ОТЪЕЗД.

Дома спали, когда будильник расковырял сон. В наполненной светом кухне я смотрел на повисшие за окном стол со стульями и себя с поднятой к лицу чашкой. Остро захотелось ещё раз увидеть детей, проститься с ними, но будить их было бы злом. Мы поцеловались с женой, вставшей проводить меня. Я взял рюкзак и вышел к лифту в подземный гараж.

Сыто урча дизелем, "Ленд Ровер" мчался по пустому проспекту, а навстречу мне, из-за холма поднималось солнце, подтекая ручейком автомобильных фар. Перевалив холм, помчался по равнинному пригородному шоссе, а впереди в ночи ширилась полоска света; стали проступать заправочная станция, забор перед рядом домов, стволы сосен. Так же медленно, словно возрожденные эликсиром письмена, проступала радость, от безумного, но необходимого свершения.

ЗАВИДОВО.

Полицейский из двух опухолей живота и зада, колыхавшихся на торопливом шаге, с фуражкой на затылке, сдвинул жезлом с трассы на пыльную обочину мой автомобиль, в колонну автомашин, очистив путь для вельможи. В очереди на противоположной обочине скорая помощь в кроваво-мертвенно-белом раскрасе смиренно стояла в ряду, молча сверкая сигнальными огнями. Врач в белом халате пошел к полицейскому, но тот запретительным черно-белым жезлом загнал его обратно.

Я включил громко ударную музыку, пустил из кондиционера холод в лицо, но ничто не сдержало навалившуюся апатию, словно я был мяч, ладный, упругий, который от удара лопнул и полетел, теряя скорость, наконец закувыркался и шлепнулся о землю дырявым бесформенным телом, или утка, стремительно вспорхнувшая, набиравшая высоту частыми ловкими взмахами крыльев, а через мгновение, подбитая выстрелом, безжизненно падающая вниз.

Пронесся с воем бело-голубой "Мерседес" полиции, плюнув в стекло раздавленной лужицей, так что лицо мое отпрянуло от стекла, как от пощечины. Проехал черный лимузин, собравший в непроницаемых стеклах сотни машин, стоящих покорно на обочине.

Тело офицера полиции из двух разнонаправленных сфер, которое, казалось, раскатится в стороны двумя шарами, вдруг вытянулось стройным гренадером, рука четко отдала честь, плеснув синим потным пятном под мышкой на голубой форменной рубашке, и мгновенно оплыло, словно весенний снеговик.

После Завидово асфальт стал похуже, но на свободных участках удавалось разогнаться до 130 км в час.

Объезжая Тверь, терпеливо ехал за фурами по однополосной дороге, на реверсной полосе успевал обогнать рывком две-три машины, и вновь вставал в колонну до следующего расширения трассы.

ТОРЖОК.

Под внимательным взглядом инспектора съехал с автострады в Торжок. Знак ограничил красным кругом скорость 40 километрами в час, но ехал медленнее, объезжая ямы и трясясь в трещинах. Дрожа в глазах, медленно проезжали пятиэтажные серые дома, длинные стеклянные витрины магазинов в первых этажах. Боковой улицей открылся дворик с голубым слоном, будто отставшим от цирка, и снова одинаковые постройки, как в капле бактерии тысяч безликих окраин.

Свернув, проехал площадью, оправленной в фасады двухэтажных старинных домов в торговых вывесках, с толпящимися покупателями, с высокой, на подклете желтой церковью с колокольней, дальше улицей ветхих особняков, – словно невыразительное лицо средних лет сменил дряхлый, но благородный старик.

Поселившись, сошел в ресторан, но прочнозапертая дверь тупо упрямилась табличке с часами работы. Пожилая уборщица из милых женщин, которые не докучают, но увидев затруднение, бескорыстно и легко помогут, объяснила, что ресторан, видимо, обслуживает специальных людей, и сказала, где лучше поесть. К крыльцу подъехал вороной автомобиль с затемненными стеклами, мужчина в льняном костюме вышел, подал руку женщине в легком летнем платье. Оглянувшись по сторонам, они торопливо скрылись за дверью, предупредительно распахнутой их шофером, а на втором этаже глухие кремовые шторы пропитал предупредительный электрический свет.

С пешеходного моста смотрел на быструю Тверцу, где как перебирают пальцы клавиши фортепиано, струились витые канаты потоков, искря на солнце.

На набережной особняк; в стеклянном мезонине пышные складки римских штор, на переносице остроконечной крыши парадного крыльца, вознесенной коринфскими колоннами, – монокль спутниковой антенны, у белокаменных ступней лежит черными догами пара породистых автомобилей. Отгородившись общей оградой чугунных копий в свежей побелке старинные особняки гостиницы, ресторана, партии "Единая Россия" и нескольких уважаемых людей; так лукавый торгаш, выставив напоказ начищенные до блеска образцы сапог, хочет сбыть интенданту тысячи рваных и дырявых пар; левее, вверх по холму, в зелени кустов длинная обгорелая стена с торчащими стропилами, ступенью выше дощатый барак, с ржавым скатом крыши, на вершине из крон тополей тускло светит купол собора без креста, – алюминиевая истертая миска, рядом серая колокольня с пустыми проемами, левее – двухэтажный дом, – четыре высоких окна в тельняшках досок; – будто вышло несколько разодетых дворян в летних белых платьях и кителях в толпу ободранных нищих.

Обедал в кафе "Юрвес", кирпичном одноэтажном здании у дороги. Посредине столов зала стеклянный потолок подпирал ствол дерева под бронзу с мигающими стеклянными камнями в коре. На высоких стульях за барной стойкой выпивали двое парней, им смеялись официантки в белых блузках и черных жилетках. За столами ели по двое-четверо люди. Я медленно кушал незаметную еду, пил вкусный брусничный морс, думал, что с детьми хорошо проехать по маршруту Тверь–Торжок–Волок-Ламский, а здесь остановиться пообедать. За стойкой смеялись официантки, иногда относили, цокая каблуками, подносы, а двое парней выпивали больше, хохотали громче, словно дикобразы в мягкую тишину обеда, голубиное воркованье разговоров, подчеркнутое перезвоном столовых приборов, таращили колючки матерных выкриков. За чаем смотрел, как шутейно стучали друг другу в плечи здоровыми кулаками парни, матерно уточняя имена, хохоча спорили, кому оплачивать счет.

Прогулялся по городу, застроенному старинными купеческими особняками и церквями. Понравилась деревянная церковь, многоярусная как китайская пагода, на высоком обрыве над Тверцой, откуда виден весь город.

В гостиничном номере я разложил на полу карту, книги и раскрыл блокнот маршрута в айфоне.

Разработка путешествия в Москве, как промывание золотоносной породы, приносило крохотки драгоценных открытий, а на карте появлялись новые остановки в пути. Вдохновляло, найденное в редких мемуарах, описание дворянского гнезда в Татарстане, больше четырех столетий принадлежавшего одному роду. В начале ХХ века там был усадебный дом, ворота, мельница, а главное "каретный двор непередаваемого вида, мужицкой работы, но так ладно и красиво рубленый, что загляденье" и "планированный парк, пруды, беседки, стриженые ели, все задумано на широкую руку".

Волновало добраться до городка Албазин на китайской границе, увидеть остатки острога 17 века. Еще хотелось в село к отцу, а главное, навестить могилы бабушки и дедушки. Мечталось пожить несколько дней в глухомани на берегу Байкала, добраться до Сахалина и обязательно искупаться в Тихом Океане.

ТОРЖОК–ДЗЕРЖИНСК.

С утра был зол.

Зол, что плохо спал с неугомонными мыслями о путешествии.

Зол, что из упрямства забрался в Тверскую область, хоть Петр заранее сообщил, что конференцию в Твери ему заменили на саммит в Юго-Восточной Азии.

Зол, что выехал в Нижний Новгород кривоезжей дорогой через Рыбинск, Ярославль, чтобы не возвращаться в Москву.

Но дорога вбирала в себя.

Как у бегущего мальчишки, вдруг, силы начинают прибывать, прибывать, и бежать все легче, веселее, и появляется, ширится, растет удовольствие от самих движений бега, – так вдруг появилось и стало заполнять сознание наслаждение.

Наслаждение тем, как автомашина мчит по шоссе и незнакомые, новые и новые лесные пейзажи вливаются через лобовое стекло.

Наслаждение, как с гудением в приоткрытом окне ветер со свистом обжигает щеку, выбивает слезу, пахнет хвоей, горячим асфальтом, испарениями нефти.

Наслаждение, что смог своей волей остановить однообразную жизнь и решиться на поездку.

Наслаждение, что остался наедине со своей судьбой.

Наслаждение.

Проезжал Углич; вспоминалось, как мы с детьми дождливым летом приплыли на теплоходе, в куртках с капюшонами гуляли по городу, и тогда маленькая младшая сидела в коляске под дождевиком, словно в полупрозрачном яйце цыпленок, и смотрела на мир круглыми голубыми глазами через круглое окошко под её круглое полное личико; как выхватывал взгляд из густой зелени парка белые, красные соборы, как крупные пионы в густой траве, и эти удивительные названия Огнева Гора, Дивная Церковь, Михаил Архангел на Бору, Дмитрия на Крови, где одно емкое слово побуждает сочинять легенды.

В Рыбинске проспект Ленина перешел в Крестовую улицу, вдоль проезжей части выстроились старинные трёхэтажные особняки, дома с колоннами, окнами в пышных лепных рамах, над крышами загорелся купол с крестом, а впереди вырос исполинский желтый собор с высокой колокольней. У моста я развернулся, проехал обратно мимо двухэтажных торговых рядов – нарядных, в чистых окнах, в свежей побелке, свернул к Волге, вышел из машины в тыл главной улице – квадратные окна торговых рядов заложены красным кирпичом, стены рыжей штукатурки в бурых пятнах, как простыни у немощных стариков, лежащих без присмотра в больничной палате, в узких арочных окнах второго этажа битые стекла, вдоль ржавой крыши тянется почерневшая гнилью, когда-то белокаменная лепнина.

Я прошелся по Крестовой улице, которая для Рыбинска Невский Проспект, Московская улица Владимира, выпил вкусный кофе с выпечкой и поехал дальше. И даже то, что в Иваново на объездной дороге сплошь и рядом лежали ямы, и даже то, что свернул не на Нижний, а куда-то в сторону Коврова, не подпортило приподнятого настроения.

Я не спеша ехал по дороге, вдоль забора рынка. Краем глаза заметил какое-то движение в узком проулке и тотчас "Ленд Ровер" потряс удар. Машину повернуло, я затормозил. Черный "БМВ" вмял мне задний бампер и крыло над колесом. Из машины выскочил и подбежал ко мне подросток, размахивая руками что-то кричал, дергал за ручку двери. Я опустил стекло: – вместе с сильным запахом алкоголя в салон полезли матерная брань, угрозы, предсказания наказания. Дав ему выговориться, спросил, сам ли он вызовет дорожную полицию или мне позвонить? Он пообещал людей, после которых мне нужна будет не полиция, а кладбищенские гробокопатели. Закрыл окно, решил не выходить из машины и вызвал полицию.

Однако появилась не полиция.

Торжественным выездом средневекового феодала подъехали белое купе "Мерседес" и огромный черный внедорожник "Линкольн" с надписью "Частное охранное предприятие "Вера и честь". На обочину вышли белолицые, светловолосые, коротко подстриженные парни в черных брюках и футболках, в белоснежных портупеях под пистолеты, округлые, словно накаченные воздухом манекены. Из "Мерседеса" ко мне подошел высокий мужчина в белоснежном костюме и черной рубашке с расстегнутым воротом, в котором в седых волосах искрил бриллиантами золотой крест, звонко постучал крупным зеленым камнем массивного золотого кольца. Запереться значило показать, что я боюсь, признаю себя слабейшим. С такого рода людьми это непозволительно, и я вышел.

– Значит так. Мальчик, который въехал в тебя, – мой сын. А я – хозяин. Хочу, чтобы ты это сразу понял, москвич. Глава района –мой человек, ты вот заправился – на моей заправке, купил жвачку – в моем магазине, потому что управляющий никогда бы не открылся, никогда бы не получил землю в аренду, не оформил согласований, не подключился к электричеству и канализации, кстати и водичку ты пьешь, которую разливают на паях со мной, потому что здесь даже дырку в земле без меня не сделать, толчок не поставить. Мы с тобой на дороге, которую проложил сельсовет для меня, потому что мне нужен подъезд к моему рынку, мой парень помял тебе крыло, а оформлять приедет руководитель районного ГИБДД, потому что он начальник с моей просьбы, и к мировому ты пойдешь моему, точнее к его тетке – моей сестре. К чему говорю. Ты не бойся, москвич, тебя не тронут, – наверно, – но тебе надо исчезнуть. Ты должен понимать, что авария приключилась напротив рынка, людишки видели, как ты врезался в моего парнишку, потому что они мои арендаторы. Извини, москвич, ничего личного.

Я чувствовал себя резиновой игрушкой, брошенной бойцовской собаке, которая играется, – пока; чувствовал бродягой, которого травят псари на боярском подворье за то, что нарушил границу поместья.

Я взволнованно думал, как грамотно отказать. Во-первых, уехать – совершить правонарушение – дать джокера в его расклад и без того полный козырей. Во-вторых, работая с такими предпринимателями, знал, что сразу принять условия, значит показать слабость, – так волк, почуяв раненое животное, будет гнать, пока не убьет, – в моем случае, пусть и с ничтожной вероятностью, все может закончиться неопознанным трупом в лесном пруду.