Читать книгу «Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова. Авантюрно-исторический роман» онлайн полностью📖 — Алекса Монта — MyBook.
image
cover

– Проклятая закладная! Представь, мне пришлось уплатить все проценты по ней, и сейчас я опять стеснён, – нарочито мялся и ломал комедию Овчаров.

– Так ты всё-таки ездил?!

– А ты как думал!

– И заплатил?!

– Разумеется, до последней копейки.

– И… что же? – с трудом справляясь с волнением, выдавил из себя Кшиштофский.

– И теперь вот сижу, братец, сызнова без денег.

– А… Так, стало быть, тебе надобны деньги! – хлопнув себя по лбу и извиняясь за свою недогадливость, воскликнул он.

– Был бы весьма обязан тебе, Хенрик. Я и без того тебе должен, но ежели сможешь…

– О чём речь, право! Разумеется, смогу! – с неподдельным воодушевлением зачастил он. – Идём, поднимемся ко мне!

По пути им встретился человек весьма неприятной наружности, с жёстким колючим взглядом и худым мертвенно-бледным лицом, подчёркивавшим жёсткую колючесть этого взгляда, – тот самый господин, чьё имя не разобрал Павел, когда его объявлял дворецкий. Он оторопел, как подобострастно, втянув голову в плечи, поклонился неизвестному Хенрик, и тот ответил едва уловимым опусканием век.

«А это ещё что за гусь? Хоть и во фраке, а похож на штабного в чине», – подумал ротмистр, входя в кабинет Кшиштофского…

Ефим ладно перековал Бурана. Конь шёл легко, едва касаясь копытами земли, яркая луна освещала дорогу, и через три четверти часа Овчаров курил трубку у себя дома, внимательно рассматривая одолженные деньги. Всё было то же. Рельефное тиснение, плотный чёткий рисунок, бирюзовый оттенок бумаги, «л» вместо «д» и выгравированная подпись банковского служащего.

«Что ж, завтра и приступим, – обдавая дымом ассигнации, неторопливо размышлял Павел, покойно развалясь в креслах. – А сейчас не худо б и соснуть».

Спать, однако, не хотелось. Прелестная Эльжбета не выходила из головы. Её нежная лебединая шея, чудесные светло-русые волосы, обрамлённые блиставшей бриллиантами диадемой искусной работы, открытая, глубоко декольтированная грудь и влекущий дурманящий запах духов, исходивший особенно сильно во время танца, будоражил не одно лишь воображение. В нём проснулось желание, и он позвонил в колокольчик. Слуга Тихон, бывший денщиком Овчарова ещё в пору его воинской службы, с заспанной физиономией вырос на пороге комнаты.

– Что, Тишка, небось, храповицкого задавал, так хозяина и не дождавшись?! – делано хмуря брови, строго вопросил он.

– Никак нет, ваш высокоблагородь, барин! – моргая глазами и подавляя предательский зевок, виновато отвечал Тихон.

– Никак нет, никак нет… Заладил, дурак! Знаем мы ваше «никак нет»! Опять вздор несёшь! Вот что, Тихон… – Сменив гнев на милость, он поднялся с кресел и, приняв деловитый вид, принялся набивать трубку. – Помнишь Басю, жену плотника… как бишь его по имени?

– Витольд, – услужливо подсказал слуга.

– Ах да, Витольд! Отчего его в рекруты до сих пор не забрили? Я же приказывал! – неожиданно вспыхнул он непритворным гневом.

– Забрили, барин, забрили. Десять дён как забрили, будьте покойны.

– Тогда ладно. Приведь-ка мне её сюда, братец! – огорошил его своим приказом Овчаров.

– Сюды?! Кого?! Её?! – испуганно выпучив глаза, часто заморгал Тихон.

– Ты мне ваньку не валяй – «кого-кого?». Я велю привесть ко мне Басю, кою отдали за Витольда, плотника. Понял, дурья твоя башка?

– Чаво уж не понять. Вижу, побаловаться изволите. Право ваше, господское. Тока нехорошо это, да и пойдёт ли она. Поздно уж.

– А ты дюже не рассуждай, пойдёт – не пойдёт, а исполняй что велено! А хорошо или нехорошо – это уж не твоего холопского ума дело. И что это ты вдруг вздумал судить да рядить?! Вот прикажу высечь на конюшне – в одночасье поумнеешь!

– Воля ваша, тока сечь-то зачем? – невольно почёсывая спину, обиженно пробурчал собравшийся было уходить Тихон.

– Стой! – крикнул ему вслед Овчаров. – Вот, возьми бусы и отдай их Баське. Скажешь, от барина подарок. Коли приведёшь, на водку получишь, да и на корчму тебе останется довольно!

– Слушаюсь, ваш высокоблагородь, барин! – засовывая бусы за пазуху, отвечал верный слуга.

Тихон выполнил приказ хозяина и привёл смущённую, мучавшуюся сомнениями и тревожными предчувствиями Басю.

Отпустив старого слугу, Павел подошёл к молодой женщине.

– Бася, я тебе хоть капельку нравлюсь? – стараясь преодолеть её робость, вкрадчиво спросил он.

Бася молчала, не смея поднять глаз. Потом с видимым усилием проронила:

– Я мужняя жена, барин. Что люди скажут? Позор, позор ведь какой! – жалостливо всхлипнула она.

Овчарову причитания девушки показались наигранными, он обнял её за плечи и привлёк к себе. Подаренные бусы гроздьями спелого граната горели на её вздымавшейся груди…

«Подарок-то мой нашёл себе место! Да и неспроста она их нацепила!» – воодушевился Павел, покрывая поцелуями шею и грудь Баси. Та не отстранялась; казалось, она смирилась со своей участью и теперь желала лишь одного – чтоб всё свершилось как можно скорее. Её покорность разжигала страсть Павла. Дрожавшая в нетерпении рука нащупала шнуровку на полотняной рубашке девушки.

– Не надо, барин, я сама, тока унесите свечи! – с придыханием прошептала Бася, принимаясь раздеваться. Рубашка, лиф и юбки, одна за другой, бесшумно устлали пол кабинета.

Он подошёл к камину и, сняв с полки тяжёлый бронзовый канделябр со снопом горевших свечей, разом задул их. В отсвете жарко полыхавшего в камине огня скульптурное великолепие Басиного тела стало ещё желанней. Просторные балахоны селянки, дотоле скрадывавшие её красоту, исчезли, и его взору предстала обнажённая нимфа, настоящая наяда. Он отказывался понимать, что перед ним его крепостная девка Бася, а не богиня, сошедшая с небес. Не мраморная в своей холодной, недосягаемой недоступности, а живая, дышащая, скроенная из плоти и крови, жаждущая раз познанной любви женщина.

– Бог мой, как ты прекрасна! – восклицал он, вновь и вновь целуя её шею.

Убранная на затылке тяжёлая коса, подчиняясь ласкам Павла, рассыпалась по плечам Баси, укрыв его горевшее лицо золотым покровом. Напитанные ароматом цветов волосы и молочный запах кожи, упругой и бархатистой, кружили ему голову, он становился рабом её капля за каплей…

Пока Павел развлекался с оказавшейся на удивление горячей и отзывчивой в телесной любви Басей, Кшиштофский получал нагоняй от полковника Тышкевича, человека с бледным лицом и колючим взглядом, случайно попавшегося им на пути в кабинет пана Хенрика.

– Вы допустили грубую, непростительную ошибку, когда показали, что знакомы со мной, тому русскому вояке ротмистру, – нервно теребя рукава безукоризненного, приталенного по моде фрака, гневался Тышкевич.

– Изволю вам за-за-заметить, ро-ро-ротмистру в отставке, па-па-пан полковник, – униженно оправдывался, дрожа губами и сильно заикаясь, Кшиштофский.

– Сегодня в отставке, а завтра – в действующей армии царя-батюшки, – презрительно хмыкнув, энергично махнул рукой Тышкевич. – И какого дьявола вы снова всучили ему ваши деньги?! – всё более и более распалялся он. – Полагаете, ваш обнищавший офицерик не догадался, что они фальшивые?!

– Наши деньги! – напомнил красный, как рак, Кшиштофский.

– Вот именно, что наши! Коль он догадался, что деньги фальшивые – а он догадался, я в том уверен, – тогда отчего попросил у вас опять взаймы? Что на это скажете, пан хороший?!

– М-м-м, – невнятно мычал, затрудняясь с ответом, пан Хенрик.

– А-а… Ясновельможный пан не знает, что и придумать! – беспощадно дырявил его взглядом Тышкевич.

– Но банкир Френкель, да и вы, пан полковник, дали мне карт-бланш касаемо реализации ассигнаций, – кое-как овладел собою Кшиштофский.

– Да, верно, дали на свою голову! Но надо же понимать, чёрт вас возьми: когда просят взаймы заведомо фальшивые деньги, это не шутка! Здесь сокрыт тайный умысел, инако и быть не может!

Кшиштофский уже не краснел, а лиловел и последними словами ругал себя, зачем сболтнул Тышкевичу о давеча слаженном деле. Видать, известие, что Овчаров благополучно расплатился его деньгами в казённом месте, настолько вскружило голову, что отказать в повторном займе, не говоря уже о трезвом осмыслении подобной просьбы, попросту не входило в комплекс сознания несказанно обрадованного пана Хенрика.

– Добже4, – неожиданно смягчился Тышкевич, глядя на несчастного, переминавшегося с ноги на ногу Кшиштофского. Он вспомнил, что молодой шляхтич – креатура живущего в Париже и пользующегося доверием самого Наполеона генерала Сокольницкого, а потому сбавил обороты.

– У всякого бывают обидные промахи, пан Хенрик, – со снисходительным миролюбием продолжил беседу он. – Забудем об этом разговоре. Однако, – морщил бледный лоб полковник, – вам следует отдать визит вашему другу ротмистру и попробовать пролить свет на истинные мотивы его действий. Тем паче когда мы в точности знаем, что наши деньги излишне хороши против оригинала. А посему, пребывая в неведении касаемо первопричины столь странного поступка вашего друга, мы будем вынуждены приостановить, – приложился к лицу Кшиштофского своим мало располагавшим взглядом полковник, – наши денежные операции. Мера сия определённо повредит великому делу возрождения Польши, да и вам лично, мой дорогой пан Хенрик. Его превосходительство генерал Сокольницкий, под чьим высоким покровительством… Впрочем, довольно, не будем раздувать пожара и делать из мухи слона, – осёкся на полу фразе Тышкевич. – Льщу себя надеждой, в доме ротмистра вы отыщете столь нужные нам ответы. А теперь идёмте танцевать, а не то наше отсутствие станет заметным.

Не отличаясь аккуратностью и любовью к порядку – к слову сказать, эти добродетели были чужды и денщику Тихону, – Овчаров не разочаровал приехавшего к нему Кшиштофского, предоставив обильную пищу его уму и воображению. Беспорядочно теснившиеся на конторке чернильницы, склянки с красками, обломанные и очинённые перья, валявшиеся на полу кабинета и в гостиной, неубранные листы бумаги, пестревшие одними лишь подписями, обратили на себя заинтересованное внимание пана Хенрика. Сличив подписи на незаметно подобранном и спрятанном в кармане листе и на бывших при нём ассигнациях, Кшиштофский всё понял и поспешил поделиться открытием с Тышкевичем. Полковник сиял довольством, а когда пан Хенрик предъявил ему «исправленную» банкноту, выкраденную у Овчарова, испытал полный восторг.

Планы использовать способности отставного ротмистра по «доводке» ассигнаций с тех пор не оставляли Тышкевича, пока тот не попался на собственной беспечности. Покинув наводнённый фальшивками родной Виленский край, Павел решил сбыть собственные изделия в Смоленской губернии, а уж после заняться закладной. В одном доме он сошёлся с местным земским исправником и уселся с ним за карточный стол. Исправник оказался заядлым картёжником и, проигравшись дотла, долго не отпускал Павла, предлагая в заклад имевшиеся при нём ценные предметы. По доброте душевной Овчаров согласился и ссудил исправника своими изделиями. По иронии судьбы в кипу его подделок затесалась пара «неисправленных» банкнот. Съевший собаку на фальшивых ассигнациях исправник забил тревогу. Павла тотчас арестовали и под конвоем препроводили в тюрьму Королевского бастиона Смоленского кремля, где его и нашёл флигель-адъютант Чернышёв, в недавнем прошлом ответственный сотрудник Секретной экспедиции при Военном министерстве и личный представитель императора Александра при Наполеоне.

Благодаря перехваченному русской контрразведкой письму Кшиштофского к Тышкевичу агентам Высшей воинской полиции удалось выйти на ряд ключевых фигур грандиозной аферы и установить косвенную причастность к ней Овчарова. Однако найти самого ротмистра в связи с начавшейся войной оказалось непросто. То, что тот коротает свои дни в тюрьме Смоленской крепости и со дня на день может быть казнён по законам военного времени, стало известно Чернышёву в Москве в середине июля, на пятый день приезда туда царя. К тому времени Наполеон лихорадочно искал встречи с отступавшей русской армией, а император Александр принимал заверения в преданности и жертвенном служении Отечеству от дворянства и купечества в Слободском дворце своей древней столицы. Дождавшись отъезда государя в Петербург, Чернышёв, нещадно загоняя лошадей, в два дня домчался до Смоленска. У него возникли далеко идущие и весьма амбициозные планы в отношении арестанта…

От неподвижного лежания на тюфяке затекала голова, и Овчаров, потягиваясь и разминая затылок пальцами, пересел на табурет. Никишка принёс обедать. «Однако ж», – сглатывая слюну, удивлённо присвистнул Павел, глядя на поднос, накрытый салфеткой, из-под которой исходил дивный, давно забытый им запах. Его нехитрый стол, прежде состоявший из пустой капустной похлёбки, куска зачерствелого хлеба и мутного, непонятно из каких ягод приготовленного киселя, был заменён на крепко сваренный мясной бульон, жареную курицу и графин белого вина.

«Видать, господин кавалергардии полковник основательно за меня взялся – ишь как Никишка расстарался!» – не переставал поражаться Овчаров, наблюдая за прибирающим камеру стражником. Вечером метаморфозы продолжились. Тощий, пожранный крысами тюфяк сменила походная кровать с чистым бельём, узкая, но достаточно удобная; появились книги и писчая бумага; на столе горели свечи, цельные, из благовонного воска, а не служившие тараканьим лакомством ничтожные сальные огарки, и, наконец, набитая отличным табаком трубка подвела итог дню чудес. Со словами: «В чём нужда будет, спрашивайте, барин, не сумневайтесь, а щас я вам баньку сооружу!» – Никишка почтительно удалился.

«Пожалуй, надобно принять предложение высоко летающего гвардейца, а то худо выйдет. Да и что мне за оказия во цвете лет погибать? Государь милостив, вдруг и вправду простит? – пребывая в уютном расслаблении, размышлял почувствовавший вкус к жизни Павел. Отложив в сторону так и не открытую книгу, он повернулся на правый бок и заснул, как младенец.

Прогноз, сделанный Овчарову Чернышёвым относительно ближайшего развития событий, полностью оправдался. Наполеон переправился на левый берег Днепра и форсированным маршем двинулся на Смоленск. Конница Мюрата атаковала передовые части дивизии Неверовского, но была им задержана на подходе к городу. Построив дивизию на большаке и прикрываясь придорожным лесом, Неверовский отступал шаг за шагом, препятствуя неприятелю зайти в тыл двум русским армиям. Барклай, расположившись на господствующих высотах близ Смоленска, настаивал на дальнейшем отступлении, чем вызвал крайнее неудовольствие рвавшегося в бой Багратиона. На военном совете точка зрения военного министра возобладала – Багратиону пришлось подчиниться. Получив известие, что главные силы русских отходят, Наполеон дал приказ начать атаку на город. Пехота маршала Нея пошла приступом на Королевский бастион…

Грохот рвущихся снарядов среди ночи разбудил Павла. Подземелья бастиона едва скрадывали адский рёв бьющих по верхам стен тяжёлых французских гаубиц, перекрывавшийся ответным огнём русской артиллерии, установленной на гребне его земляных валов. Воздух над бастионом густо наполнился свистом пуль и жужжанием ядер. Едва французы овладевали валами, как их сбрасывала вниз штыковыми атаками русская пехота генерала Паскевича. Возгласы штурмующих и обороняющихся, свист снарядов, шипящий звон исторгаемой единорогами картечи, крики и стоны раненых сливались в единый безумный гул. Фейерверкеры исполняли должности убитых канониров и сами подносили снаряды. От пушечных лафетов и зарядных ящиков летела щепа. Ядра, картечь, гранаты сыпались непрерывным дождём; зажигательные снаряды – брандкугели, залетая за городские стены, поджигали дома и церкви. Страшный, неимоверной силы взрыв сотряс кремль, и его отзвук достиг бастиона. Это взлетели на воздух пороховые склады, подожжённые защитниками города. Смоленск запылал. Одно из неприятельских ядер угодило в заделанную кирпичом арку тюремного каземата, пробив в ней брешь с человеческую голову.

«Ежели так пойдёт и далее, я прямо здесь Богу душу отдам, задохнувшись в чёртовой мышеловке», – подумал Павел, затыкая пробоину подушкой. Однако едкий дым продолжал проникать внутрь. Першило в горле, и он отпил вина.

– Никишка, ты где, братец? – сдавленным голосом кликнул он караульного, но никто не отозвался.

«Сбежал, небось, трус, и наверняка с ключами, а про меня позабыл, скотина!» – досадовал Овчаров, меряя шагами свободное пространство узилища и пробуя плечом его тяжёлую дверь. От проникавшего дыма слезились глаза, саднило горло, голова шла кругом. Завернувшись в одеяло, он рухнул на кровать и впал в тупое, обволакивавшее сознание забытьё.

Так прошло несколько часов. Громкие голоса вернули его к действительности. Пошатываясь, он подошёл к двери и припал ухом к замочной скважине. Говорили по-французски, но слышалась и другая иностранная речь. «Хм, так это же поляки!» – узнал он с сызмальства знакомый диалект. Собравшись с духом, Павел принялся барабанить по мощной дубовой двери и звать на помощь. Французы услыхали его и, допросив через дверь, ушли за ключами. Вскоре привычный скрежет в замке возвестил, что ключи нашлись. Дверь в камеру распахнулась, на пороге стоял Кшиштофский…

Когда двенадцатого июня Наполеон перешёл Неман, начав Вторую польскую войну, а ещё через четыре дня был восторженно встречен в Вильне польско-литовской шляхтой, оглашавшей улицы города криками «Виват цезарь!» и «Еще Польска не сгинела!»5, Кшиштофский понял, что его час пробил. Лично представившись своему покровителю генералу Михалу Сокольницкому, состоявшему при Главной квартире армии Наполеона в качестве эксперта по России и одному из руководителей императорской разведывательной службы, пан Хенрик был зачислен в Пятый польский корпус князя Понятовского лейтенантом. Однако накануне падения Смоленска, к своему крайнему неудовольствию, его неожиданно отозвали из Пятого корпуса и перевели в разведывательное ведомство самого пана Михала в том же чине. Сокольницкий принял в расчёт предвоенную деятельность Кшиштофского, да и его знание российских реалий сыграло не последнюю роль. Состоявший при генерале капитан Солтык также владел русским языком, однако Сокольницкий предпочёл иметь возле себя ещё одного преданного человека, и на эту роль сын его старинного приятеля подходил как никто другой. По мере продвижения Великой армии на восток на фоне организованного отступления неприятеля, не дававшего втянуть себя в генеральное сражение, становилось ясно, пока ещё, быть может, немногим, что кампания приобретает затяжной характер. Русские постоянно ускользали, навязывая наседающим французам тяжёлые арьергардные бои и затягивая их армию самой логикой этой войны вглубь своих необъятных просторов. В сложившихся обстоятельствах пан Михал счёл за благо держать при себе преданного человека, хорошо владевшего русским языком и посвящённого в национально-бытовые особенности русской жизни.

...
7