– Береги себя, не лезь на рожон! – только и успела крикнуть Амалия, глядя вслед удаляющемуся Антону, такому родному и близкому с детства товарищу.

Ближе к вечеру перестрелки возобновились, с окраин города слышался грохот взрывов. Под утро всё стихло. Алый, кровавый восход с тяжелыми, багрово-фиолетовыми тучами разлетелся по синему небу. Словно зарево гигантского взрыва, повис он над городом.

Черный дым клубами поднимался над горизонтом. «Горит вокзал! – шептались вокруг люди. – Что же с нами будет?» – «Слыхали, что ихний комиссар сказал: сидите тихо по домам, не вылезайте без надобности, – судачили соседи. – Магазины все позакрывались. Купцы ждут, чем все это закончится».

Вскоре по городу с бешеным топотом пронеслись конные казаки. Через некоторое время в окно тихо постучали. Амалия, отодвинув шторку, узнала Антона. Едва открыла дверь, как он, обессиленный, ввалился в комнату, упал на пол.

– Что с тобой? – испуганно спросила Амалия, бросившись к Антону.

– Я ранен, за мной гонятся. Укрой меня, – простонал он.

Перевязав рану на ноге Антона, Амалия с помощью брата уложила его на кушетку возле окна.

– Извини, Амалька, доставил тебе столько хлопот. Я думаю, они не посмеют обыскивать твой дом, зная, что ты – невеста сына Акбаша. А я долго не задержусь – передохну и к вечеру, затемно, подамся на станцию Аргаяш. Там все наши собираются, к утру снова пойдем на город. Возьмем город, а там, впереди, Сибирь. Погоним и добьем их там, ближе к зиме.

– Лежи, лежи, – подсела она рядом с ним. – Сейчас напоим тебя чаем. Рана у тебя не тяжелая, кость не задета. Только вот бледный ты, крови, похоже, много потерял.

Рука Амалии невольно потянулась к нему, осторожно погладила его по густым русым волосам.

– Антон, «гордый орёл», Челяберкет, – прошептала она.

Антон, нежно взяв ее руку, поднес к губам. Его горячее дыхание прокатилось по всему ее телу. Амалия не убрала руку, а ласково, пальчиками, погладила его щёки, вспотевший лоб.

Она любила Антона какой-то другой любовью. С самого детства он защищал ее.

Глядя на фотографию отца Амалии, висевшую на ковре, Антон сказал:

– Теперь я понимаю – твой отец был герой. Георгиевский крест зазря не давали. А где твоя мать? Не вижу.

– Она еще зимой умерла. Мы с братиком одни остались.

– Значит, тогда, весной, вы уже были сиротами. Прости, не знал, а то не бросил бы вас, – сказал он устало.

– Ты помолчи, Антон, у тебя жар. Постарайся заснуть.

– Мне страшно… – шевелил он губами, уходя в забытье. – Ты прости, тогда отец Хасана предложил мне выбор… – бормотал он, не отпуская ладонь Амалии.

…За окном послышался топот копыт. Амалия с Фаизом кинулись к окну и тут же отпрянули – во дворе казаки во главе с Хасаном.

Антон уже сидел на кушетке с наганом в руке.

– Полезай в погреб! – сказала Амалия. – Там лаз с выходом из подвала. Будет опасно – уйдешь огородами в лес.

С улицы доносились голоса казаков.

– Надобно коней напоить! – кричали они, врываясь во дворы и стуча в окна. – Эй, хозяева, ведра давай!

Амалия вышла на улицу, наполненную людьми в военной форме. Лица их были хмуры, они не обращали на нее внимания, сосредоточенно приводили в порядок свою амуницию, поили коней.

– Много наших полегло вчера, – говорили казаки, – один из них засел у железной дороги, возле главной стрелки, с пулеметом. Вот он и покрошил казачков наших, прикрывая пути отхода красных.

– Амалия! – вдруг услышала она знакомый голос. Это был Хасан. Подбежав, он приобнял её.

– Что случилось в городе? – спросила она.

– Ничего хорошего, – ответил он, – красные ушли из города. Задача штаба белых и казачества состояла в том, чтобы заманить их снова в город, а потом окружить и разгромить. Помешал нашей задумке Антон со своими верными хлопцами. Засели на путях с пулеметом, прикрывая отход своих. Почти все его хлопцы погибли. Антон ушел, но, кажись, он ранен – далеко не уйдет. Ну ничего, я его лично поймаю и приведу к бате. Отец получил чин казачьего сотника, и мне предлагали стать казаком, да я отказался. Хочу доказать звание в бою своей отвагой и преданностью делу белого движения.

Помолчав, Хасан добавил:

– Отчаянные были хлопчики, я их и раньше знал, по двору. Отец был поражен их смелостью. Они могли бы уйти, покинуть пост. Но Антон и его товарищи бились насмерть, выполнив свой воинский долг до конца. Мне бы таких, сказал батя, в сотню. Какая идея движет ими, чтобы вот так вот погибнуть молодыми? Знаешь, подруга моя, я поймал себя на том, что Антон опять победил меня.

– Надо все дома обыскать! – горланил хорунжий. – Можа, залёг здеся, раны зализывает, волчара… Найдёте – всех, кто укрывал, повесить. Чтобы другим не повадно было!

– Я только одно понять не могу, – продолжал Хасан, – его идея социализма – это же утопия. Уйдут от эксплуатации капиталистов, придут к диктатуре пролетариата…

– Держи! – вдруг истошно заорали казаки. – Вот он, чертяка, через огороды в лес уходит!

– Хромат, далеко не убежит!

– Кто? – окликнул их Хасан.

– Да тот красноармеец, за которым ты всю ночь гонялся. Похоже, у кого-то перелёг здеся…

– Вона, держи! – срывая своих коней с места, казаки пронеслись вдоль улицы, сворачивая в ближайший переулок.

Отрывисто захлопали выстрелы.

– Брать живым! – орал хорунжий. – Там берег реки, никуды не денется, он ранен.

Вскоре привели пойманного, побитого, связанного пеньковой веревкой Антона.

– Давай его сюды, – довольно сопел хорунжий, – допрашивать будем.

– У тебя был? – прошипел сквозь зубы Хасан, грубо схватив за плечи Амалию. Та, опустив в страхе голову, молчала.

– Понятно, – в злобе оттолкнув ее от себя, Хасан подошел к Антону.

– Говори, – тыкал ему нагайкой в лицо хорунжий, – куда и в какую сторону ушли ваши, откель нам их ждать? Отвечай миром или примешь страшную смерть от казачков.

– Да этот ничего не скажет! Пустить его в расход! – галдело казачье. – Пока гонялись за ним, он из нагана, не метясь, двоих уложил. Когда настигли, так он одними кулаками троих свалил – вона, до сих пор валяются. Откуда такой взялся – одержимый какой-то, хищный, ну прям, лютый враг.

– Заговорит, когда над костром ноги подпалим, – не унимался хорунжий.

– Вот и встретились, – сказал Хасан, слегка подвинув хорунжего, – ну, кто теперь победил – ты или я?

– Победа будет за нами, – ответил Антон, не отводя взгляда.

– За кем это «за вами»? – поинтересовался Хасан.

– За нами, за народом, правда. А значит, мы сильнее.

– Правду ищешь? – спросил Хасан.

– Я её не ищу, я её давно нашел. Вот уберем вас с пути, и правда восторжествует над угнетенным рабочим классом.

– А мы, значит, по-твоему, не из народа? – сопел сбоку хорунжий.

– Вы псы цепные у царя! – со злобой плюнул Антон в хорунжего.

– Да шо его слушать? – утершись, гаркнул он. Обойдя Антона сзади, схватил его за воротник шинели, повалил на землю и начал запинывать ногами.

– Останови их! – кричала в слезах Амалия, дергая Хасана за локоть.

Хасан в растерянности глядел на избиение Антона, наконец, придя в себя, начал расталкивать казаков, но тут же был отброшен в сторону.

– Ну, всё… – прохрипел он, чувствуя, как сжимаются его кулаки, а ярость застилает глаза, – вы – покойнички…

– Отставить! – громко прозвучала команда.

Казаки оглянулись – перед ними стоял сотник Акбаш.

– Отставить! – повторил он приказ. – Поднимите его.

Подойдя поближе и узнав Антона, удивленно воскликнул:

– Сам Антон-Челяберкет к нам пожаловал! Или я ошибаюсь? Мой сын все-таки заловил тебя в свои силки-сети, гордый орел!

Антон промолчал, взглянув на Хасана, потом на Амалию.

– Да-да, наслышан я о тебе, – говорил, растягивая каждую букву, Акбаш, – много ты положил наших казачков. А главное, что обидно: сорвал предложенный мной план в штабе. Я-то думал – заманю вас снова в город. Учините там грабёж, мародёрничать начнете, винные погреба вскроете. К этому всё и шло. В городе я специально оставил команду, которая должна была спровоцировать беспорядки. А твои дружки раскусили их – идейные, революционная дисциплина. Ты – опасный враг, хитёр и умён, – почти в упор шипел сотник Антону, – удивительно, почему это твои комиссары тебя не замечают? Или у вас, у большевиков, уже началась междоусобная мышиная возня? Они рано или поздно убрали бы и тебя, не дожидаясь, пока ты, оперившись, поклюёшь их. Это по понятиям ссыльных каторжан: кто сильнее и коварнее, тот и выживает. Отпустил своих товарищей, что еще остались живы. Остался один, а мог уйти с ними. Замысел ты свой выполнил – спутал казачков, заманил их за собой, по ложному следу. Слышал я, о чём ты высказывался на митингах со своими товарищами. Мнения твои не совпадают с большевистскими. Ты не за красных, не за белых, и монархические лозунги тебе претят. Так за кого же ты, Челяберкет?

– Если ты до сих пор не понял, о чем с тобой говорить? – отвел взгляд Антон.

– А вот ты мне, сотнику казачьего войска, объясни: за какую жизнь ратуешь?!

– Не за твою, это точно. Звание сотника за деньги не покупают, – зло отрезал Антон.

– Э-э-э, – возмутился хорунжий под гул казаков, – он наш сотник, назначенный казачьим генералом, да на казачьем кругу, на майдане одобрен, местными казаками. Давай, я ему еще добавлю! – замахнулся он на Антона.

– Подожди, Павел! – остановил его Акбаш. – Тебе бы всё шашкой махать да нагайкой щёлкать. Под сорок лет уже, а всё с кондачка решаешь: расстрелять, повесить. Завоевался совсем, я смотрю, хватит крови!

Павел быстро заводился, но так же быстро отходил. Он был чуть ниже среднего роста, с покатыми плечами, круглолицый, рыжий «бутузка».

– А ты сделай милость, изволь мне, сотнику, повторить свои слова, что на митинге говорил, – напирал Акбаш на Антона, – а мы послушаем.

– Давай послушаем! А шо не послушать, пусть погутарит напоследок! – загалдели казаки.

– Мы все во внимании, – ёрничал Акбаш.

– Реставрация капитализма, участие частного капитала, модернизация хозяйства страны – может, слышал про это? – сказал Антон.

– Допустим. Реставрация, модернизация… А мы-то чем вам помешали? – удивился сотник.

– Своей необузданной эксплуатацией, ненасытностью. Вы заражены болезнью, которая называется алчностью. Её щупальца захватили вас, капиталистов. Вас, как проказу, надо искоренять, – в гневе, глядя в глаза Акбашу, сказал Антон, – посыпать хлоркой и отправить на утилизацию!

– А-а, да чего его слушать! Он и здесь митинг устроил! – сопел хорунжий в ухо сотнику. – Вона, сынок твой как заслушался. Глядишь, нового врага обретешь себе в виде отпрыска.

Не сдержавшись, он изо всех сил пнул Антона сапогом, отчего тот согнулся. Со всех сторон на пленного посыпались удары – ногами, кулаками, прикладами.

– Батя, останови их! – взмолился Хасан.

– А ты что расслабился, сынок? Повлиял он вдруг на тебя? Меня не слушал, а он вот так – запросто – взял тебя за душу?

– Одержимый он какой-то, черным вороном смотрит, дьявол он, антихрист! – кряхтел между ними Павел.

– Отойди! – гаркнул Акбаш, грубо оттолкнув сына.

– Ты, батя, не сотник, а палач, если позволяешь это побоище над пленным!

Схватив отца, Хасан с силой швырнул его в сторону. Подскочив к казакам, ввязался с ними в драку.

– Это ты на отца своего? – заорал Акбаш, вытащил из кобуры браунинг и выстрелил в воздух. – Хорунжий, слушай мой приказ: Хасана арестовать, а этого – закрыть в сарае. Завтра разберемся, что с ним делать.

Хасана отвели в один из домов. Им оказался дом Амалии. Антона приволокли в бессознательном состоянии туда же и кинули в сарай.

– Ну, вот и лады, – кашлянул хорунжий Павел. – Отдохни, успокойся, молодой барин, в этой избе. Приказ бати. А утром видно будет.

Поставив часового, он ушел, хлопнув калиткой.

Некоторое время Хасан молчал, угрюмо набычив голову и опершись локтями о край стола. Слышно было только тиканье настенных часов.

– Когда же ко мне переедешь? – прервав молчание, резко спросил он, отчего Амалия с братиком, напуганные до слёз, слегка вздрогнули. – Ты же дала согласие.

– Так ведь что творится кругом! Стреляют. По городу боязно стало ходить, – ответила Амалия дрожащим голосом.

– Твоя правда, дела плохи. Силы красных скапливаются за городом, вот-вот пойдут на нас, только с какой стороны – неизвестно. На этот раз мы не удержим город.

– Изменился ты, – прошептала Амалия. – Угрюмый стал, похудел, одни скулы торчат…

– Амалия, ты слышала, что он час назад сказал? – перебил её Хасан.

– Слышала, да не все поняла, – пожала плечами она.

– Мой батя иногда, встречаясь с компаньонами, поговаривал о том же. О реставрации, о модернизации экономики и народного хозяйства. Я не вникал тогда во всё это, за что отец укорял меня: слушай нас и делай выводы, на ваше поколение всё это падёт. Вам поднимать Россию, если не случится революция. Такую жизнь народ долго не выдержит, тогда будет поздно. Взбеленившись от беспросветных трудностей, народ пойдёт всё крушить, ломать и жечь всё, что попадется ему на пути.

– Ты как Антон стал рассуждать, – сказала Амалия.

– У меня нет к нему злобы, я перестал воспринимать его как врага. Он сильный духом человек, знает, за что борется. Антон – будущий лидер движения, который поведет новое поколение по пути европейской цивилизации. Я теперь начинаю понимать отца, когда он говорил мне про наше поколение.

– Темнеет, – сказала Амалия.

– Не понял? – переспросил Хасан, увлечённый своими рассуждениями.

– Костры жгут, говорю, песни казачьи затянули. Небось, где-то во дворах самогон раздобыли.

– Злые они стали, как собаки, – ответил он. – Их понять можно. Новая власть с ними не церемонится. Большевики пытаются отобрать у них особый, привилегированный статус. Казаки требуют вернуть себе автономию, не отменять казачий устав, атаман – всему голова…

Ещё громче загутарили казаки за окном, заспорили.

– Наверное, до некоторых долетели слова Антона, – сказал Хасан, зашторив окно. Скинув сапоги, он улегся на кушетку и тут же заснул.

Проснулись среди ночи от прозвучавшего выстрела. Хасан, надев сапоги, в одной рубахе выскочил во двор.

– Кто стрелял? – крикнул он в темноту ночи. Протерев глаза, разглядел у ворот двора скопившихся казаков. Не услышав ответа, Хасан побежал к ним и, растолкав, увидел лежащего на земле с широко раскинутыми руками Антона. Наклонившись над ним, с ужасом понял, что он мёртв. Тёмно-бордовое пятно, просочившись сквозь шинель, стекало на траву.

– Здеся, похоже, самосуд устроили мои казачки, – промямлил хорунжий, – зло своё накопившееся сорвали на нём, пока я спал.

– А часовой на что? – в отчаянии заорал Хасан.

– Часовой как раз и позвал на подмогу, услышав, как этот ворон, развязавшись, попытался открыть дверь сарая. Казачки прибежали да со страху пульнули прямо в дверь. Он ещё жив был, выбрался из сарая и упал здеся, во дворе.

Хасан, выпрямившись, еще раз взглянул на Антона. Его лицо, освещённое лунным светом, застыло в еле уловимой улыбке. Будто он и не мёртв вовсе, а спит, и снится ему сон, что он, широко раскинув руки, летит над землёй и хочет возвестить всем сверху: «Люди, остановитесь! Не стреляйте друг в друга. Мы рождены на этой земле для добра, справедливости и разума…»