Глава 14
В которой наша героиня видит сны по Фрейду

В сладкой истоме Моника опустила веки – она лежала в той же постели. Три года, полных измены, словно канули в Лету. Память сохранила подробности безумной ночи – первой ночи со Скульптором. Подсказывала, где расстелились волосы (в какой-то момент их зажало матрасом), что щупали руки.

Женщина заерзала, пытаясь воспроизвести свои движения в тот вечер. Ей стало тоскливо. Меланхолия открыла ворота усталости. Поворочавшись под одеялом, она уснула.

Ей снилось помещение, где прошел первый сеанс. Освещение было тусклым. С потолка на длинных проводах свешивались лампы – воронки из темного металла. Образовывая конусы, потоки света лились на красную ковровую дорожку. По ее краям стояли статуи. Часть мраморной толпы пряталась в глубине зала. Монике мерещилось, что изваяния перешептываются и строят гримасы.

За окном царила ночь. Хотя окна были закрыты ставнями, женщина почему-то была в этом уверена. Она шла по павильону, широкому, как неф храма. Шелк белья ласкал талию, ноги. Грудь была обнажена.

Впереди золотистым сиянием светилась стеклянная дверь. Шаг, еще шаг. Совсем неожиданно, как часто случается во сне, Моника оказалась у цели. Она дернула за ручку. Массивная створка не шелохнулась. Она дернула снова – безрезультатно. Кто-то запер замок.

Через стекло была видна освещенная комната. В углу стояло заваленное бумагами бюро. Напротив него на стуле, положив ногу на ногу, сидела Красная леди. Алые губы что-то шептали в телефонную трубку.

Моника трясла ручку – помощница Скульптора не реагировала. Она упивалась беседой, покачивая кончиком багровой туфли. Моника пыталась кричать, но дверь была звуконепроницаемой.

Она развернулась и пошла к другому концу залы. Временами слышался гром, вспышки молний развеивали сумрак, рисуя на лицах статуй чудовищные гримасы. Моника чувствовала: за каждой ужимкой таится похоть. Она ускорила шаг. В спину дышал животный страх, становясь сильнее с каждым мгновением.

Быстрее! Она неслась по ковровой дорожке. Дорожка вела к темным резным вратам. Женщина знала – это врата ада. Скульптор исполнил их в подражание Родену. В отблеске молнии мелькнул торс Лаокоона, увитый лианами змей. Лицо молодого Давида…

Моника остановилась. Торможение не требовало усилий – на помощь пришли законы потусторонней природы. Она опустилась на колени и коснулась грудью мраморного постамента. Давид улыбнулся. Или это наваждение?

Женщина заглянула в лицо ветхозаветного юноши. Несмотря на полумрак, были видны бесцветные луны зрачков. Спокойствие каменных глаз передалось бы и ей, если бы на стенах вновь не заиграли блики.

Раскат грома – изваяние зашаталось. Оно же рухнет! Моника попыталась встать – тщетно: колени словно приросли к полу.

Давид падал медленно, постепенно ускоряясь, подобно гигантскому возу на картине Питера Брейгеля. Неспешность катастрофы – залог ее неотвратимости. Хотелось кричать, но женщина не смогла издать ни звука.

Темнота. На полу раненной змеей извивалось обнаженное тело. Моника видела себя со стороны – такое иногда случается во сне. Ей стало ясно, что Давид лежит на ковре, а она ползет по нему. Наклонившись к юношескому лицу, женщина поцеловала каменные губы.

Из сумрака возникла чаша с кипящей кровью. Или это ведерко с краской? Моника окунула волосы в таинственный сосуд. Когда она распрямилась, с намокших локонов на белый мрамор полились горячие струи. Она затрясла головой – брызги полетели на соседние статуи. Алый шрам рассек живот Венеры. Женщина хлестнула кудрями Давида, оставив на белой груди красный рубец. Войдя в раж, она стегнула его еще и еще, вымазывая краской плечи героя, его щеки…

Кудри метнулись в темноту и лоб нечаянно коснулся ворсинок ковра. Статуя Давида исчезла.

Моника долго не хотела разгибать спину, чувствуя, что, посмотрев вперед, обнаружит что-то страшное. Наконец, она подняла взгляд и увидела мраморного Люцифера. Женщина стояла на коленях перед своим повелителем.

Она лежала в постели. За окном бушевало ненастье. Капли дождя пробарабанили по окнам. Через открытую дверь спальни, освещенный уличным фонарем, скалился Фрейдо-Платон. Полностью безучастный к раскатам грома и дребезжанию стекол, он царствовал над своим игрушечным наделом.

– Что за бредовый сон?

Вставать было лень. Моника повернулась на бок и попыталась уснуть снова.

Она находилась в комнате без дверей и окон, с голыми стенами. Посреди пола зияла дыра. Облаченная в белый костюм, она стояла на коленях. Раздался шорох, и из дыры высунулся каменный змей с красным пятнышком на лбу. Моника все поняла – он убежал со статуи Лаокоона. Подняв подбородок, женщина чувственно молвила: “кис-кис-кис”.

Хищник сразу сменил позу – из палочки превратился в знак вопроса, затем качнулся, вытягивая из отверстия в полу хвост. Каменный череп скрылся у Моники за спиной и вынырнул из-за другого плеча. Женщина знала: ее оплетают. Хотелось встать, но интуиция шептала: демон отреагирует даже на вздох.

Завершив последний виток, змеиная голова застыла у лица Моники. Что делать? Отчаяние было слишком слабым, чтобы помочь преодолеть ужас. Когда мраморная морда подползла к подбородку, женщина инстинктивно подалась назад и упала на лопатки, но позвоночник не коснулся пола – от кафельных плиток спину отделяла змеиная плоть.

Вдох – ребра сдавлены. Было неясно, где среди причин беспомощности заканчивается страх, и начинаются объятия монстра. Он отпрянул, коснулся носом ее бедра и, замерев на мгновение, бросился под юбку. Это был финиш. Моника обрела силы и закричала.

Она сидела посреди перепаханной постели. Пододеяльник опутал тело смирительной рубашкой. За окном неистовствовал ливень. Поборовшись, женщина избавилась от бельевых пут, свесила ноги с кровати и выпрямилась во весь рост. Слегка покачиваясь, она прошла в салон. В этот момент порыв ветра с шумом растворил двери балкона – ненастье ворвалось в дом.

В коротком идущем до бедер пеньюаре Моника поднявшимся из могилы мертвецом встала под дождь. Ветер играл волосами. Пулеметные очереди струй били в грудь. Держась за перила, женщина простояла так минут двадцать.

Наконец, озноб возобладал над отрешенностью. Она вернулась в комнату и плотно закрыла за собой дверь. Сорвав с себя пеньюар Моника, бросилась в ванную и долго растирала спину махровым полотенцем. Затем выжала волосы и побрела в спальню. На этот раз сон обошелся без кошмаров.

Глава 15
В которой маэстро создает шедевр

Скульптор был не только посредственным художником, но и никудышным предпринимателем. Теоретически, первое не обязательно должно было приводить ко второму, так как вкусы его клиентуры оставляли желать лучшего, однако у человека имелся своего рода талант. Он заключался в умении разбазаривать деньги.

Тщеславие маэстро не позволяло ему ограничиваться гранитом или пошлым гипсом даже в работах, создаваемых просто так, из любви к искусству. Он импортировал мрамор: каррарский, паросский и, наконец, индийский. Раз в месяц к черному входу салона подъезжал грузовик и особым краном сгружал циклопические блоки в подсобное помещение. Таможенников эти глыбы доводили до белого каленья. Анжела деловито поясняла, что в каждой из них ее босс способен разглядеть затаенный шедевр.

– В индийских блоках я вижу нечто большее, – иронично замечал Скульптор.

Его мастерскую заполняли легионы античных героев, неумело скопированных с классиков. В служении прекрасному маэстро разрывался между Клио (“то муза истории”.– пояснял он друзьям) и Танатосом – богом смерти. Тот сулил золотые горы за изготовление надгробий.

Начав ваять в подражание древним, Скульптор вскоре убедился в невыгодности этого занятия. Озарение явилось поздно – кредит, взятый на открытие заведения, был растрачен. Пришлось брать новый. Сонм олимпийских богов переехал в зал, где проходили сеансы с Моникой. Тяжеловесные, часто недоработанные, статуи сутулились на хаотично расставленных постаментах, напоминая разбитую армию, бредущую с поля боя. Казалось, они сгорбились под спудом безотрадного финансового положения салона.

– Кунсткамера, – перешептывались недоброжелатели.

– Парад уродов! – откровенно заявила Анжела одной из подруг.

У нее были веские причины для недовольства патроном – в течение месяцев Моника не вылезала из его мастерской. Муж новоиспеченной натурщицы то уезжал по делам, то возвращался, но даже его присутствие в городе не могло помешать творческому процессу. Ежедневно в полдень Моника являлась в салон, игриво разоблачалась и укладывалась на кушетку.

Это была новая мебель – кушетку купили специально. По указанию маэстро женщина снимала с себя все кроме бюстгальтера. Лифчик полагалось приспустить. Моника взбиралась на ложе, укладывалась на бок, вытягивала левую ногу, поджимала под себя правую, выворачивала спину и клала голову на подушку. Ладонь непременно касалась затылка.

– В точности! – радовался Скульптор. – Она, Мессалина работы Брюне!

Работа полузабытого француза – возможно, наиболее известное скульптурное изображение развратной жены императора Клавдия – служила для маэстро источником вдохновения. Из-за надгробий у него почти не оставалось времени на классику. Однако призвание художника и ощущение, что годы уходят, а монументальная работа, долженствующая увековечить его имя, так и не создана, толкнули Скульптора на отчаянный шаг. Он решил изваять шедевр.

Так появился мраморный монстр. Каменная баба, как подшучивали злые языки. Каменная шлюха, согласно замечанию Анжелы. Переняв у недоброжелателей слово “каменный”, автор называл статую “Каменной Мессалиной”.

Мессалина Монике нравилась. Во-первых, она не обладала идеальным вкусом. Во-вторых, женщина желала быть увековеченной для потомков. Она работала, не покладая рук. Трудно сказать, в каком качестве наша героиня была более полезна маэстро: как модель, или как муза – ее вид приводил творца в экстаз.

Посетители – те, которым, можно было показывать и неоконченную работу – замечали, что бюст Каменной Мессалины значительно крупнее, чем у французского оригинала. Некоторые указывали, что полоска ткани, едва касающаяся сосков, не является абстрактным куском античной материи, но имеет все признаки скомканного ажурного бюстгальтера, выполненного в мраморе с неподражаемым мастерством.

– Стандарты красоты меняются, – оправдывался Скульптор. – Специалисты стесняются об этом говорить, но классические произведения вызывали страсть у современников. Если мы желаем, чтобы наши работы оказывали на зрителя то же воздействие, следует отступать от тогдашних форм и обращаться к нынешним.