Ночь укутала окрестности Стохода в тьму и дождь. По-осеннему промозглая серость, пропитанная горьким дымом очагов, повисла над землей еще с вечера. Северный ветер тащил с моря рваные тучи и из-за дождя казался обжигающе холодным. Лагода осторожно пробиралась под стеной спящего города. Ей уже давно было не привыкать скрываться от стражников и лесничих. Вздымающийся в десяти саженях справа заостренными кровлями над башнями в мутное небо, город выглядел мрачно и жутко. Даже в такую погоду она очень хотела остаться незамеченной, старалась двигаться так тихо, будто пугливого зайчишку в лесу с луком выслеживала. Прижала к боку щелястую коробочку с огненной губкой, сделанной из трутовика и упрятанной в полый козий рог, вытерла мокрое лицо и подышала на озябшие пальцы, возвращая в них тепло. Затем перехватила половчее за кольцо сторожевой фонарь, стянутый вчера из-под самого носа стражника перед возничими воротами, и вгляделась в темноту. Тяжелый удар колокола, пробивший полночь, тогда едва не стоил ей жизни. Проснувшийся караульный вскинул руку, вцепился в рукав, но она вырвалась, оскользнулась сандалиями по камням мостовой, но удержалась и бросилась бежать, провожаемая не только свирепой бранью, но и свистнувшей вслед стрелой из арбалета. Стражник недолго грохотал сапогами за ее спиной. Остановился, орал в темноту, что завтра же лично выпорет вора на площади, чтоб ни один малец больше не помышлял грабить сартову стражу. И она, возбужденная своей бесшабашностью, затаившись в двух шагах от него за стволом старой липы, прижала ладошку к губам, стараясь не прыснуть от смеха, что тот со сна спутал ее с тоненькую фигурку с мальчишкой. Да и сейчас ей было от кого прятаться. Едва ли не на ее пути, в колеблющемся свете масляного фонаря из бойницы над воротами за заборолом ежились два воина из ночного караула. Они зло поминали ненастье, зорко таращились в туманную морось под стеной, поочередно прикладывались к меху кислого вина, принесенного служанкой из харчевни, и шумно переводили дыхание. Чуть различимым сгустком черноты Лагода выбралась на обочину торгового тракта, тенью проскользнула почти под ногами воинов, выждав, когда они стали выяснять, кому раскошеливаться за следующий мех, и пропала в непроглядной темноте кустарника. Через сотню шагов она остановилась, покрутила головой, отыскивая верные приметы и заросшую буйной травой тропку.

Городская стена осталась за спиной, справа виднелись огоньки Рыбацких хуторов на берегу Скривы и длинная, расплывчатая полоса торговых амбаров у переправы. По левую сторону, к самой тропе подступали непролазные чащобы, где не только дикому зверю благодать, а и разбойникам приволье. Лагода никогда и мыслях не держала попробовать добыть в этом Лихолесье зайца или белку. Даже, умирая от голода, она бы не рискнула углубиться в здешние леса дальше первого дерева. Лучше уж самой на плаху, или на невольничий рынок податься, чем попасться на глаза здешним обитателям. Ходили по слободке упорные слухи, что не только дичиной, а и человечиной там не прочь побаловаться. Она сделала шаг и замерла на месте. Близкие еловые лапы раскачивались, грозя глазам иголками, и в темноте их тени легко было принять за людей, которые давно упокоились, но сейчас, этой ночью, вышли из земли. Из-под ног вдруг метнулась сонная пташка, закричала испуганно-тревожно, и волчий вой, раздавшийся совсем рядом, наполнил все вокруг такой мрачной животной силой, что она едва не присела от испуга, несмотря на то, что часто проводила ночи в лесу. Полный ненависти и злобы вой не умолкал. К первому волку начинали присоединяться другие. Таких жутких звуков в своей жизни она еще не слышала. Мокрый лес шумел, и в этом порывистом, шелестящем гомоне ее чуткое ухо уловило чьи-то голоса. Она покрутила головой, стала медленно пятиться, но опомнившись бросилась вперед, миновала опушку и оказалась на открытом месте. Перевела сбившееся дыхание, трясясь от пережитого ужаса, поправила торбу, определившись с направлением, и ускорила шаг. Впереди, за четверть версты от нужного ей места, ближе к берегу Волмы проступили остатки старой крепости, возведенной так давно, что и дряхлые старики не помнили преданий о ее лучших временах. Камни, которые не смогли сдвинуть и утянуть лошадьми, когда огораживали Стоход высокой стеной, так и остались в чистом поле. А, может, и не мощное укрепление здесь было раньше, а что-то другое? Может, это прошлые боги своим детям такие игрушки принесли? Страх улетучился и она неожиданно улыбнулась про себя, представив, это ж какие руки должны быть у тех детей, чтобы камень, из-за которого и ее макушки не увидишь, на ладони подбрасывать.

Тропка вильнула, огибая валуны, пару сотен шагов петляла среди камней поменьше рядом с Ржавым ручьем, в который даже скотина морду опустить побрезгует, и побежала вниз по склону холма к большой воде, откуда наползал туман. В грязно-серой простыне неба появился просвет, мелькнули звезды, показался крутой бок луны, и из темноты вынырнули заросли ивняка на берегу полноводной Волмы, высокий дальний берег с широкой воронкой водоворота у обрыва, крутящийся в нем ствол дерева, выбрасывающий в небо ветви, как пловец руки, и песчаная отмель, тянущаяся до самой слободки на повороте реки. Где-то в стороне Турьи рокотала гроза, и слабые отблески молний ложились тусклыми бликами на масляные, вязкие, как деготь бездонные воды плеса.

Лагода поднесла фонарь ближе к глазам и огорченно подумала, что тогда второпях не разглядела короткий огарок внутри мятого светильника и пришлось самой изготовить свечу из десятка других, оплывших до основания. Уверенности в надежности свечи в такую погоду, когда все вокруг подвластно лишь дождю и ветру, она не испытывала – и тот, и другой усердно погружали округу в холодную сырость. Первым делом она сняла с пояса козий рог, подула в него, проверяя огненную губку. На всякий случай с собой у нее было и кресало, и огниво, но рог тускло засветился красным: трутовик сохранил в своем высушенном нутре жизнь огню, отозвался, зашипел маленькими искорками. Затем она расшнуровала торбу, помогая замерзшим пальцам зубами, и разложила ее содержимое перед собой: сухую рубаху и порты, кусок рогожи, свечу, надкусанный сухарь и небольшой кусок вяленого мяса в тряпице, стянутый у того же так вовремя уснувшего стражника. Замирая от сладковатого привкуса страха во рту, она заправила свечу в фонарь, поднесла трут к фитилю и осторожно подула. Облегченно вздохнула, когда свеча весело затрещала, мигнула, и загорелась ровным желтым пламенем. Тогда она захлопнула дверку фонаря, направила его железным зеркальцем на чужой берег и, выпрямившись во весь рост, стала чертить лучом чужие символы, как учила Шепетуха. «Смотри, девонька, – предупреждала старая ворожея. – Покажешь знак три раза – гаси фонарь и уходи. А уж, если ветер свечу задует, или дождем зальет, то все. Не нужна ты никому. Только не вздумай ее второй раз зажечь. Вся погань с кладбища за тобой явится». Отсчитав нужное количество раз, она затушила свечу и спрятала ее в мешок. Рисковать она не хотела. Навсегда запомнила слова ворожеи: по сию пору с кожи пупырышки озноба не сошли. Извиваясь, Лагода содрала с себя промокшую насквозь одежду и с наслаждением натянула сухую. Осмотрелась по сторонам, в который раз удивляясь сама себе, как старухе удалось убедить ее прийти в такое место, да еще и ночью. Ни на один удар сердца не поверила старой, что это ее единственное спасение, но ведь пришла! Она улеглась на рогожу, держа в руке сухарь и кусок мяса, и принялась жевать, рассматривая туманный дальний берег – она не желала пропустить тот миг, когда от берега отчалит лодка с воинами, которые привезут ей счастье. Через некоторое время, сморенную усталостью и теплотой сухой одежды, ее стало клонить в сон. «Только чуть-чуть, одним глазком, чтобы не пропустить лодку»: – сказала она сама себе, прикрыв глаза.

Порез на пальце, из которого Щепетуха нацедила немного крови для своей ворожбы, дернулся, заныл неожиданно и остро. Лагода вздрогнула и подняла веки. Рядом светился давно и наверняка потушенный фонарь. Одного взгляда хватило понять, что пока спала кто-то обшарил ее немногочисленные вещи, нашел и вновь зажег свечу. Холодея от накатившегося страха, она медленно повернула голову, проследив за направлением луча. С воды донесся плеск, будто вспороло весло тихую гладь Волмы и чиркнуло по дощатому борту, разворачивая челнок. Может быть, именно этот плеск, а не боль от пустяковой ранки, и разорвал ее дрему, не дал сну полностью сковать тело, вскинул с земли за мгновение до того, как челнок заскребся узким носом в стеблях рогоза перед ней. Она схватила фонарь, подняла его выше, выхватив тусклым лучом из темноты расплывчатые тени в утлом суденышке, и вскрикнула. Лагода, конечно, слышала еще несмышленой девчонкой рассказы о мертвецах, что бродили по другому берегу, будто живые, в глубине души даже была подготовлена старой ворожеей к встрече с ними, хотя любым способом постаралась бы этого избежать, но никогда не думала, что они появятся именно так. Проволочное кольцо выскользнуло из ослабевших от страха пальцев, фонарь стукнулся о землю – не погас, тлел на фитиле рубиновой звездочкой. Тьма надвинулась со всех сторон, окутала ее с ног до головы, вдавила в землю ступни, как гвоздем прибила: липкая, плотная, наполненная чем-то мерзким и жутким. Не в силах пошевелиться, она с ужасом смотрела, как ближний лодочник уперся веслом в илистое дно, поднял ногу, распахнув полы балахона и намереваясь ступить на берег. Второй с тихим стоном поднимался со скамьи, а третий заскрежетал чем-то железным под рваным одеянием, словно нож на точильном камне правил. Она дрожала, не в силах двинуться с места, как издалека донесся звук пастушьей дудочки. Свеча вспыхнула в последний раз и погасла. Краткий миг света и тихая мелодия, извлекаемая кем-то из камышовой тростинки, привели закаменевшую телом и разумом Лагоду в чувство, не дали забиться в припадке обреченности, когда первый, ступивший из лодки на берег, отбросил капюшон на спину, оскалился над ней голым черепом. Через мгновение она ошалело мчалась прочь, леденея от пронизывающего насквозь страха, но успела разглядеть. Успела увидеть порез на своем пальце в последнем отблеске упавшего фонаря. Он не кровоточил. Он был прижжен. Ей даже померещилось, что она чувствует запах обожженной плоти. И это было еще ужаснее, так как вони от сгоревшей кожи приплывших мертвецов она не чувствовала.

Обратный путь был полон пугающей тишины, и еще он был наполнен дикой жутью, хрустевшей каждым сломанным стеблем высохшего прошлогоднего быльника за поворотом тропки. Кто-то тяжелый молча мчался за ней следом. Она перепрыгнула через Ржавый ручей, влетела в скрытую высокой травой промоину, оскользнулась на раскисшей глине, потеряла одну сандалию, едва не подвернув ступню, судорожными движениями вскарабкалась по мокрому склону, замолотила обеими ногами, освобождаясь от второй обувки, вскочила и стрелой понеслась дальше. Только одна мысль заполнила разум без остатка, отчаянно билась в голове пташкой, попавшей в силки хуторского мальца, подгоняла изрезанные осокой босые ноги – единственным желанием в этот момент было достигнуть развалин раньше преследователей. К чужим камням, утверждала Шепетуха, они не подойдут. Лагода миновала первый камень, добралась до блестевшего влагой бока второго и прижалась к нему спиной. Затравлено оглянулась, прижала ладони к груди, стараясь унять прыгавшее до подбородка сердце, хрипло втягивала сырой воздух. Уверяла сама себя, что здесь им ее не достать. Вслед за отпускающим ужасом ее начало трясти от озноба. Она выстукивала зубами, но страшилась сделать даже шаг и оторваться спиной от камня, вытягивающего ледяным боком из нее последнее тепло, и так долго вглядывалась в серую мглу перед собой, что ей стало казаться, будто мертвый лодочник поднимается над камнем за спиной, тянет костлявую руку, вот-вот коснется затылка. Тут-то она не выдержала, завопила во всю силу и рванула в слободку, не разбирая дороги, мчалась к Шепетухе, хватая открытым ртом сырой воздух – если уж кто и сможет помочь ей укрыться, так только тот, кто и отправил сюда.

Небо вновь затянуло тучами, и огромная, прозрачно-стеклянная луна, проглядывающая выпуклым боком сквозь серую муть, померкла. Темень придавила округу холодной пятой, и Лагода, перевалившись через забор во двор ворожеи, повинуясь какому-то странному чувству, не постучала в дверь, а прокралась к окошку, мелко дрожала, куталась в просторную рубаху и пыталась разглядеть хоть что-то сквозь трещину в пластинке слюды. Внутри красноватыми отблесками светились угли в очаге и рядом с ним на мешковине, или развернутом куске кожи лежало высохшее тело, сжимая окостеневшей рукой меч с обломанным недалеко от рукояти лезвием. Какое-то непонятное предчувствие гадко зашевелилось у нее внутри, полезло глубже, впившись холодными пальцами внизу живота, и она стиснула зубы, прилипла глазом к окну, силилась разглядеть старуху. Та появилась внезапно, мелькнула тенью у стены, постояла у мертвого тела, потирая ладони, и протянула их к огню. Очаг едва теплился, а затем неожиданно звонко лопнуло полено, и на окраине слободки, захлебываясь злобой, громко забрехали собаки. Шепетуха вскинула голову, прислушалась и повернулась к окну. Лагода отпрянула, попыталась унять бешено заколотившееся сердце, вытянула из-за пазухи бечеву и крепко сжала в кулаке деревянный крестик, совсем потеряв уверенность, что сможет пережить ночь и выбраться отсюда живой. Поняла, что старуха испробовала на ней какой-то мерзкий колдовской наговор, навела такую чудовищную порчу своей волшбой, что теперь хоть в омут. Она перелезла скрипучий забор и, шатаясь от усталости, побрела в сторону Герсики. Вернуться домой было бы самоубийством, если Махота в самом деле вернулся, а родной батька… Вот в эти жестокие слова старой карги она поверила сразу и безоговорочно: в последнее время за хмельное он не только единственные порты готов был с себя снять – родную дочь, не задумываясь, на мех вина променял бы, да все случай не подворачивался. Видела, как по утрам смотрел исподлобья, разглядывал, как приценивался, да макушку почесывал, бурчал что-то под нос. Обернулась в сторону реки, закусила губу, задумалась на миг и тряхнула головой. Не удастся ей по такой высокой воде даже до быстрины доплыть. Глотая слезы, она неожиданно вспомнила одно место, где могла бы попробовать спрятаться и переждать какое-то время, пока не придумает, куда бежать.

Глухой забор выплыл из темноты. Крепкий хутор старика Спыха на дороге в Замяту, огороженный высоким тыном и прикрытый узкой полоской леса и со стороны Стохода, и от наезженного тракта на Герсику, встретил ее оглушающей тишиной. Спроси ее кто, как добралась сюда, как отыскала на пустоши у сгоревшей дотла хибары пастухов потайной лаз, что указал как-то спыховский малец, давным-давно утонувший в Скриве по ледоставу, так ни одного слова бы в ответ сказать не смогла. Она проползла два десятка саженей на одном вдохе, выбралась из подполья в амбаре и, трясясь от холода, прижалась к теплому лошадиному боку. Животина тихонько фыркнула, скосила влажный глаз на нежданную гостью, и затихла. Притихла и Лагода, прикорнув рядом с ней на снопах соломы.