Не так уж давно – всего-то лет двадцать назад – район Зейтинбурну, застроенный одноэтажными геджеконду [15], был пусть и бедным, но довольно приятным зеленым уголком города. Но теперь от цветов и деревьев не осталось и следа – друг за другом громоздились уродливые, почти неотличимые бетонные здания, выстроенные на деньги муниципалитета. Бывший директор детского дома, в котором вырос Акиф, жил на пятом этаже. Лифт не работал, и нам пришлось подниматься по узкой лестнице. Перед дверями квартир была выставлена обувь, слышались детские голоса, кто-то готовил еду, и ее тяжелый запах был невыносим при такой жаре. Люди, живущие здесь, так и не смогли стать в полной мере стамбульцами – они несли на себе печать родной анатолийской[16]деревни, немало, впрочем, не стесняясь этого. Их основной задачей было просто выжить в бетонных джунглях, и с этим они замечательно справлялись.
Хиджаби-бей, казалось, сидел под дверью и ждал нас – стоило нам позвонить в звонок, как он мгновенно открыл. Несмотря на душную жару, он был при параде – галстук темно-кофейного цвета, горчичная рубашка и коричневый официальный костюм. Очевидно, бывший директор придавал большое значение нашей встрече. Большие черные глаза светились легким стеснением.
Заминка продлилась недолго, на тонких губах Хиджаби-бея появилась широкая улыбка, лицо просветлело:
– Зейнеп-ханым, не так ли? А вы, должно быть, главный комиссар Невзат? – Он отошел в сторону, пропуская нас. – Прошу, заходите. Добро пожаловать!
Зейнеп, а следом за ней и я просочились в коридор. Чистая квартирка была обставлена пусть и дешевой, но довольно симпатичной мебелью. Кроме хозяина, никого не было, и Зейнеп опередила мой вопрос:
– Вы живете один?
Хиджаби-бей погрустнел.
– Да, в полном одиночестве. С браком не получилось у меня, дорогая Зейнеп-ханым. Когда по долгу службы постоянно переезжаешь из города в город, крепкие отношения не складываются. – Он улыбнулся мне. – Не скажу, что я не пытался. Пытался, и не один раз, но судьба распорядилась иначе. А сейчас я уже слишком стар. Не удивляйтесь так, Зейнеп-ханым, в этом году мне исполнилось уже шестьдесят пять. Какой из меня кавалер в таком возрасте?
Он был слишком придирчив к себе. На вид Хиджаби-бею было не больше пятидесяти; он был радушен и, очевидно, мог поддержать любую беседу. Он чем-то напоминал старых актеров из фильмов Йешильчама [17]– седые виски, потемневшая от долгого нахождения на солнце кожа, загадочные черные глаза под четкой линией бровей. Драматического шарма добавлял глубокий шрам на левой щеке. Женщинам обычно нравится такой типаж. А у дам постарше такие мужчины вызывают приятную ностальгию по минувшим временам. Но какое нам дело до его отношений с женщинами, мы не за тем пришли.
Хозяин показал на зеленый диван рядом с чугунной печкойбуржуйкой:
– Пожалуйста, присаживайтесь.
Заметив, что печка привлекла мое внимание, он с улыбкой пояснил:
– Семейное наследие… Много у меня воспоминаний с ней связано, поэтому так ее нигде и не оставил – все время возил за собой. Здесь вообще-то есть газовое отопление, но, сами видите, привез, установил, никак не могу отказаться от единственной оставшейся от отца вещи.
– Понимаю, Хиджаби-бей, – поддержал его я, – мне тоже тяжело расставаться с памятными вещами.
Мы с Зейнеп уселись на диван. Сидеть было не очень удобно, но я откинулся на спинку, и стало получше. А Зейнеп, хотя и не спала всю ночь, кажется, была всем довольна.
Я не стал тянуть резину:
– Спасибо большое за то, что согласились поговорить, Хиджаби-бей. Как вам сообщила по телефону Зейнеп, мы занимаемся расследованием убийства Акифа Сойкырана.
На его лице отразилась непритворная грусть.
– В это сложно поверить. Когда я услышал, меня прямо затрясло. – Он не смог продолжить, так как по щекам покатились слезы. – Прошу прощения, извините. – Хиджаби-бей вытащил из кармана платок, и по комнате распространился легкий запах парфюма. – Стоит только подумать – сразу не по себе. – Он вытер глаза, аккуратно сложил платок и вновь положил в карман. – Акиф был хороший, добрый парень… Спокойный, ни с кем не ссорился, не хулиганил. Кто же такое сделал с беднягой?
«Он что, не знает, что Акиф был педофилом?» – подумал я и спросил:
– А как вы с ним познакомились? – Было очевидно, что, если начать с подноготной бывшего ученика, Хиджаби-бей сразу уйдет в глухую защиту. Или даже скроет что-то, что знает. – Акиф, должно быть, попал к вам в приют совсем малышом?
Глаза мужчины затуманились:
– Да, он был маленьким, девять лет. Добрый и очень умный ребенок. Его родители погибли в аварии. В Эзине [18]жили два его дяди. Но они жили бедно, на своих детей денег еле хватало. Старший из них и привез Акифа в приют. Кажется, его звали Зюхтю. А младшего я ни разу не видел. Зюхтю в первый год еще приезжал, а потом перестал. Да так всегда и случается, – он глубоко вздохнул. – Для приютских детей я был и матерью, и отцом…
– А сколько Акиф пробыл в приюте? – спросил я.
– До окончания старшей школы, – не задумываясь, ответил Хиджаби-бей. – На второй год он ни разу не оставался, и аттестат у него приличный. Я, кажется, говорил уже, что он был очень умным и прилежным. Писал неплохие рассказы. Я думал, он станет писателем. У нас тогда был один преподаватель литературы, Талат-бей… Да, Талат Кызылчай. Они очень хорошо ладили друг с другом. У Талата были две дочки, но он относился к Акифу как к собственному ребенку: дарил книжки, ручки, всякое такое. А на праздники даже приносил ему одежду и обувь.
Мы с Зейнеп переглянулись – нас посетила одна и та же нехорошая мысль.
– А Акиф тоже любил учителя? – осторожно спросила моя подчиненная.
Информация об излишне щедром внимании со стороны Талат-бея внушала подозрение, и в детстве Акиф вполне мог стать жертвой изнасилования. Но Хиджаби-бей был спокоен.
– Конечно, любил. – На его губах играла невиннейшая улыбка. – Как же он мог не любить? Кроме меня, Акифом так тесно занимался только Талат-бей. Очень хороший был человек. Могу смело сказать – один из лучших учителей, которых я знал. Умер, правда, ужасно. Представьте, такого доброго, чудесного человека зарезала собственная жена! Говорят, ревновала к ученикам. Видимо, не все в порядке с головой было. Ее потом поместили в сумасшедший дом. А что с дочками стало, я не знаю.
– Хорошо, – снова перебил я его, – до выпуска из старшей школы Акиф жил в вашем приюте. А потом вы с ним оставались на связи?
По взгляду показалось, что он даже обиделся:
– Бог с вами, Невзат-бей, как же нам не быть на связи? Я что, похож на человека, который забывает о своих воспитанниках, как только они выходят во взрослую жизнь?
Он показал на окрашенную в бежевый цвет стену. В рамках понемногу выцветали фотографии. Люди на них были запечатлены на выпускных, на свадьбах, а один юноша даже держал на руках новорожденного ребенка.
– Все это мои дети. А их дети – мои внуки. Я со всеми состою в переписке, созваниваюсь. Сейчас еще появился Интернет, меня просят через него писать, но я все никак не могу освоить.
– А Акиф Сойкыран, – пришлось уточнить, – с ним вы были на связи?
Его лицо потемнело.
– Да, мы с ним общались. Последний раз два месяца назад. С ним в один год выпускался парень по имени Семих, и Акиф собирал деньги ему на свадьбу. Мы вырастили очень порядочных ребят. Они всегда друг другу помогают.
Зейнеп не смогла больше сдерживаться:
– Если вы считаете, что так хорошо знаете Акифа, от вас не должен был ускользнуть тот факт, что он был педофилом.
Брови Хиджаби-бея взлетели, на лице отразилось сначала удивление, а потом и гнев:
– Как?! Как?! Что вы такое говорите, Зейнеп-ханым?!
Но моя коллега не собиралась идти на попятную:
– Я говорю вам, что Акиф Сойкыран, о высоких качествах которого вы сейчас рассказывали, был человеком с тяжелым психическим отклонением. Он был педофилом. К детям приставал. Его даже судили за это. Он в тюрьме сидел. Вы это не слышали, нет?
Лицо хозяина квартиры приобрело мертвенно-бледный цвет.
– Как?.. Нет-нет, здесь какая-то ошибка. Я слышу об этом первый раз от вас. – Он запаниковал. – Просто имена одинаковые. Это другой Акиф Сойкыран. Мой мальчик такого не совершил бы!
Хиджаби-бей произнес это совершенно искренне, но слова явно расходились с реальностью. Либо он преувеличивал, когда говорил, что поддерживает тесный контакт со всеми своими учениками, либо обманывал нас.
– К сожалению, ошибки здесь нет, Хиджаби-бей, – мой голос звучал холодно. – Убитый Акиф Сойкыран воспитывался в вашем приюте. И он на самом деле был педофилом. Вероятно, из-за этого он и был убит.
Черные глаза широко открылись от удивления, но я был не в том настроении, чтобы ждать, пока он придет в себя:
– К сожалению, дело обстоит именно так. И я хочу у вас узнать, не было ли у Акифа в детстве или ранней юности жалоб по этому вопросу? Приставания или что-то в этом роде? Например, Талат-бей… Вы утверждаете, что он был хорошим учителем, я и не собираюсь его в чем-то обвинять. Но поймите, нам надо со всем разобраться, в том числе и для того, чтобы найти убийцу Акифа.
Хиджаби-бей крепко сжал колени и возмущенно замахал у нас перед носом указательным пальцем:
– Вы ошибаетесь! Все, что вы говорите, неправда. Акиф совсем не такой, и Талат-бей не такой! – У него затряслась челюсть. – Такого… такого просто не могло произойти в моем приюте! Каждый мой воспитанник – чистое золото.
Прежний Хиджаби-бей, гостеприимный и вежливый, пропал, теперь на его месте сидел готовый броситься в драку старик. Он еще больше повысил голос:
– Невзат-бей, вы все неправильно представляете! Вы возводите напраслину на Акифа! Никто из тех, кого я воспитал, не мог совершить такую мерзость. Нет, господин комиссар, никто вам не поверит.
Без всяких сомнений, директор приюта был хорошим и добрым человеком и ждал того же от воспитанников. Но он жил в каком-то своем фантазийном мире. Я прекрасно знаю людей такого типа. Они всегда стремятся игнорировать все плохое, что их окружает. Считая, что все остальные от рождения так же добры, как и они сами, такие люди не верят, что в мире может произойти хоть малейшая несправедливость. И хотя жизнь постоянно показывает им свое истинное лицо, они не в силах отказаться от своего оголтелого оптимизма.
– То есть, Хиджаби-бей, – вступила Зейнеп, – дети в вашем приюте никогда не подвергались сексуальным домогательствам?
В его глазах загорелась ненависть.
– Да как вы можете такие вопросы задавать? – вскричал он. – Как только наглости хватает?
Казалось, он сейчас бросится на Зейнеп.
– Успокойтесь! – вмешался я. – Хиджаби-бей, пожалуйста, успокойтесь. Вы разговариваете с женщиной. На женщин кричать нельзя. Такое поведение совсем не соответствует вашему статусу.
Он явно не ожидал от меня такой реакции.
– Но она же открыто обвиняет… Она упрекает… Инкриминирует! – Хозяин квартиры вновь повернулся к Зейнеп. – Нет, уважаемая, при мне в приюте такой гадости не происходило. Если не верите, можете сходить в центральное управление детских приютов, там собраны все фиксировавшиеся жалобы. – Словно в поисках какого-то выхода, он начал оглядываться по сторонам. – И… И прошу меня извинить, но я больше не хочу отвечать на ваши вопросы. Пожалуйста, уходите из моего дома. Оба… Наш разговор окончен. Пожалуйста, оставьте меня одного.
О проекте
О подписке