ДЗЕРЖИНСК.

Выхваченный из тьмы белым светом в левой полосе передо мной еле ехал, перекошенный на бок дряхлый автомобиль, впечатав де234ф в мои усталые глаз. Я все ждал, когда же он свернет, и раздражение от того, как он едет по ограничивающим знакам провернуло руль вправо, вдавило педаль и я с наслаждением почувствовал ускорение, как застывший неподвижно натурщик разминает затекшие члены.

Впереди, как в театре на белой занавеси фар выскочила марионеткой тень, дернулась вперед, после бросилась к обочине. Мое тело приподнялось на одной ноге, давившей тормоз. Я опустил боковое стекло, напряжение стремительно взлетало к яростному крику, когда в машину пролезло рекламное, выставленное на продажу женское лицо:

– А не подвезете девушку? Или желаете развлечься?

– Нет! Что ж вы не видели, здесь нет перехода!.. А куда подвезти? – И узнав, что рядом город Дзержинск, а до Нижнего час ночной дороги, я по её ярко алому ногтю с облупившейся краской съехал с шоссе на дорогу и увидел перед собой перекошенный на бок де234ф.

– Вот вы из Москвы, по номерам вижу. Я в Москве работала тоже, с девочками на квартире. Большой город, но не понравился. Торчим на хате целый день, клиентов ждем, делать неча, то пьем, то шишку курим. То скучно, то проблемы какие – я там скурилась – клиент приходит – мне сосать, извините за слово, а я никакая – мне хорошо – а ему-то. Весь день как в тумане. А здесь дом рядом – нужны деньги – работаешь, а денег не сильно меньше, там квартиру плати, охране отдай. Товарку мою, Маслову, вот так машина сбила как ваша, тоже "Ленд Ровер".

Я вздрогнул и мурашки посыпались по спине.

– У неё две дочки, одна восьми месяцев, вторая год и девять. Их дома оставила, сама пошла на трассу работать. Она с мужем разошлась, одна с дочками жила, любила очень, еду покупала хорошую, игрушки, одежду дорогую. А на пособия государства не протянешь, ходила на трассу работать. Мамка моя с ней в одном подъезде живет. Катька пропала, потом милиция приходит к моей матери понятой чтоб, а там две девочки в детской кроватке мертвые от голода. Младшая калачиком у старшей в ногах свернулась, старшая её одеялом накрыла, голову обняла. Как два ангела спят. Крошка которая, пальчик во рту почти съела, кровь на лице. А старшая обнимает её за головку, и тоже мертвая, а как спят. Здесь налево. Катька никому не сказала, что детей одних оставила, на часик наверно пошла, может деньги кончились, её убило. А кому какое дело? Ментам забота со шлюхой нянчиться, опознали труп и ладно. Отец пару раз зашел – не открывают. Соседям все равно, покричали и успокоились дети за стенкой. А деду с бабкой они кость, шлюхины дети. Вот здесь у светофора. Если б хозяйка квартиры не пришла в милицию, что плату ей не вносят, может год пеленашек не нашли. У магазина остановите. А вы ехайте прямо, на площади гостиницу увидите.

Зубы разжались, кровь теплой слезой согрела кожу.

Где же гостиница? Две девочки умерли от голода в центре города. Паспорт? В сумке. Два ребёнка кричали, плакали в пустой квартире, и никто не пришел. А потом легли в кровать и умерли вместе. Что чувствовал двухлетний ребеночек, когда сестра не двигалась и похолодела? Она укрыла её одеялом и прижала к себе. Да все правильно. До завтрашнего дня. Старшая уходила на кухню набрать воды, а младшая ползла следом, крича от жажды и страха. Малышка съела свой пальчик, который привыкла сосать вместо соски. Дети орали, плакали, звали маму, стучали в запертую дверь несколько дней. Но никто не захотел их слышать. А после, легли в кровать, обнялись и умерли. На третьем этаже. А если неправда? Мой номер. В Интернете сейчас посмотрю.

Поздно проснувшись в белый потолок, я уже знал, как проведу день. Позавтракав, оставил вещи в автомобиле и впечатал подошвами Дзержинск в память. Я выискивал нищету, вырождение, убогость, хоть крошечное оправдание. Но город был не хуже, даже лучше многих. Просторная площадь Дзержинского, где я ночевал в гостинице с приятным именем "Дружба", где сидит на лужайке в цветах забавный блестящий на утреннем солнце металлический павлин, где у строя елей стоит памятник стороннику красного террора и института заложников. Проспект Ленина с мощными прочно стоящими домами, проспект Чкалова, улица Горького.

Навстречу шли мамы, вели, еще неумело шагавших малышей за ручку, – думалось, что две умершие крохотные девочки должны… – мальчик, – на футболке черного крепа как три желтых цветка, три забавных обезьянки – одна закрыла глаза, другая рот, третья уши.

НИЖНИЙ НОВГОРОД.

В Нижний Новгород вползал в пробке, что, как всегда, на въезде стояла между стеклянными павильонами автосалонов. Долго ждал на светофорах, ехал то знакомой площадью Московского вокзала, то мимо незнакомых торговых центров, новостроек, к отелю "Easy Room", в первом этаже высотного жилого дома.

Поставив машину на платную стоянку, я с удовольствием принял душ в чистой душевой кабине, подключил ноутбук к бесплатному вай-фаю, поговорил по скайпу с женой, радуясь её красивому лицу с печальной улыбкой, посмотрел новости, ответил Елене – она спрашивала, выехал ли я, зашел на сайт "Одноклассники", увидел улыбающееся лицо Тутолмина, написал ему письмо с вопросами о жизни.

Словно вчерашний день, разбитые дороги у Коврова, хозяин со слугами, умершие от голода дети, – все было в другой стране.

К Кремлю шёл то Большой Печерской, то улицей Минина, вспоминая город, радуясь ему и огорчаясь, как за старинными деревянными фасадами с резными карнизами, целыми резными панно над окнами, за каменными особняками в кружевах лепнины, возвышаются многоэтажные дома, словно надсмотрщики, или встают рядом, разрушая умиротворяющую старину, как золотые коронки, нарядно вставленные между белыми зубами.

Азиатская улыбка улиц.

Туристические автобусы вдоль кирпичных стен и башен Нижегородского кремля. Памятник Чкалову на постаменте, а внизу – огромный волжский простор, с зелеными вытянутыми по течению островами, белыми корабликами. И какая-то непонятная гордость, что это – Родина.

Серое интересное здание в стиле конструктивизма в Кремле. Восемьсот лет назад на этом месте стоял белокаменный собор. Но через 150 лет его разрушили, потому что нужен был символ могущества независимому Нижегородскому княжеству. Величественный собор украшали, здесь молился Иван Грозный, похоронили национального героя Минина. Но через 300 лет царь за спасение России одарил нижегородцев новым собором, а старый разобрали, потому что заброшенный, грозил обрушением. Еще через двести лет император Николай очень полюбил Нижний, и из лучших чувств развалил прежний собор, чтобы поставить более красивый и нарядный. А серое здание ветшает…

Каждый раз надо, надо, надо, пожертвовать прошлым, собрать все силы, чтобы воплотить насущную идею. Ломать и строить. Не застраивать, а повторять одно и то же – ломать и строить. Какая чудовищная грустная сила.

Обедать пошел на Верхневолжскую набережную в ресторан "Минин и Пожарский". Так же как и раньше здесь уютно, вкусно, такие же предупредительные официанты, как и тогда, несколько лет назад, когда мы объединились с Виталием, он купил мою маленькую компанию, я получил часть акций его большой, мы стали партнерами и благодаря его связям заключили крупный контракт с нижегородскими энергетиками. С него я достроил загородный дом и купил квартиру. Тогда я мотался из Москвы в Нижний чуть не каждые две недели, то сам за рулем, то с Сергеем. Выезжал в мороз, затемно. Оснеженные красные стены Кремля в желтом свете фонарей. Покрытые снегом остроконечные шапки башен. И темный, обдуваемый ветрами Чкалов на высоком постаменте в бледно-жёлтом рассветном небе, словно одинокая фигура в комнате с тусклой лампочкой.

А потом вспомнилось, как с Петром в Великом Новгороде ждали его жену, он тогда уже был женат и работал, а я студентом путешествовал на каникулах. Было так холодно, что мы переминались, схваченный морозом утоптанный снег буквально визжал под ботинками, а морозный воздух глотался как ледяная вода. В конце улицы стояла освещенная ярким зимним солнцем белоснежная одноглавая церковь Спаса Преображения. И от нее к нам по снежному тротуару шли парами и тройками молодые девушки, и их розовые от мороза лица в капюшонах, опушенных мехом, были поразительно все красивы. Было так хорошо, просто так стоять вместе и молчать. Так же хорошо, как сидеть теплым вечером на Верхневолжской набережной на скамье и с высокого берега смотреть как проплывает по темной Волге ярко освещённый многопалубный теплоход, а в воде косяком тропических рыб ему следуют отсветы огней.

КАЗАНЬ.

С нижегородского нагорья узкая полоса дороги пошла вниз. Когда удавалось разогнаться, машину трясло на ухабах, после она вставала в очередь за виднеющейся впереди над крышами машин фурой.

День как березовая кора; солнечный, но тёмными пятнами находили тучи.

В лобовое стекло слепило солнце, в зеркале заднего вида перебегали шоссе призраки столбов.

Заправился под Нижним Новгородом. За кассой стояла такая женщина, что воспоминание о ней снова и снова оглаживало чресла.

Музыка бурлила юностью в груди, я ускорял и ускорял машину, обходя в несколько сильных гребков автомобили потока, и мчался по пустому шоссе.

С одной-двумя машинами мы соединялись в пары, в звенья и обгоняли попутные караваны, пропуская друг друга вперед, уступая место в колонне спрятаться от встречного автомобиля, и выходили на затяжные обгоны по встречной полосе. Кто-то отставал, кто-то уходил вперед, соединялись новые пары, мы неслись по трассе, тормозя перед полицейскими засадами, просвеченными сигнальным светом фар встречных автомашин, иногда вставая в длинные очереди вдоль сплошной линии разметки узкой полосы ремонта дороги.

В Чувашии появились радиопрограммы на нерусском языке, вскоре пошли названия населенных пунктов и рек на двух языках.

В Татарстане небо затянуло тучами. Застрекотал дождь. Под мостами вдруг на мгновение наступала тишина, вечерело, и снова светился пасмурный день и стрекотали капли миллионами насекомых крыл.

В Казань въезжал тоскливо, в заторе. Перед глазами транспарантом оранжевые немецкие буквы тыла фуры транснациональной корпорации. Дождь глухо чеканил на лобовом стекле прозрачные копейки, покрывал зрачок монетами, а через мгновение богатство смахивали щетки.

Навигатор в айфоне, как капризная барыня крепостного, посылал меня то навстречу одностороннему движению, то гнал в объезд по узеньким неровным улочкам, то загонял в глухую пробку, приводил к дорожным работам, перекрывшим улицу, пока я не взбунтовался и по карте не свернул под "кирпич" и не увидел гостиницу "Колви" – здание из красного кирпича.

Прогуливаясь, выяснил, что соседняя улица прооперирована до внутренностей теплоносных труб и под "кирпич" – единственный путь.

Погулял по Казанскому Кремлю с православным собором, светским дворцом и мусульманской мечетью, которые здесь соседствовали идеально, словно родные братья из древних сказок, у каждого из которых был свой особый талант.

С удовольствием поел в ресторане татарской кухни, пышном, как восточный дворец.

Снова пошёл бродить, удивляясь, отчего особенно привлекательными кажутся женщины в платках и длинных мусульманских одеждах, скрывающих фигуру.

Дождь усилился, я укрылся в здании железнодорожного вокзала. В главном зале на длинной скамье кричали и прыгали пятеро детей вкруг толстой мамаши. Её спокойное лицо, бесформенное тело, как мякиш хлеба, намокший в молоке, – неприятное воплощение материнства, – отвращали.

– Мама, держи, – молодой парень протянул ей билеты. Как штурмовая группа, где каждый знает свой маневр, без лишних слов и суеты, старшие взяли за руки маленьких, взрослые разобрали сумки и колонной вышли. Я посторонился к окну и видел, как старший сын брал по очереди на руки детей, целовал и поднимал на вытянутых руках с низкой платформы в тамбур электрички, после ставил сумки, и поддерживая снизу за руку, помог неожиданно проворно взбежать по двум ступеням матери. Двери захлопнулись, пробивая стекло стуком колес зеленая электричка набирала, завывая, ход, мы с матерью посмотрели друг другу в глаза, и я отвел к ее сыну, он шёл следом и махал рукой.

Чем не доволен? У меня самого трое ещё более шумных детей.

"Какой злой. Чем детишки мои ему не понравились? Шумят, безобразят, так ведь не куклы с выключателем".

Разве я не мечтал, чтоб после первой дочери родилось разом двое сыновей? Разве не молился всему, не клялся, не давал обеты, сжимая ладони между коленями в кабинете УЗИ, где живородный холм её живота просвечивали электронной лампой, разве не обрушилось счастьем известие о сыне и фантомная боль без второго?

"Есть такие, кто без детей хочет жить. Даже каплей не познав этой полной, подлинной жизни! Чем ему не угодили детишки; опрятно, чисто одеты, старший в институте в городе. Злой".

Разве я не рад большим русским семьям, или не нравится, что они не цифры в народонаселении, а живые люди?

"Маша, Маша, не толкай, он первый у окна сел… Садись рядом со мной. Хорошо Ванечку навестили, а в следующие он приедет, отец давно не видел, соскучился. Как все становятся похожи, вот приемыши Анюта и Андрей, не скажешь, что не наши, все в одну породу. Даже родной Боренька, если не знать, чужому лучше не родной, чем Андрюшенька".

Она права уже тем, что родила и растит шесть детей, когда ей следить за собой?