По осанке и виду двух вошедших особ видно было, что они принадлежат к первым аристократическим семействам. Арман де Бурбон-Конти, принц крови, отпрыск королевской фамилии, был такого же высокого роста, но менее атлетического сложения, чем маршал Конде, его знаменитый брат. Движения его были грациозны, и он отличался тем величавым спокойствием, которое составляет преимущество высокого происхождения. Синие жилы на лбу обличали, однако, страстный и горячий темперамент, склонный к сильным вспышкам. Он слыл за человека строгой честности, за любителя искусств, обладал литературным образованием и любезностью в обхождении, которую не могли изменить даже суровые годы междоусобной войны и военной службы. Вследствие огнестрельной раны он немного хромал, но это только делало его более интересным. Другой посетитель, Годефруа де Латур, герцог Бульонский, единственный сын родного зятя Ришелье, которого покойный суровый кардинал, несмотря на кровные узы, велел казнить вместе с Монморанси, не был красив. Лицо, покрытое шрамами, несколько надменная наружность искупались, впрочем, какой-то необыкновенно симпатичной и грустной задумчивостью, разлитой по всей его особе и невольно привлекавшей к нему. Оба эти человека были сильными противниками клерикальной партии и считались представителями того феодального рыцарства, которое смотрело на короля как на почти равного себе; два года назад они еще сражались против Анны и Мазарини и теперь явились со смущенным видом, как школьники, втихомолку полакомившиеся яблоками. Мадам Нинон с тихой торжественностью и полуопущенными глазами вышла к ним навстречу. Она внутренне радовалась и ликовала, но старалась не показать этого.

– Позволите ли вы, принц, и вы, милый герцог, старой приятельнице высказать вам свое искреннее участие… вас обоих постигло несчастье.

– Черт возьми, я предвидел это! – прошептал Бульон.

– Глупости, Нинон, оставьте шутки! Где мальчики? Я завтра рано отправляюсь в Лангедок.

– Как, уже завтра? О боже! Не успев найти утешение во мне, не успев постичь всей глубины своего несчастья и привыкнуть к его горечи?

– Вы, кажется, хотите нас с ума свести?

– Бог с вами, принц, что вы это говорите! Можете ли вы, пылкий новобрачный, не быть совершенно счастливым?

Ну сознайтесь же, Конти, вы ведь ни одной секунды не спали ночью и представляетесь сердитым только для того, чтобы не показать, как сильно вам нравится синьора Мартиноци.

– Ну довольно, простимся. Где пажи? Я очень спешу!

Но Нинон де Ланкло уже дала волю своему смеху.

– Ха-ха-ха! Вы хотите, господа, выпутаться из петли дипломатическим образом. Наделав глупостей, вы теперь стыдитесь разумного поступка и сердитесь, что весь свет, глядя на вас, помирает со смеху? Нет, вы сядьте, великие герои! Сядьте и сознайтесь, что Мазарини недаром воображал себя способным поймать всю рыбу в свои сети. Теперь пойдут праздники и веселье, ха-ха-ха! Он не поражает своих врагов, не усмиряет их, не казнит, нет, он – о, божественная месть! – он просто-напросто женит их! Женит на своих племянницах! Ха-ха! Поднимите вы теперь мизинец – и скажут, что вы хотите воевать с родственником! О, как бы мне хотелось, чтобы кардиналу было не более двадцати пяти лет и он мог бы на мне жениться! С каким удовольствием я бы стала вашей тетушкой!

– Ну зачем мы пришли сюда, ваше высочество? – гневно воскликнул Бульон. – Мы даем только возможность этой лукавой кошке вонзать в нас свои когти!

– Вот что! Да разве я не могу доставить себе удовольствие посмеяться над вами, когда вы таким коварным образом передали мои любовные права синьорам?

– Ни слова больше, Нинон, если действительно не хотите меня с ума свести! – с умоляющим видом обратился к ней взволнованный Конти. – Я знаю, вы можете быть благородной и, если бы заглянули в мою душу, если бы знали, как все это произошло, вы бы пожалели меня, пожалели, что я стал жертвой этой подлой итальянской интриги!

– Ах! Так вы с завязанными глазами попались в ловушку? О, бедный! И вы, герцог, также? И Вандом, который даже не отважился прийти сюда? Всех постигла одинаковая участь!

Да, я этому вполне верю! Вы, вероятно, явились к эминенции из лагеря, сказали ему пару слов в свое оправдание, и он повел вас к их величествам. Король, конечно, дал вам милостивый поцелуй, поручил управление огромной провинцией и затем, в придачу, вы получили еще кардинальскую племянницу.

Как хотите, но это чистейшая ложь!

– Но будьте же рассудительны по крайней мере! – закричал Бульон.

– Не хочу я быть рассудительной, потому что и вы не были рассудительны. Вместо того чтобы прийти ко мне, откровенно рассказать все эти истории про свадьбы, вы потихоньку, точно лисы, после продолжительного отсутствия улепетываете в Париж, и я уже от других узнала, что вы женились и хотите стать скромными отцами семейств. Господин принц только ради этих мальчиков удостоил отвечать на мое покорнейшее прошение и к ответу милостиво прибавить свой поклон!

– О, браните, насмехайтесь! – воскликнул Конти. – Если бы даже вся Франция смеялась надо мной, я бы не мог сильнее ненавидеть тех негодяев, которые меня обманули!

Какое-то неприятное, несвойственное принцу выражение лица и суровость, которую он противопоставил веселости Нинон, наконец обезоружили ее.

– Ну-с, ваше высочество, если вы действительно обмануты, то и я не хочу больше мстить вам и прощаю вас. Прошу, однако, рассказать мне все, как было, и если я увижу, что кардинал мошеннически поступил с вами, то горе ему! Мой язык наделает ему немало вреда и честь его может сильно пострадать.

– Нужно вам сказать, что когда революционное движение уже подходило к концу, я находился в Пезенасе и собирался соединиться со своим братом и испанцами по ту сторону Пиренеев, чтобы вместе двинуться на Лионне.

– Где вы потерпели бы неудачу, потому что Хокинкур стоял уже со своим войском на берегу самого устья Роны, – резко воскликнула госпожа де Сен-Марсан.

– Ого, ваша новая дуэнья разбирается в тактике! – со смехом шепнул Бульон Нинон.

– Извините, это не моя дуэнья, а вдова, графиня де Сен-Марсан; ее муж был убит на севере.

Мужчины почтительно поклонились графине, а Конти с участием пожал ей руку.

Затем принц продолжал свой рассказ:

– По воле судьбы у меня был секретарь, бездельник Серасин, которому я, к несчастью, безгранично доверился; в то же время и духовник мой, аббат де Карнак, оказался продувным мошенником.

– А что же вы ничего не сказали о той даме, которая, говорят, прекрасно умела занять вас во время войны и до сих пор живет в Пезенасе? Вам, конечно, предстоит теперь разлука с нею, потому что итальянки ревнивы до забвения и способны на преступление.

Бульон лукаво улыбнулся. Конти сильно покраснел, но ничего не отвечал на замечание Нинон и только с большей поспешностью вернулся к прерванному рассказу:

– Серасин и аббат неотступно убеждали меня помириться с правительством. Брат мой со своим вспомогательным войском не соединился со мной, а поспешил во Фландрию. Я чрезвычайно нуждался в деньгах и провианте, и, к довершению всех невзгод, секретная моя переписка исчезла совершенно необъяснимым образом. Мне оставалось одно – уступить! В это время я получил письмо от кардинала, в котором он мне делал такие предложения, что, будь я победитель и предписывай мир королю, то и тогда бы они не могли больше удовлетворить мою честь. Я попал в эту ловушку. Посланный, повезший и мой ответ в Париж, так хвалил небесную красоту Мартиноци, так много говорил о добрых чувствах ко мне Мазарини, что я окончательно стал в тупик. Серасин воспользовался моими колебаниями, чтобы, со своей стороны, подвинуть дело примирения, он указывал на окончательное мое разорение и непрочное положение среди обеих партий…

– Ну и вы попались!..

– Я решился передать свои войска графу д’Аво и отправиться в Париж. Мне интересно было лично удостовериться в выгодах своего положения и честности правительства, а еще интереснее взглянуть на ту особу, которую прочили мне в жены. В первое же мое свидание с Мазарини он действительно обошелся со мной, как с близким родственником, и затем недолго думая представил Марианне Мартиноци как жениха.

– Ха-ха, иначе и быть не могло; вы ведь уже передали свои войска другому, попались ему в руки и не могли больше избегнуть этой женитьбы!

– И я покорился судьбе; вчера я уже обвенчался с Марианной и утешал себя только мыслью, что судьба Бульона и Вандома не лучше моей… Между тем после свадьбы я был поражен неожиданным открытием: кардинал повел меня в свой кабинет и показал мою тайную, пропавшую переписку… Затем он взял ее и бросил в камин, желая, вероятно, этим великодушным поступком предать забвению мои планы относительно его низвержения!

– Черт возьми! – воскликнула Нинон, вскочив с места. – Кардинал устроил заранее всю эту историю с Серасином и аббатом, это несомненно. Вам же оставалось или жениться на девице Мартиноци, или попасть в общество милого Реца, в Венсенский замок. Нечего сказать! Капитальная иезуитская проделка!

– Но за это мой скромный аббат получит, вероятно, первое свободное епископское место.

– Ну, однако, Конти, теперь уже делать нечего. Вы женаты и должны привыкнуть к своим худощавым, желтым женам. Все устраивается, как того хочет хитрый кардинал, и, может быть, так будет и лучше. Но отвечайте мне еще на один вопрос, который меня очень интересует; отвечайте честно, потому что я все равно узнаю правду.

– Что же вам угодно?

– Хороша синьора Мартиноци?

– Гм! У нее довольно обыкновенное лицо. Она смугла, как недоспелый каштан, и холодна, как статуя.

– О вы, бедный! И ради нее вы должны расстаться с прелестной особой в Пезенасе? Я бы до смерти плакала над вами, но боюсь, что от этого покраснеют глаза.

Госпожа де Сен-Марсан позвонила, и Лоллота привела мальчиков.

– Его высочество принц! – обратилась к ним Нинон, указывая на Конти. – Любите его, как любите меня, дети! Подойдите и поцелуйте ему руку!

И она подвела их к принцу. Принц улыбнулся.

– Так вы хотите быть у меня пажами, хотите учиться служить, чтобы впоследствии управлять другими?

– Я буду все узнавать по вашим глазам, ваше высочество! – воскликнул Лорен, радостно глядя на статного, красивого принца.

– Ну ты, значит, будешь умнее всех мальчиков своего возраста. Будьте уверены, графиня, вам не придется впоследствии раскаиваться, что поручили мне их воспитание.

– Это было моим единственным желанием, и благодаря Богу и милой Нинон оно теперь исполнено.

Тут госпожа Марсан в волнении поцеловала обоих мальчиков, низко поклонилась и вышла.

– Ну, теперь в Безьер, принц, и пишите скорее оттуда!

Вы женатый человек, и я не имею уже права обнять вас, но вы так сухо расстались со своей монахиней, что я решаюсь дать вам один поцелуй в утешение.

Оставшись одна, Нинон расхохоталась:

– Вот так адская штука! Вандом, Бульон, Конти – этих львов Фронды Мазарини сумел укротить женскими руками! Ха-ха, он женит всех своих врагов!

На другой день два дорожных экипажа стояли перед домом Конти на улице Сен-Андре. В большой зале были принц в дорожном платье и принцесса Марианна, его супруга. Ей было восемнадцать лет, но на вид казалось значительно больше. Нежный бархатистый цвет ее лица отличался, однако, желтизной, присущей всем итальянкам. Высокого роста, она не была особенно красива, но обладала какой-то неизъяснимой прелестью, которую портила только излишняя неподвижность. Ее глаза были необыкновенно прекрасны, но почти постоянно опущены.

– Сударыня, – обратился к ней Конти с ледяной холодностью, – судьба свела нас по необходимости, не по свободному нашему желанию, но я, как честный человек, считаю себя обязанным смотреть на вас как на жену, Богом мне данную, и потому должен объясниться с вами перед отъездом.

– Прошу вас, принц, говорите совершенно откровенно, – тихо сказала принцесса.

– В Пезенасе я еще не думал, что меня осчастливят вашей рукой. Я был совершенно свободен располагать собой, не знал вас, и не мог поэтому быть вам неверным!

– Совершенно справедливо!

– Вы не удивитесь, если я скажу, что имею уже связь в Пезенасе с одной особой, с которой вам нельзя встречаться… поэтому…

Марианна подняла на него свои темные глаза, и горячий взор их встретился с глазами принца. Она очень побледнела.

– Поэтому я должна… остаться здесь! – проговорила она.

– Во всяком случае, пока не устранится эта причина. Я постараюсь, чтобы это осталось в тайне. Но, не желая дать его эминенции и двору повода беспокоиться о нашей разлуке, я бы попросил вас сказаться больной.

– Понимаю!

– Вы согласны?

Принцесса слегка покачнулась, грудь ее тяжело поднималась.

– Да!

– Не имеете ли вы что-нибудь приказать мне?

– Имею просьбу к вам!

– Какую, принцесса?

Она опять подняла задумчивые глаза. Они глядели твердо, но удивительно скорбно.

– Есть у вас ваш портрет?

– Портрет – да, боже мой!.. Медальон, но… он… в Пезенасе!

– У той особы!.. Прошу вас, пришлите мне его немедленно.

– Немедленно… хорошо!

– Даете слово?

– Даю!

– И пришлите в монастырь Девы Марии; я еду туда.

– Марианна! Вы любите меня?!

– Если б этого не было, Арман, я не была бы вашей женой! Мартиноци никогда не продавали себя! Господь и мои молитвы да будут с вами.

Конти остался один. «Проклятие, анафема! Ха-ха, вот еще чего недоставало!».

Минуту спустя его высочество катил уже шестерней через королевские ворота к Лангедоку, в свое новое наместничество; экипажи со шталмейстером, егермейстером, камергерами и пажами следовали за ним.