Глава 11

Филимон осторожно открыл дверь и заглянул в комнату Пьера. Мальчик сидел на лавке, на коленях у него лежал толстый фолиант. Писарь открыл рот от удивления: неужели читает?! Подошел поближе, глянул – фу-ух, книга лежит вверх ногами, значит, ребенка просто привлекли красивые закорючки.

Ласково погладив малыша по голове, Филимон сел рядом.

– Как ты тут, чадо?

Пьер с готовностью улыбнулся. Еще бы не порадоваться, когда в последний момент успел книгу перевернуть. Он представил себе, как удивился бы писарь, узнав, что трехлетний ребенок целыми днями читает. Да, забавно получилось бы.

Филимон принялся было что-то рассказывать, но в этот момент дверь снова распахнулась, и вошла Агафья.

– Ты чего тут? – хмуро спросила она, обращаясь к писарю.

– Да вот, решил с мальцом посидеть, расскучать его. А то он все один да один. Федор Иваныч не велел его гулять пускать, студено больно. Да и сказывают всяко…

– Что сказывают?

– Да так, – смутился Филимон. – Вроде как мальчонку извести хотят. Аль не слыхала?

Агафья слегка покраснела и отрезала:

– Нет. Ты это… ступай отсель. Прибраться мне надобно. И Петьку забери.

Что-то в ее голосе насторожило Пьера, и он решил остаться. Кто эту няньку знает, вдруг подложит что-нибудь. Он демонстративно встал, скинув книгу с коленей на лавку, и засеменил к столу, на котором рядом с чернильницей лежало гусиное перо и чистый пергамент. Все в доме уже привыкли, что он частенько «рисует», а попросту – калякает, и никто ему в этом не препятствовал. На самом деле Пьер пытался освоить маленькими ручками навыки письма, маскируя буквы под каракули.

– Куда ты? Кыш! Сказываю же, приборка у меня тута. Филимошка, унеси его.

Писарь попытался взять Пьера за руку, но тот заартачился: нахмурился, выпятил губы и приготовился орать. Но этого не потребовалось.

– Не хочет Петруша уходить.

– Да что ж такое, – всплеснула руками Агафья. – Аль глупости мальчишки титешного тебе важнее наказа боярина?

– Негоже посланника Божьего неволить, – отрезал Филимон и вышел, закрыв за собой дверь.

Мамка с негодованием посмотрела на Пьера.

– У, аспид…

Но тот, нимало не смутившись, принялся за свои каракули. А Агафья, поворчав, начала протирать слюдяные ромбики окна. Она почти успокоилась, но вдруг задела за жестяной рожок для свечи, торчащий из стены, и вскрикнула. Пьер вздрогнул, рука его дернулась, чернильница опрокинулась, и на вышитой скатерти расплылось уродливое пятно.

– Да что ж ты творишь, негодник?! – взвизгнула мамка. – Меня ж Федор Иваныч прикажет на конюшне сечь за твое баловство!

Схватив с лавки рушник, она замахнулась на Пьера. Но тот стащил с ножки тапку, кинул в нее, проворно скользнул под стол и затаился. Нянька пришла в бешенство и вне себя зашипела:

– Ах ты возгря^[9]! Доколе ж мне еще терпеть-то? Ну, ниче, ужо Ефимка-конюх тебе задаст! Вмале придет твоя смертушка, и я от тебя избавлюсь!

«Ничего себе! – опешил Пьер. – Меня эти компьютерные людишки еще и убить хотят?! И нянька тоже?! Так вот о чем говорил Филимон!»

Не успел он так подумать, как писарь заглянул в комнату:

– Че блажишь, Агафья?

– Глянь-ка, что твой любезный посланник вытворил, срамота. В меня хлопанец свой кинул, да и вот – весь стол загадил. Как теперича перед боярином отвечать?

– Пустое, – махнул рукой Филимон. – Я уж сколько раз чернила на столы лил, ниче. Лимона в воду капни-и отскоблишь. А где Петруша-то?

– Вона, внизу затаился.

Присев на корточки, писарь приподнял бахрому скатерти и встретился взглядом с Пьером.

– Совсем сдурела баба, – проворчал Филимон, вытащил его из-под стола и посадил на лавку. – Гляди у меня, так оттаскаю, коли будешь посланца обижать.

Закусив губу, Пьер проводил писаря глазами и задумался. Кто этот Ефимка-конюх? И какое ему дело до незнакомого мальчишки? Впрочем, холопы народ подневольный, что хозяин прикажет, то и сделают… А может, задание вовсе не в том, чтобы стать царем? Может, цель испытания – просто выжить? Вот как разобраться в такой круговерти?!

Агафья, закончив уборку, ушла, на прощанье погрозив Пьеру тряпкой, а он все сидел в задумчивости. Мало того что в детское тело запихнули, так еще каждый, кому не лень, норовит прикончить. Как обмануть убийц и уберечься от смерти?

В поисках ответа он шарил глазами по комнате. Печка, сундуки, стол, лавка-постель со все еще чернеющим над ней словом «Царь». Вот если бы снова что-нибудь фосфором написать… Но на улице мороз, вьюга, из дома не выпустят, сейчас ему можно лишь в сени, в столовую палату да в поварню.

Вот что Пьер любил в доме Шереметева, так это кухню. Там всегда что-нибудь жарилось, парилось, аппетитно шкварчало. Местная еда ему пришлась по нраву. Конечно, до парижских говяжьих медальонов здешнему мясу далеко, но и его готовят недурно, с необычным соусом и печеными яблоками.

Интересно, как им удается так долго их сохранять? Февраль месяц, а в поварне яблоки словно только что с дерева. Правда, кислющие. Ну да, селекцию еще не придумали, что растет, то и растет. Стоп! Кислые яблоки… Там еще и лимоны были… А это идея! Уж что-что, а рисует-то он неплохо, и им ни в жизнь не догадаться…

Воодушевившись задумкой, Пьер спрыгнул с лавки и отправился на кухню.

Тем же вечером Василий с Филимоном, как обычно, зашли в комнату Пьера, чтобы проверить, все ли в порядке. Было уже темно, оконце закрыто ставнем, лишь лампадка тускло освещала иконы да на выступе изразцовой печи зачем-то стояла зажженная свеча.

– Агафья, что ль, забыла, – прошептал писарь и кивнул в сторону лавки: – Почивает уже посланец-то наш.

– Угу. А это чего?

На полу белело светлое пятно. Василий шагнул к нему и поднял с половика кусок пергамента.

– Начертано что-то, – удивился он. – Не разглядеть.

– А ну-ка.

Филимон взял свиток и подошел к свече. Оказалось, это рисунок: в нижней половине пергамента был изображен маленький мальчик, неуловимо напоминающий Пьера.

– Это откель же? Не могет же Петруша сам такое начертать.

Он положил свиток на печь рядом со свечой, разгладил его, чувствуя ладонями горячую поверхность. И вдруг прямо на глазах в верхней, пустой части пергамента стали появляться непонятные, словно подгоревшие линии. Пара мгновений – и они сложились в очертание руки с ножом, занесенным над головой мальчика.

– Мать честная, – выдохнул Василий. – Это ж знак!

– Святые угодники!

Несколько секунд они молча стояли с разинутым ртом, словно громом пораженные. Потом разом заголосили, нимало не заботясь о том, что рядом спит ребенок, и кинулись вон из комнаты. В дрожащей руке Филимон уносил необыкновенный пергамент.

Пьер сел в постели и тихо хихикнул. Все-таки химия – великая наука. Всего-то рисунок лимонным соком да тепло от печи – и вот вам, пожалуйста, чудо.

Что ж, теперь стражи знают, что ему грозит опасность, и будут беречь как зеницу ока. Ефимка-конюх… Это кто ж такой? Вроде здешнего конюха Власом зовут. Значит, убийца – человек со стороны, и Шереметев ни при чем. И наверняка о дополнительной охране позаботится, ему совсем не нужно, чтобы посланца в его доме грохнули.

Рассчитал Пьер верно: потрясенный рассказом стражников, Федор Иванович выделил еще двух человек для дежурства в сенях перед дверью Пьера, приказал выставить у ворот ночную охрану и каждый час дозором ходить вокруг палат.

Конец ознакомительного фрагмента.