умных глазах слуги Каспера.

– Ну хорошо, четырех, – заметив это, уточнил Уиттон, – в любом случае нельзя так сразу выставлять меня перед гостем обжорой.

– Прошу к столу, господа, – провозгласил слуга и вместе с его голосом раздался первый удар часов.

Я увидел их вдали, в углу залы. Старинные, в человеческие рост, с узорчато оформленной передней стеклянной стенкой и длинным маятником с круглым медным диском на конце и острой уходящей от него вниз иглой. Вполне возможно, что эти часы звучали точно также и тогда, лет триста назад, когда Оливер Кромвель приехал подарить свой портрет верному боевому соратнику.

Здесь, за столом, я сумел подробней разглядеть своих совсем новых знакомых. К первому впечатлению от сэра Джона, пожалуй, трудно было что-то еще добавить, кроме окончательно утвердившегося во мне мнения, что он человек действительно плохого здоровья, и вероятнее всего – сердечник, что вскоре и подтвердилось из их разговора с доктором.

Доктор Бакли несколько исправил мнение о себе как человеке меланхолическом и мрачном. Оказалось, что он умеет хоть и не часто, но вполне дружелюбно улыбаться. Говорил он не очень много, но с теми точными и культурными оборотами речи, которые приятно располагают к себе собеседников.

Стив Харди был по-прежнему улыбчив, болтал о пустяках, но в меру. И, кажется, старался почаще обращать на себя внимание Беты.

Сама девушка ни чем особенным себя не проявляла, что и неудивительно для простого чаепития хорошо знакомых друг с другом людей. Лицо ее, впрочем, представляло определенный интерес. Ее нельзя было назвать красавицей, но, несомненно, лицо было очень нестандартное и на него хотелось смотреть.

Темные волосы с оригинальной стрижкой создавали тот благородный шарм, который я подметил еще тогда – на дороге у коттеджа. Тоже темные, не коричневые, а непонятного, кажется, очень темно-серого цвета глаза, были внимательными, но обращенными чуть в сторону от собеседника. И какая-то легкая скрытность почудилась мне во всем ее облике.

Доктор Бакли вскоре вынул дорогие карманные серебряные часы и сделал легкий поклон хозяину:

– Благодарю вас. Мне нужно еще посетить больного в рыбацкой деревне. Там, где вы остановились, капитан. Хотя предварительно я предпочел бы все-таки послушать вас, сэр Джон.

– Бога ради, доктор, не беспокойтесь. В моем организме со вчерашнего дня абсолютно ничего не изменилось. Отложим на завтра, а вы, поспешите лучше к бедному больному.

– Ну хорошо, пусть так. Бета, в девять прошу тебя быть дома.

– Конечно, папа.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, мистер Бакли, – доглатывая кусочек пирога, весело произнес Стив, – мы с Джеральдом доставим ее в целости и сохранности.

– По-моему, достаточно чего-нибудь одного – в сохранности, например. Прощайте, господа.

– А я ловлю вас на слове, капитан, – весело обратился ко мне Уиттон. – Вы обещали партию в шахматы брату, то есть не обещали в прямом смысле слова, но и не отвергали ведь этого совсем, а?

– Да я ничего и не имею против.

– Мэтью, как тебе не стыдно, – укоризненно произнес сэр Джон.

– Стыдно, брат, очень. Но мне еще нужно съездить в город. Позвонили с почты: пришла посылка из Лондонского клуба роз. Там чудесные черенки для морозостойких прививок. Они выведены в Канаде и их практически еще нет в Европе. Это мечта! Теперь я смогу не вскакивать по ночам из-за весенних заморозков.

– Знаем мы тебя, все равно будешь вскакивать, – заявил Джеральд.

А Стив, подтверждая, закивал головой:

– Теперь уже чтобы проверить, не случилось ли чего с новыми черенками.

Все засмеялись.

– Вам бы, молодежь, только и вышучивать пожилых людей, – добродушно ответил Мэтью, по-видимому, совсем не возражая против того, чтобы бывать иногда объектом мелкого юмора.

– Сэр Джон, – обратился я тут же к хозяину, – я действительно люблю играть в шахматы. Уровень у меня, правда, не очень высокий. Но почему бы не попробовать?

Мы вышли в холл, а оттуда – в соседнюю с ним библиотеку – большую хорошо обставленную мягкой кожаной мебелью комнату.

В ее стене, сразу слева от входа, помещался большой, неиспользуемый в это жаркое время года камин. Наверху по обеим от него сторонам висели два портрета – мужской и женский. Я прочел имена на медных табличках под ними: Чарльз Холборн, Элизабет Холборн.

– Родители, – следуя за моим взглядом, пояснил хозяин.

Дальше, в середине комнаты, находился продолговатый стол, за которым могли бы одновременно работать два-три человека. А еще дальше, в противоположном конце, между двумя удобными креслами стоял небольшой шахматный столик на витых темно-вишневых ножках. Приблизившись, я увидел, что его поверхностью служит редкой красоты шахматная доска, представляющая собой каменную инкрустацию, несомненно, очень дорогую и древнюю. Как и тонкие резные фигуры слоновой кости на ней.

– Индия, – заметив мое любопытное внимание, произнес сэр Джон. – Этому изделию лет двести.

Мы сели и я зажал в оба кулака по пешке, предлагая хозяину выбрать цвет, но он категорически отказался, настояв, чтобы я как гость играл в первой партии белыми.

Для того чтобы понять – с каким игроком имею дело, я всегда выбираю ферзевый гамбит. Если противник начинает здесь путаться уже через три-четыре хода, дело ясное и несложное – он слабее меня. Если же первые пять-шесть ходов он делает уверенно и быстро, это – не слабенький, любящий переставлять фигуры дилетант, а вполне грамотный игрок.

Сэр Джон без всяких затруднений принял мое дебютное начало и дело пошло всерьез. Над восьмым ходом уже мне пришлось надолго задуматься, а к двадцатому постепенное давление его черных фигур приобрело угрожающий характер.

Главное для меня при игре в шахматы – сильно разозлиться. Это получилось и дало неожиданно сильный результат. Вскоре я пожертвовал качество, но сделал пешкой вилку на двух коней, к тому же черные фигуры потеряли взаимодействующие линии и могли помышлять уже лишь о ничейном окончании.

Теперь надолго задумался сэр Джон, а я получил возможность расслабиться и в ожидании его хода встал, чтобы рассмотреть корешки книг на полках.

Возраст некоторых доходил, по-видимому, лет до четырехсот. Было немало и современной литературы, главным образом по истории и политике. Возвращаясь к шахматному столику, я заметил, как сэр Джон вынул из нагрудного кармана тюбик с пилюлями и быстро проглотил одну.

– Возможно, нам стоит прерваться? – не на шутку обеспокоился я. – Или даже послать за доктором?

– Не волнуйтесь, мой друг, если позволите себя так называть, Это обыкновенное для меня лекарство. Оно не связано с приятным игровым волнением, которое я сейчас испытываю. Если бы я в этой жизни испытывал только такое, – тихо добавил он, возвращаясь мыслями к позиции на доске.

Прошло некоторое время, сэр Джон сделал свой ход, а еще через пять минут нам обоим стало ясно, что после вынужденной для каждой стороны серии обменов игра неизбежно закончится ничьей.

– А ведь неплохо складывалась борьба, мистер Дастингс. И, как противники, мы вполне соответствуем друг другу.

– Совершенно с вами согласен и буду рад, если наши поединки станут регулярными.

Мы еще немного побеседовали, потом, чтобы не утомлять хозяина и не злоупотреблять гостеприимством, я попрощался и, обещав появиться завтра, отправился домой.

Каспер, выпуская меня наружу, вежливо улыбнулся и пожелал счастливого пути, а я еще раз обратил внимание на его внешность.

При высоком, сильном, чуть сутуловатом теле, в нем не было ничего крестьянского или вообще от человека из сельской местности. Отдельные черты лица, может быть, не стоили специального описания, но ощущалось их общее умное и сильное выражение. Глаза небольшие, карие, очень внимательные. И с абсолютно доброжелательным выражением. Но ничего заискивающего, услужливого. И кажется, вся его мимика была сосредоточена в этих глазах и окружавших их очень подвижных морщинках.

Я отправился к себе, не встретив никого из молодежи. Видимо, им хватало места в большом замке или просторном окружавшем его парке. Мои часы показывали без четверти семь, и летнее солнце только еще приближало свой путь к горизонту.

Когда я вышел на улочку, где находился дом Роббинсов, с другой ее стороны появился доктор. Он двигался почти прогулочным шагом, с видом человека, выполнившего все свои дневные обязанности.

– Оказали помощь своему пациенту? – спросил я, когда мы сошлись на середине улицы.

– Да, хотя, – он поморщился, – если бы мне эти деревенские олухи все сообщили толком, я бы не потратил время на чаепитие. Больного все-таки пришлось отправить в Саутпорт. Только что его туда забрали на дежурной карете.

– И что же, его жизнь в опасности?

– Нет, к счастью нет. Там неплохая клиника. Хотя ее можно было бы сделать лучше и пустить дело с большим размахом. Но все же, это не Южная Америка.

– Вы там долго работали?

– Долго. Причем не только в городах, но и в сельской местности, поначалу. Сколько, знали бы вы, я там видел нелепых смертей. От простого невежества, ленивого благодушия. Легкомыслие среди тамошнего народа поразительное. Всегда надеются, что болезнь сама пройдет.

Вид у доктора был уставший.

Мы некоторое время помолчали.

– Знаете что, – предложил он, – тут в деревне вполне приличный паб. Чистый, и хорошее пиво. Впрочем, может быть, вы не любитель пива?

– Любитель, да и время еще не позднее.

– Вот и хорошо. К тому же, есть одна деликатная тема, о которой бы надо поговорить…

Паб оказался действительно вполне приличным. Подошел бы и для лондонской периферии. Состоял он из основного зала, в котором сидело человек тридцать, и нескольких зарешеченных тонкими деревянными планками кабин, в одну из которых мы сразу направились. В отдельном помещении на другом конце находилась бильярдная, откуда, из-за полуприкрытой двери, раздавались иногда гулкие удары шаров и повышенного тона возгласы. В остальном – было спокойно и чинно.

Нам тут же поставили средних размеров бокалы, и отхлебнув, я убедился, что пиво действительно хорошего качества.

– Могу порекомендовать превосходные копченые анчоусы, – предложил официант, – старый Роббинс умудрился наловить их более пятидесяти фунтов. Очень свежего приготовления.

– Ну, дайте, – согласился доктор, – отведаем ваших анчоусов, капитан.

Через минуту рыба была на столе.

Я совершенно не думал, что это так вкусно и мало похоже на то, что под тем же названием продается в столичных рыбных магазинах.

– Они их оригинально готовят, – объяснил доктор, – коптят как-то особенно на мелкой яблоневой стружке и добиваются такого результата, что от этой закуски еще больше хочется пива. Хитрые ребята.

И правда, я еще не успел доесть небольшую рыбку, а бокал мой был уже пуст.

– Так вот, о чем я собирался потолковать с вами, мистер Дастингс, – произнес Бакли после того, как мы уже допивали вторые бокалы.

Он ненадолго задумался, явно подбирая для нужного начала слова.

– Аристократы – непростой народ, капитан, не так ли? По моим наблюдениям, они очень внимательно относятся к самим себе. С ощущением того, что они не как-нибудь, а в принципе отличаются от простых людей. Есть, разумеется, исключения, вроде того же Джеральда, но и здесь еще надо разбираться. Конечно, я не хочу задеть консервативных чувств истинного англичанина, воспитанного на представлениях, что аристократия, королевский двор, являются важным элементом национального быта. Более того, я и не ставлю это под сомнение. Но вот для нас, американцев, подобные вещи просто не имеют никакого значения. И тем не менее, мы принесли и принесем еще миру немало пользы. Ведь лучше всего, когда люди не слишком замыкаются на себе.

Я согласно кивнул, пока не понимая – к чему он клонит.

Мы закурили. Я трубку, а доктор – тонкую ароматную сигарку.

– Здесь слишком небольшое общество, мистер Дастингс. И вы, естественно, в него быстро вошли, а как шахматный игрок будете к тому же часто общаться с сэром Джоном. В этом все и дело. – Он глубоко и с удовольствием затянулся. – У вас в Англии многие бы решили, что я не должен касаться чужой, да еще связанной с трагедиями жизни. Но я считаю – наоборот: и как американец, предпочитающий открытую игру, и как врач, лечащий сэра Джона. Его сердце на волоске, и одно неосторожно сказанное слово или неудачно заданный вопрос… – он неопределенно провел рукой в воздухе и конец его сигары оставил за собой красивую темно-голубую дугу.

– Он так плох?

– У-гу. Бывает, впрочем, что и несколько лет живут с таким сердцем.

Доктор немного помолчал. Потом заговорил снова:

– Сэру Джону всего пятьдесят семь лет. А выглядит он, сами видели, под семьдесят. И всему виной история с его старшим братом, приключившаяся двадцать два года назад. Не буду передавать ее вам во всех известных мне подробностях – это было бы и не к чему, и не очень тактично. Но расскажу то главное, что может при неудачных вопросах с вашей стороны привести… ну, сами понимаете к каким результатам.

Официант спросил, не нужно ли нам по новому бокалу пива, и мы, согласно взглянув друг на друга, заказали еще. Это было кстати – я как раз докуривал трубку, а мистер Бакли свою сигару.

– Да, так вот, двадцать два года назад, – начал он, – Майкл Холборн – старший брат сэра Джона – убил их отца. Старого лорда Чарльза. Здесь, в замке. – Он сделал небольшую паузу: – Это, так сказать, в общем. А если чуть более подробно, они много лет не выносили друг друга. И вот в один прекрасный вечер, – он, досадуя, поморщился из-за невольно выскочившего совершенно неподходящего слова и поправился: – так вот, в один летний вечер, Майкл удавил своего отца веревкой или шнурком. Набросил его сзади. Дело происходило в той самой библиотеке, где вы с сэром Джоном играли сегодня в шахматы.

Я отставил уже поднесенный ко рту бокал. Заметив произведенное на меня рассказом впечатление, доктор слегка покачал головой и несколько поучительно произнес:

– Такие вот истории творятся порой в древних как сама Англия замках. Вы все-таки пиво пейте, пиво-то хорошее.

Я машинально отхлебнул:

– Странно, ведь это должно было стать громким судебным процессом, а я ничего подобного не запомнил.

– И не удивительно. Майкл Холборн пропал. Исчез через несколько дней и не был найден. Суд, тем не менее, конечно, в конце концов состоялся и признал его виновным заочно. Но что такое заочно, по первой судебной инстанции, при полной незаинтересованности семьи в общественной огласке дела…

– Простите мое любопытство, действительно неприлично залезать в чужие дела, но случай столь необыкновенен… каковы же у этого страшного события причины?

– Очень трудно сказать, – задумчиво произнес мистер Бакли, – мы сами-то здесь всего два года. Разумеется, общаясь с пациентами, за это время я успел услышать все, что известно местной публике. Но известно, в сущности, очень мало. – Он вынул еще одну сигару, надо полагать, усвоив эту южноамериканскую привычку – часто курить. – Старый Чарльз Холборн состоял видным членом парламента, был, по разным отзывам, личностью несколько спесивой, властной, но антипатии у большинства людей не вызывал. Уже знакомый вам младший сын, Джон, политикой не занимался, жил главным образом в замке. По профессии он что-то вроде литературоведа, кажется, специалист по ренессансу. Пописывал, говорят, в научных журналах толковые статьи. По темпераменту всегда был инфантильным кабинетным человеком. И жену ему, как я слышал, подобрал в свое время отец. Кого-то из дальних родственниц.

Доктор сделал затяжку, выпустил два аккуратных кольца дыма и пронзил их длинной струей. Я невольно усмехнулся.