Когда огонь стих, морпехи загрузились в машины и поехали дальше. Окраины Багдада выглядели как довольно типичный город третьего мира, сотканный из саманных кирпичей, шлакоблоков и металла. Должно быть, решил Стив, и в лучшие свои времена Багдад не выглядел образцово, а с воронками от снарядов и с дырами от пуль и подавно навевал тоску. На горизонте маячил дым, конвой снова патрулировали вертолеты. Несколько впереди идущих машин обстреляли из домов с левой стороны улицы из пулеметов и РПГ, после ответного огня с вертушки обстрел прекратился. Стив смотрел в окно и подмечал детали, которые до этого уже видел в Кабуле, которые игнорировать было достаточно сложно, потому что деталями этими были мертвые тела. В основном, это были мужчины в военной форме, некоторые с оружием в руках. Попадались на глаза и выжженные дотла легковушки, и даже один автобус, обугленные водители и пассажиры в них замертво и безвременно остались сидеть на своих местах. Стив увидел мужчину без головы и мужчину с разорванным животом, и маленькую девочку в розовом платьице – у нее не было ног.

Стив взглянул назад, проверить, видели ли остальные то же, что и он. И судя по их лицам, да, они все видели. Уолдорф выглядела подавленной, она откинулась на спинку заднего сиденья и закрыла ладонью нижнюю половину лица. Стив готов был поклясться, что в ее глазах набухли слезы.

Внезапно возле машины возникла стайка детишек, за ними стояли мужчины и женщины, и все они приветливо махали им руками.

– Я чуть не пристрелил их всех, – просунув голову в кабину, сказал Хаммер.

– Держи свое оружие на предохранителе. И сохраняй благоразумие, – ответил Сукре. – Всех касается.

Его тон был строг и холоден. Люди сержанта Сукре редко слышали, чтобы он так говорил с ними. Все снова замолчали. Даже Уолдорф удержалась от язвительного комментария по поводу приказа Сукре. Воздух вокруг стал желтым от песчаной пыли. Сильный ветер стучал по борту машины справа, и ее заносило. Стало понятно, что это поднималась песчаная буря. Видимость сделалась паршивой, дышать было нечем.

– Может переждать здесь? – спросил Стивен, взглянув на Сукре, сильно прищурившись.

– Надень очки, не хватало еще инфекцию подцепить, – посоветовал Сукре, и сам спустил очки Стива со лба на нос. – Нельзя останавливаться. Если мы их не видим, не значит, что они нас тоже.

Со скоростью несколько миль в час они продвигались к центру города. Сукре прижимался к стенам, притирался к обочине, чтобы минимизировать риск обстрела с двух сторон и попытаться спастись от тонн песка, который прочесывал улицы на безумных скоростях, в паре с ветром.

Просипело радио, и вскоре они услышали голос капитана. Капитан Гилган приказал закрыть окна и стать на время, пока ветер не стихнет.

– Пошел ты, – усмехнулся Дженаро. – Пусть меня пристрелят, но я не сдохну от того, что в этой поганой машине закончился воздух.

– Ты в порядке? –  Уолдорф похлопала Хаммера по бедру и протянула фляжку с водой. Тот жадно в нее впился и промолчал.

А когда Хаммер вернул пустую фляжку Уолдорф, которая иногда забывала о своем имидже высокомерной засранки, машину осыпало огнем пулемета. В «Хамви» попало несколько десятков пуль, легкая броня машины отразила большую их часть, но в ней были зазоры, к тому же, окна были открыты. Одна пуля пролетела мимо головы Сукре в нескольких дюймах и оставила дыру в подголовнике. Вторая просвистела мимо Ричарда и угодила в корпус рядом с Уолдорф. Хаммер предпринял ответный огонь, Уолдорф высунула винтовку в окно, Стив перезарядил свой карабин, а сержант Сукре, несмотря на бурю, тронулся с места, потому что там они были открытой и очень хорошей мишенью для иракцев, которым не мешал буран.

Сколько бы инструкторы не говорили о том, как морпехам следовало реагировать на стресс, сколько бы не разыгрывали критических ситуаций, они все еще были людьми, не идеальными солдатами, но людьми. Испытывая почти животный страх смерти, они подмечали, что пространство и время в такие моменты воспринималось иначе. Детали были слишком яркими, но бессвязными, как дульное пламя пулемета, а время то замедляло ход, то неслось на бешеных скоростях, цвета становились тусклей, а звуки делались прерывистыми и невыносимо громкими.

Стив уже бывал в таких условиях раньше, но из всех пассажиров «Хамви», только Сукре знал, что с этим делать, только у него вышло сосредоточиться на том, что было действительно важно. А важным было вот что – вытащить свой взвод из этого ада, поэтому, когда Хаммер зарядил новую очередь из гранатомета, Дженаро вжал падаль газа в пол, стараясь выжать возможный максимум из этой армейской легковушки. Стив растерялся, картинки замелькали перед глазами, когда ветер утих и густой воздух, наполненный пылью, поредел.

– Сержант, – Хаммер позвал Сукре. – В кого можно стрелять?

– В тех, кто стреляет в тебя, – усмехнулся Дженаро.

Стив чувствовал стрельбу всем своим нутром, пулеметы и винтовки словно стреляли прямо из его сердца, он чувствовал вибрации выстрелов на языке, их безудержность и особенный металлический привкус. Чувствовал запах оружейной смазки и пороха, но ему казалось, что стрельбище было в нескольких километрах от них, такими тихими стали звуки.

– Кажется, я прикончил парочку федаинов, – сообщил Хаммер. Тон его был саркастическим, он мало что видел и невыносимо устал.

Перестрелка продолжалась еще какое-то время, Сукре давил на газ, чтобы поскорей достигнуть центра города, где, по словам капитана, все было спокойно. «Хамви», в котором ехал Махоун, сбавил ход перед поворотом, парни увидели руку лейтенанта, который дал отмашку свернуть на уже мощеную улицу. Пыли в воздухе поубавилось, и пулеметный огонь стих

– По нам больше не стреляют? – спросил Ричард.

– Хорошо бы так и оставалось, – усмехнулся Стив, а потом рассмеялся. Вероятно, это был его способ справиться со стрессом. Он был максимально далек от типичных вещей, которые морпехи назвали «мотиваторами». Он не кричал «убей их», не покрывал свое тело второсортными татуировками, как восторженный щенок, не любил участвовать в спаррингах, но радость, охватившая его после того, как их в очередной раз миновала смерть, в конце концов заставила его высунуться в окно и прокричать: «Да, кажется, мы уничтожили их».

– Черт возьми, все это видели? Мы их отделали, – Хаммер закурил и дым от его сигареты просочился в салон.

– Не спешите друг друга поздравлять, – сказал Сукре. Он остановил машину рядом с остальными «Хамви» и «Страйкерами», и они выбрались наружу, держа оружие наготове.

Стивен отыскал в толпе потных и пропыленных морпехов Дугласа. Тот стоял рядом с полковником перед поваленной статуей Саддама. Один морпех, кажется, из роты «Альфа», забрался на постамент, сложил руки по швам и состроил гримасу, а остальные захохотали.

Стремительно шагая вперед, Стив пронзал собой густой воздух, провонявший войной, и боялся встретиться с братом взглядом. Словно дал себе обещание не смотреть в глаза человека, который имел для него значение, иначе случилось бы что-то непоправимое. Не смотреть в глаза родного человека, без которого для Стива не было никакой морской пехоты, никаких подвигов, никакой самоотверженности. Без которого ничего этого не было бы. Ради него Стив развернул свою жизнь на сто восемьдесят градусов, нарушил обещание, данное матери, что никогда не пойдет вслед за братом. Ради него Стив голыми руками свернул бы шеи всем этим фанатикам, даже не раздумывая. Но в глаза смотреть боялся, потому что боялся в них, знакомых с детства, таких же, как у него самого, увидеть страх или вину.

Вид у Дугласа был неважным. Правая половина лица была залита кровью, над бровью красовался глубокий порез. Он хмурился, сложив руки на груди и о чем-то переговаривался с Миллиганом. Тот, за исключением грязной, насквозь пропитавшейся потом формы, был в норме. Стив подбежал к брату, остановился в двух шагах и отдал честь. Иногда Стиву казалось, что Дуг ценил армейский распорядок и правила выше семьи, но, когда тот улыбнулся, сразу переменился в лице, как только его увидел, и крепко прижал к себе, стало понятно, что это не так. Стиву вовсе не обязательно было заслуживать любовь брата, ему достаточно было просто быть. Дуглас любил его, своего младшего брата и, возможно, думал Стив, винил себя за тот его мальчишеский поступок.

– Порядок, Стиви? – спросил Дуг и похлопал Стива по шее, а потом быстро осмотрел на наличие ран.

– Ты ему еще в рот загляни, – усмехнулся Махоун и пожал Дугласу руку. – Все с ним в порядке. Доставил тебе твоего брата живым, – сказал Алекс и подошел к полковнику.

– Не то, чтобы в этом была твоя заслуга, засранец, – Стив услышал позади себя голос Сукре и смех остальных ребят.

– Я в порядке, – подтвердил он. – А вот с тобой что? – спросил Стив, указывая на рану.

– Пустяк, – отмахнулся Дуглас. – Ударился о приклад.

– Ну да, – Стив недоверчиво поджал губы.

– Лейтенант, – полковник Миллиган окликнул Дугласа и жестом позвал за собой.

– Мне пора, Стиви, нужно возвращаться в лагерь.

Младший Хэммонд кивнул и протянул брату упаковку детских влажных салфеток, которую выменял у взводного механика, пуэрториканки Габи, на два шоколадных батончика. Дуглас вытащил из пачки пару штук, вытер лицо и сунул в карман. От этого жеста Стиву стало больно. Он расправил плечи и вздернул подбородок. Сердце защемило от гордости за Дугласа, который, несмотря ни на что, был просто хорошим парнем и не стал добавлять к мусору вокруг две перепачканные салфетки. Позже Дуглас объяснит Стиву, зачем на самом деле сделал это.

«Не оставляй этой земле даже каплю своей крови», – скажет он.

– Должно быть, – голос Эбигейл отвлек Стива от разглядывания удаляющейся спины брата, который, скинув броню, казался до смешного беззащитным. – Видеть, как твою статую стаскивают с постамента, – страшно.

– Страшно, – подтвердил Ричард. – Но бесценно.

Ночь того дня наградила их страшной песчаной бурей. Они не успели доехать до лагеря. Небо заволокло тучами, раздались раскаты грома, сверкнули молнии, озарив пустыню, ветер на секунду стих, и затем на сухую землю обрушился дождь. Морпехи поставили палатки и расстелили спальные мешки. Поднятая сильным ветром в воздух галька стегала брезент, вездесущий песок просачивался внутрь.

Стив делил палатку с Эбигейл. Они вскрыли свои сухие пайки, но оба были слишком взбудоражены и обессилены одновременно. Стив надорвал край фольги с того свертка, где должно было быть основное блюдо, и усмехнулся, когда оттуда вывалился мясной рулет, точнее то, что должно было быть мясным рулетом. Эбигейл предложила ему упаковку сырных крендельков.

Они остались наедине впервые с начала вторжения, под пологом брезентовой палатки, в неуютной ночной тишине разбитого в овраге военного лагеря, где самым громким шумом были завывания ветра и тяжелые шаги ночных патрулей. И вроде бы самое время для того, чтобы поспать, урвать у войны эти пару часов безмятежного забытья, подложив под спальный мешок камень вместо подушки, но теперь, когда они остались одни, то не могли уснуть от той же усталости, от которой не могли есть.

Та тяжесть, что копилась во взгляде Эбигейл на протяжении всего пути до Багдада, казалась неподъемной. Ночные тени наполнили палатку, и их словно разделяло не пространство в полшага – протяни руку и коснешься, – а бездонная, невыносимая пропасть неловкого молчания. Им нужно было срочно решать, кто первым ступит на прогнивший мостик над ней и, наконец, заговорит. Разговор все же случился, когда Стив уже стал проваливаться в сон, когда камни под головой показались мягкими, как перьевая подушка.

– Это было, как на тренировке, – заговорила Уолдорф. – Я стреляла, совершенно не задумываясь о том, что стреляю в людей.

– Если задумаешься, хотя бы на секунду допустишь мысль – считай, ты труп, Эбби, – тихо ответил Стив.

После того откровения, которое однажды случилось между ними в Кувейте, Стив стал замечать изменения в поведении Эбби. Он до конца не верил, что эти перемены к чему-то приведут. К тому, например, что Стив больше никогда не будет один. С бесстрастной осмотрительностью человека, который мало во что верил, он втайне, стараясь не выдать себя ни словом, ни жестом, прежде всего искал неоспоримые доказательства. И, к своему удивлению, нашел. В случайных долгих взглядах, в скользящих прикосновениях, даже в этих сырных крендельках, которые Эбби любила. Он видел это в ней, во внезапных ярких вспышках, подсвечивающих почти прозрачные, серые глаза, как взрывы артиллерийского огня подсвечивали ночь, как молнии освещали пустыню. В хрупкости неловкого молчания, в робких и пугливых попытках сближения. И, снова к большому удивлению Стива, в недоверчивой надежде Эбигейл, потерявшей уже однажды любимого человека на войне, в надежде точно такой же, как и его собственная. Стив смотрел в ее глаза, как в зеркало, и каждый раз, как в первый, пьянел от сладости, чувствуя, как безраздельно и, казалось, безнадежно в нее влюблен.

Этой ночью в одной на двоих тесной палатке, пропахшей гарью и оружейной смазкой, Стив впервые поцеловал Эбби. И тогда все песчаные бури, все грозы и заметенные сельские дороги, по которым им еще предстояло намотать не одну тысячу миль до смены личного состава, вдруг стали неважны. Ветра, скорость которых достигала шестидесяти миль в секунду, стихли, дожди стали не карой, а спасением, они наполнили деловитым шепотом мелкие речушки и напитали бесплодную землю.

Стив чувствовал свое собственное и чужое ускоренное сердцебиение, которое говорило об эгоистичной жадности к жизни. Их, совсем еще юных, почти не обученных так воевать, швырнули в авангард вторжения в Ирак, на первую линию разведки и обороны, и боя, словно единственным их предназначением было сражаться по горло в крови и умирать на чужой земле. Глаза Эбби, в которых Стив раньше встречал только стылую пустоту стального ноябрьского неба, в ту ночь сделались майской грозой.

Партизаны Саддама – превосходные, хладнокровные бойцы, ничуть не уступающие американским морпехам, а может, если не брать в счет продвинутую технику и современную экипировку, были даже лучше их. До сумасшествия преданные своим, пусть по чьим-то меркам извращенным идеалам, в отличие от солдат регулярной армии и морпехов по найму, они не боялись смерти, потому что смерть сулила им благодать в этой святой войне против неверных. Куча ублюдков в гражданской одежде с оружием в руках, которые знали, куда бить, передвигались по Ираку так, словно настроились на американскую частоту и заранее знали о планах армии. И все это стало таким очевидным, стоило только Стиву сорвать с губ Эбигейл, пахнущих порохом, торопливый и осторожный поцелуй. Все, что Стив надежно хранил в самых дальних своих тайниках, выползло наружу. Он не хотел быть здесь, он не хотел умирать здесь. Он хотел вернуть Дугласа домой живым, к жене и сыну. И это на самом деле было единственной причиной его нахождения в Ираке.

Лицо Эбби, с мягкой, розовой линией красивых губ, в ту ночь казалось совсем девчачьим, потому что с нее спали одна за другой маски, которые она показывала миру. И все надежды, которые Стив предусмотрительно оплакал заранее, потому что боялся погибнуть и не успеть, воскресли, возродились под проливным дождем, под черным, словно отработанный сольвент, небом.

Они оба понимали, что поступили опрометчиво, поддавшись чувствам, пока за хлипкими стенами палатки бушевала буря. Импровизированный лагерь был темен и пуст. Все остальные спали, потому что уже давно научились не обращать внимание на условия.

С первого мгновения их знакомства, Стив стал считать минуты проведенные вместе. Как минуты, которые делали день длиннее и сокращали ночь, считать, как шаги в танце, как дни в календаре. А в эту ночь он впервые по доброй воле хотел утопить в крови всех причастных к тому, что встретились они с Эбби в военном лагере. Он не хотел быть миротворцем, оккупантом, благородным, тем, кто пришел подарить иракцам демократию, он не хотел свергать власть Саддама. Стив хотел возмездия. Мысли, с которыми он наедине провел не одну ночь без сна, бесконечные внутренние диалоги с собой привели его к ощущению, что ему все же нравилось убивать. И он был рад, что никто не способен их прочесть.

Та ночь, подобно буре, замела песками все предыдущие. Ветер снаружи утих, на палатке осела пыль, небо сделалось чистым, забрезжил призрачный желтый свет восходящего солнца.

«Не дай мне забыть то, что было перед рассветом», – думал Стив. И чувствуя, как Эбби прижималась к его телу, чувствуя, как собственные ладони прикипали к ее нежной взмокшей коже, под которой проступали ребра, гораздо прочнее, жарче и надежнее, чем к винтовке и карабину вместе взятым, решил, что не забудет.