Он, впрочем, никак не реагирует на ее позывные. Я вижу по его глазам, что он вошел в стадию той кондиции, когда начинается безудержное веселье, и хочется устроить «что-нибудь эдакое». Ваня хватает меня за руки и вытаскивает танцевать. Я вяло сопротивляюсь, я пьяна и наступаю ему на ноги. Иногда я делаю это нарочно, просто из вредности. Но он даже не замечает этого, – то подхватывает меня за талию, то словно бы невзначай кладет руку на задницу. Я пытаюсь увернуться, но бородач всегда оказывается ловчее меня. В конце концов, я сдаюсь и уже не пытаюсь выскользнуть из его рук. Наш танец смешон и нелеп, и я думаю о том, как мы выглядим со стороны, и вдруг начинаю хохотать. Ваня смеется в ответ, мы хохочем, хохочем. Минуту длится это волшебное состояние, похожее на счастье или хотя бы какое-то удовлетворение от жизни. Чувство благодарности наполняет меня. Хочется обнять Ваню, прижаться к его черной толстовке и поцеловать в его небритую щеку. Расплакаться от эмоций и шепнуть «спасибо» ему на ухо. Вместо этого я кричу:

– Ох, ну я и накидалась!

– Выпей еще, – смеется Ваня.

– Завтра на работу, – разумно отвечаю я.

– Да всем завтра на работу, кого это когда останавливало?

И я понимаю, что он прав. Заметно повеселевшие и вспотевшие, мы возвращаемся за столик, и я вижу, что Оля куда-то делась, как и парочка хипстеров, – сбежали в другое место или уехали домой, – это так и останется тайной, которую никому не интересно узнать. Стойкая Веруня с укором глядит на меня:

– Танцы в «Пропке»? Ты серьезно?

– Меня заставили, – говорю я.

А через двадцать минут и еще сорок грамм виски, мы вновь танцуем, и Веруня не отстает от нас, приплясывая рядом. Ваня тащит меня на улицу курить. Мы выходим без пальто и курток, и он протягивает мне сигарету.

– Не курю, – я качаю головой.

– Молодец, – закуривает бородач.

– Только не говори, что хочешь бросить. Сейчас все так говорят.

– Не скажу, я не хочу, – просто отвечает он и продолжает, – придется тебе сегодня целовать пепельницу.

Ваня хитро смотрит на меня и посмеивается, ждет реакцию. Я пожимаю плечами:

– Ну это лучше, чем целовать унитаз.

Он воспринимает мой ответ как согласие, и наклоняется ко мне для поцелуя, но я успеваю отойти на шаг назад, и бородач неловко отступается. Мы встречаемся взглядами, и я вижу, что он вовсе не злится, Ваня разводит руками:

– Пожалуй, мне стоит еще потренировать мой реверанс.

Мы смеемся, а потом возвращаемся в клуб. В гардеробе я замечаю Веруню, она забирает свое пальто.

– Домой?

– Да, пора уже.

– Мужчина твой переживает? – подначиваю я ее.

– Он всегда за меня переживает, – резко отвечает она.

– А ты ему в ответ: «А это не твое дело!», – пьяно смеюсь я.

– Фи, это не смешно! Терпеть не могу быть трезвой среди пьяных, – говорит Веруня.

Она пытается одеть пальто, но у нее ничего не выходит. Движения ее неточны, и она никак не может попасть рукой в нужный рукав. Я откровенно потешаюсь над ней. Наконец, мне весело и легко. Веруня злится, кидает пальто на пол и начинает топать его ногами. К нам подбегает охранник:

– Девушки, все скандалы – на улице. Не устраивайте здесь истерик!

– Кто истеричка? Ты хочешь сказать, что я – истеричка? – истерит Веруня.

Я забираю свой пуховик, быстро натягиваю его, хватаю с пола пальто Веруни и ее саму, извиняюсь перед охранником и выталкиваю подругу на улицу. Морозный ветер приятно бьет по лицу. Мне даже хочется немного протрезветь, чтобы можно было еще выпить. Веруня пьяна, ее шатает.

– Надо вызвать такси, – бормочет она.

– Не беспокойтесь, сейчас все будет! – за нашими спинами раздается голос Вани.

Он, Антон и еще два хипстера стоят позади нас. Антон говорит:

– У нас есть колеса.

– Только этого еще не хватало, наркоманы сраные, – громко ругается Веруня, – Катюх, валим отсюда!

Парни смеются, и Антон объясняет:

– Да не те колеса, а машина!

– И кто из нас поведет? – интересуюсь я.

– Конечно, самый бухой! – радостно отвечает Ваня и указывает на Веруню.

Она поднимает над головой кулак и показывает всем средний палец. Я поддерживаю Веруню за локоть:

– Нет, ребят, мы на такси.

Им явно не хочется нас отпускать, но на часах уже почти час ночи. Мы прощаемся, и Ваня говорит мне на ухо:

– Есть ли шанс, что мы увидимся опять?

– Пятьдесят на пятьдесят, – отвечаю я, – или увидимся, или нет.

Я загружаю полусонное тело Веруни в желтый автомобиль, и не успеваю услышать ответ бородача.

Сперва мы едем до дома Веруни, и я сдаю ее на руки высокому неулыбчивому типу – это и есть мужчина «не твое дело». Он кивает мне головой и подхватывает свою барышню под мышки, – его движения точны, и действует он, судя по всему, по давно отработанной схеме. Я замечаю, что дверь их подъезда заранее открыта, чтобы мужчине было удобнее втащить Веруню домой. А на кухне, наверное, Веруню уже ждет стакан воды с антипохмельной таблеткой. Может быть, это и есть любовь?

Через десять минут я оказываюсь дома. В голове нет никаких мыслей, я стаскиваю с себя одежду и валюсь на диван. Через четыре часа прозвонит будильник.

Меня гипнотизирует помятая жестяная банка из-под пива. Она катается туда-сюда по полупустому вагону метро, и я не могу оторвать от нее глаз. Блестящая, но при этом уже никому не нужная. От нее разносится вонь дешевого пива, и дама в укороченной дубленке брезгливо косится на пол. Она прячет свою недовольную рожу в кашемировый шарф нежно-лилового оттенка. Впрочем, эта расцветка ей категорически не идет, так как подчеркивает припухшие мешки под глазами. Я с презрением смотрю на даму. А хули ты хотела? Это метро, а не личный лимузин, тетя!

Банка подкатывается к ее замшевым сапогам, и дама аккуратно приподнимает свои ножки-батончики от грязного вагонного пола. Банка откатывается обратно. Я пристально слежу за ее путешествием, словно это не пустая жестянка, а невероятные приключения Федора Конюхова. Сегодня только вторник, а я уже устала.

Перед репетицией ко мне подходит Маша, она зачем-то зацепила солнечные очки. Ее бледные губы слегка дрожат.

– Куда ты делась вчера? – истерично спрашивает она.

– Да закрутилось все как-то, – уклончиво отвечаю я.

– Я на тебя рассчитывала! – почти кричит Маша, и на нас косятся коллеги из оркестра.

Я делаю круглые глаза:

– В каком плане?

Маша вдруг резко срывает с лица свои нелепые очки, и я вижу ее опухшие от вчерашней пьянки глаза:

– Что ты не допустишь вот этого!

– Ну, Машенька, ты же взрослая девочка, – примирительно говорю я, – я тебе не нянька.

– Знаю! Знаю! Но сегодня репетиция, а я совсем ничего не могу… – чуть не плача гундосит она.

Я тяжело вздыхаю:

– Тебе, милая моя, опохмелиться надо. Пивка дернуть, и жизнь сразу наладиться.

– Что? Прямо перед репетицией? – пораженно смотрит на меня Маша.

– А что? Одно пиво беды не сделает. Накатишь – сразу полегчает, – советую я от чистого сердца.

– А мы успеем? Ты ведь пойдешь со мной? – жалобно смотрит она на меня.

– Я пойду, так уж и быть. Но пить не буду, иначе меня понесет, а Игорь Алексеевич и так на меня зуб точит.

– Или письку дрочит, – хихикает Маша.

Я с удивлением смотрю на нее и невольно проникаюсь симпатией. А Машка-то умеет, оказывается, когда хочет!

Через пять минут мы уже в родном подвальном круглосуточном магазинчике, местной «алкашке». Еще только семь утра, и алкоголь, конечно же, нам не продадут. Но продавец Шавкат каждый раз оправдывает данное ему родителями имя и отпускает нам одну бутылку пива в долг. Деньги мы обещаем занести после репетиции. Шавкат улыбается и кивает головой. Он знает, мы не обманем.

Мы встаем неподалеку от входа в магазин, мимо быстрым шагом несутся к метро офисные клерки. Они не обращают на нас внимания, и я говорю Маше:

– Да перестань ты смотреть на них. Им до тебя вообще нет никакого дела.

Маша нервно хихикает. Ее мучает жажда и головная боль. Я открываю для нее пиво брелоком и протягиваю, как ценный приз:

– Держите, миледи.

Маша слегка приседает в реверансе. Но ей, на самом деле, не до смеха. Она чуть быстрее, чем требуют приличия, выхватывает у меня из рук бутылку и присасывается к ее горлышку. Два, три, четыре глотка. Я с легкой ноткой зависти наблюдаю за Машей. Наконец, она отрывается:

– Ууууух, а неплохо!

– Сейчас еще лучше будет, – хмыкаю я.

– Блин, а играть-то я смогу? Сейчас развезет на старые дрожжи, – тревожится она.

– Сможешь, не ссы. Джим Моррисон под наркотой концерты давал, а ты чем хуже? – говорю я.

– Ой, Кать, – смеется она, – ну я же не Моррисон!

– Ну у нас тут и не Ванкувер, – подбадриваю ее я.

Маша смеется еще громче и приканчивает пиво. Мы опаздываем на репетицию на пятнадцать минут, и Игорь Алексеевич делает нам замечание. Я извиняюсь, Маша только пьяно улыбается в ответ. Через пять минут дирижер выставляет ее за дверь:

– Мария, это просто немыслимо! От кого угодно я мог ожидать такого поведения, но только не от вас! Вы приличная молодая женщина, а являетесь на работу, на репетицию оркестра к семи утра в нетрезвом виде! Пишите объяснительную! И чтобы я вас пока больше тут не видел! Не беспокойтесь, за понесенные неудобства я попрошу вычесть из вашей зарплаты!

– Да пошел ты, козлина! – слышим мы все из-за двери веселый голос Маши.

По оркестру пробегают смешочки, и дирижер оглядывает музыкантов своими маленькими цепкими глазками. Репетиция продолжается.

Спустя три часа я чувствую себя постаревшей на тридцать лет. Устало запихиваю ноты в рюкзак, устало прощаюсь с коллегами до завтра. День только начался, а мне уже ничего не хочется. Пожалуй, кроме выпить. Под влиянием настроения я набираю смс Лизе: «Извините, я заболела, сегодня наш урок не состоится». У меня нет ни сил, ни желания тащиться в Строгино. Даже несмотря на то, что там, возможно, мне сегодня, наконец, заплатили бы. Лиза молниеносно отвечает:

– Очень жаль (грустный смайл), поправляйтесь поскорее (довольный смайл), мы вас ждем (радостный смайл).

Отправляю лаконичное «спасибо» в ответ и выхожу на улицу. На ступеньках меня ждет раскрасневшаяся Мария. В руках у нее новая бутылка пива. Она машет мне ей:

– Ээээй, Катюшка! А я жду тебя!

– Ну ничего себе ты развлекаешься, – говорю я.

– Да! Я отдала Шавкату деньги и купила еще две бутылки, – гордо отвечает Маша, – одну себе, вторую – другу!

Она хитро посмеивается и вынимает из сумки бутылку:

– Это для тебя!

– Маш, надо отойти куда-то. Здесь как-то не комильфо, студенты все-таки смотрят, – говорю я.

Мы заходим в ближайший тихий дворик рядом с католической церковью и чокаемся бутылками.

– За твое здоровье, – торжественно произношу я.

Мы выпиваем, и от холодного пива мне становится приятно и тепло. Возможно, это именно то, что мне так необходимо по вторникам. Маша расслабляется, ей сейчас плевать на всех и всё, но я знаю, как завтра она будет жалеть о сегодняшнем своем поступке. Однако, я не собираюсь стыдить ее и напоминать о репетиции. Маша может и не дожить до завтрашнего дня, кто знает, что будет с нами через полчаса? Через час? Через тридцать секунд? Маша может умереть в любой момент, впрочем, и я тоже. Зачем думать о своих страхах, ошибках и неприятностях? Давайте просто наслаждаться моментом, в котором мы живы, здоровы и счастливы.

Мы чокаемся бутылками снова и пьем молча, без тостов и лишних слов. Мы улыбаемся друг другу. Неожиданно наш пикник прерывает неизвестно откуда взявшаяся бабулька. Древняя, но чистенькая, одетая в серую шубу из неопознанного зверя. На голове – меховая шапка, местами полысевшая. У бабули выщипанные брови и ярко накрашенные губы. Меня потрясает ее прямая спина. Мне бы такую осанку. Бабуля держится спокойно, с достоинством. Она кивает мне и Маше и говорит:

– Is it Monday today?

По ее виду и акценту мы понимаем, что она русская, и я недоуменно смотрю на нее какое-то время, а затем отвечаю:

– Нет, сегодня вторник.

– Is it Monday today? – упрямо повторяет она, ее взгляд становится жестче.

– Какой еще мандэй? – переспрашивает Маша, – бабушка, вторник уже!

– Don’t hear, – презрительно бросает нам старуха и неспешно удаляется вниз по переулку к Большой Никитской улице.

Некоторое время мы с Машей молча глядим друг на друга, затем я начинаю хихикать, и Маша подхватывает мой смешок. Она говорит:

– Городская сумасшедшая!

– Да уж, говорить с нами по-английски, пока мы бухаем пиво до полудня – точно чокнутая, – отвечаю я.

Через двадцать минут мы прощаемся с Машей, я не задаю ей никаких вопросов, она же спрашивает про мои планы на день. Я пожимаю плечами. Внезапно на меня накатывает необъяснимая тоска. Я не хочу идти домой, я не хочу идти куда-то где есть люди. Я хочу напиться, но не хочу чувствовать вкус алкоголя. Для пмс еще рано, и мне трудно объяснить самой себе, что со мной происходит. Я достаю айфон и пытаюсь собраться с силами, чтобы набрать сообщение в What’sApp, но, вот странное совпадение, в этот самый момент мне звонит мать. Я тут же вспоминаю, что вчера так и не перезвонила ей.

– Да, мам.

– Катя! – нервно произносит она мое имя, – ну что там с тобой происходит?

– Все нормально, – говорю я.

– Ты можешь говорить?

Секунду меня мучает соблазн ответить отрицательно, но я тут же понимаю, что это не спасет меня от разговора с ней, а лишь отсрочит его.

– Могу, конечно, – вздыхаю я.

– Ты, что, не можешь найти пять минут, чтобы перезвонить матери? Чем таким особенным ты там занимаешься? – высказывает она мне свои обычные претензии.

– Вообще-то я только с репетиции, а потом у меня ученики, – бессовестно вру я.

Мама горько вздыхает. Я так и вижу, как она поджимает свои сухие губы и неодобрительно качает головой. Она никогда не простит мне, что я не стала бухгалтером.

– А в пятницу у тебя что?

– А что? – настороженно переспрашиваю я.

– Надеюсь, нет никаких важных концертов, – ехидно говорит она.

– Вроде нет.

– Так вот – в пятницу твой брат женится! И ты приглашена на свадьбу! – торжественно объявляет мать.

Я прикрываю глаза, на меня обрушивается мигрень нечеловеческой силы, такую мигрень даже слон не был бы способен вынести. Бог ты мой! Очередное семейное сборище, на котором мне обязательно нужно отметиться, иначе на следующие полгода я впаду в немилость у Королевы-матери. Причем свадьбы гораздо хуже похорон. На похоронах хотя бы не надо притворяться радостной и веселой, не надо выдавливать из себя смешки и произносить лживые тосты. На похоронах можно сидеть со своим обычным лицом и ненавидеть человечество. Можно напиться вдрызг, прилюдно расплакаться, устроить сцену, – и слова поперек никто не скажет. Горе у человека, человек страдает! Да, похороны я люблю больше.

– И мне обязательно приходить? – использую я свой последний шанс.

– Как это «обязательно»? Катя, это вообще-то твой единственный брат! И он женится! – смакует мама одну и ту же фразу.

Я тяжко вздыхаю:

– Все-таки я была на его первой свадьбе, вторую можно и пропустить. А на третью приду всенепременно.

– Хватит придуриваться! – мама начинает раздражаться, – приезжай в Нахабино к десяти утра, сразу в ЗАГС. В интернете посмотри, как проехать, ты же умеешь пользоваться компьютером.

– В Нахабино? – я еле держу удар, – вот уж счастье-то привалило! Переться черт знает куда к десяти утра, чтобы смотреть, как одна жаба женится на другой, – последнее предложение я, конечно, вслух не говорю, мама не оценит такой откровенности.

– Раз в жизни можно и в Нахабино приехать, – жестко отвечает мать.

– Ну если только один, и то не факт, что на это стоит тратить время, – философствую я.

– Ой, Кать, давай без демагогии, мне твой отец уже всю душу вытряс. В общем, приезжай, после ЗАГСа едем в ресторан отмечать, – раздражается она.

Упоминание ресторана хоть как-то облегчает мое страдание. Я покорно отвечаю:

– Ну, хорошо. Я буду. Что вы будете дарить молодым, конверт?

– Конечно, конверт. Пусть сами решают, на что тратить, да и свадьбу надо все-таки отбить.

– Ну тогда и от меня суньте пару тысяч, – ловко примазываюсь я.

– Как всегда у тебя нет денег! – выдает мама свою коронную фразу.

Я скорбно дышу в трубку и молчу, она выдерживает небольшую паузу и продолжает:

– Ладно, вложу и от тебя.

Мы прощаемся. Настроение мое валяется у меня под ногами и поднять его практически нет шансов. С моей семьей меня не связывает ничего, у нас даже разные фамилии. А с братом я не виделась года три, или четыре? Его невесту, толстую деревенскую девку, шумную и глупую, я имела удовольствие наблюдать один-единственный раз, и этих отвратительных впечатлений мне хватило по гроб жизни. Ее рот не закрывался тогда ни на минуту, она постоянно что-то болтала, задавала вопросы и сама на них отвечала, вращала своими ярко намалеванными глазами и ржала так, что мои барабанные перепонки молили о берушах. И вот скоро пятница, и мне придется провести целый день в компании моего семейства и новообретенных родственников. Ну, хоть напьюсь.

Я поддаюсь внезапному порыву грусти и вновь берусь за телефон, открываю What’sApp и пишу сообщение с предложением о встрече сегодня. Я пишу это своему парню, тому самому мудаку, с которым вот уже месяц я собираюсь закончить наши трехмесячные отношения. Каждый раз я даю себе слово не писать ему, но каждый раз жизнь кладет меня на лопатки и пинает куда-то в печень. Печень молит меня об обезболивающем, и вот я уже пишу опять и предлагаю вместе напиться. Вчера он меня послал, и я никогда не знаю, пошлет ли он меня снова или соблаговолит согласиться и прийти. Эти странные отношения начались на почве алкоголизма и продолжаются под его влиянием. Мы напиваемся, трахаемся и разбегаемся. Ему хорошо, а мне иногда становится тошно, потому что вот такая я тонкая личность и не могу смотреть на мир циничным взглядом. По крайней мере, не могу пока. Но я все равно отправляю сообщение.