Рэйчел меня уже не слушает; она ищет тот самый документ.

– А! Вот. Вот он. – Она вытаскивает лист с загнутыми краями из какой-то большой тетради. – Посмотрим. Может, это тебе поможет.

Я беру страницу и вглядываюсь в почерк Ричарда. Он писал тупым карандашом, и буквы получились расплывчатыми и нечеткими. Наверху даже есть заглавие: «Цели пребывания в «Туфлосе». Он обозначил несколько пунктов. «Стать лучше. Простить. Снова начать жить». Слово «Туфлос» написано несколько раз в разных местах; он как будто украсил им лист. Совершенно очевидно, что Ричард действительно хотел попасть конкретно в наше заведение. Есть еще несколько записей, но карандашный след размазался, и мне удается прочитать только обрывки. Под другим заголовком, «Терапия», нацарапано что-то вроде «открыться» и еще одно слово. Кажется, «Саманта».

14 ноября, 12:34

Снаружи идет снег. Я сижу на углу стола и смотрю в окно. Рабочие на лесах продолжают трудиться, несмотря на перемену погоды. Было невероятно холодно, но, странным образом, когда пошел снег, немного потеплело. Как будто снег ткет одеяло, которое накрывает мир, и под ним уютно и безопасно. Снежинки – даже не снежинки, а хлопья снега – толстые и влажные; они быстро облепляют автомобили, припаркованные внизу. В городе снег сохраняет свою красоту всего пару часов. Как только появляются снегоуборочные машины, идеальное белое покрывало превращается в толстые серые слякотные сугробы, иногда чуть не до пояса высотой. Единственное, по чему я скучаю, когда вспоминаю свой родной дом, – это белизна нетронутого снега.

Моя дверь слегка приоткрыта, и из коридора до меня доносится болтовня пациентов. Кабинет находится напротив компьютерной комнаты, их любимого места, где они пытаются прорваться на порносайты или просто собираются, чтобы потрепаться. Там стоят два ветхих дивана, и на одном всегда кто-то спит.

Я ясно слышу незнакомый мужской голос – видимо, кто-то прислонился к стене компьютерной комнаты. Бруклинский акцент и посвистывание – у говорящего отсутствует парочка зубов. Голос громкий и хриплый, но его обладатель старается говорить трагическим шепотом, наверное, чтобы придать своей истории больше выразительности и таинственности. Я подхожу прямо к двери, прислоняю ухо к щели и слушаю, оставаясь при этом невидимой.

– Это все бабы. Из-за баб ты попадаешь в такие вот места, чувак. Что бы ты ни делал – им никогда не угодить.

– Ты попал сюда из-за женщины? – Другой мужской голос, вроде знакомый, но я не могу определить чей.

– Да уж. Из-за своей бывшей.

– Что такого она сделала? – Кто бы ни был этот неизвестный рассказчик, он явно овладел вниманием своего слушателя.

– Ну, для начала она порвала со мной. Потом стала трахаться с моим лучшим другом. Угу, именно так. А любой знает, что это неправильно. Ну и у меня не было выбора. Я должен был вернуть ее обратно. Типа, не терплю, когда со мной обращаются с таким неуважением.

– И как ты это сделал? Как ее вернул?

Незнакомец начинает говорить еще тише.

– Прикончил эту суку.

– Ты ее убил? – выдыхает второй.

– Чувак, шшшшш! Заткнись к е… матери, ага? Ничего не расскажу, если ты будешь вопить как зарезанный.

– Как ты это сделал? – шепчет слушатель.

Я по-прежнему подслушиваю у дверей кабинета. Пока еще все это не слишком меня беспокоит – такие «страшные» истории здесь не в новинку. Многие пациенты относятся к психбольнице как к тюрьме и стараются выставить себя как можно более крутыми и ужасными – так они чувствуют себя в большей безопасности. Отсюда все эти выдуманные байки об убийствах и прочих зверствах.

– Ха. Я скажу тебе, как это сделал. У нее типа был дом в Бронксе, так? И она всегда выпускала свою собаку из задней двери во двор, побегать, поссать и все такое. И один раз ночью я подобрался к дому и дождался, пока выбежит псина. Как только я ее увидел, сразу перепрыгнул через изгородь и схватил.

Я слышу скрип пододвигаемых стульев и звук шагов. История обретает новых слушателей.

– Сраная, паршивая, старая псина. У меня с собой была бутылка с зажигательной смесью, и я вылил ее всю на эту скотину. Она была такая тупая, что начала ее слизывать, прикинь? Просто взяла и стала слизывать зажигательную смесь. Но скоро перестала. Когда я ее поджег.

– Ни хрена себе! Ты не брешешь? Ты поджег чертову собаку?

– Точняк, поджег. Типа, она лает, визжит и все такое, а я беру ее и швыряю прямо этой суке в окно. Она пробивает стекло, и занавески загораются. И я слышу, как собака визжит, как хрен знает что, а потом слышу Алишу – она тоже начинает визжать. И она пытается погасить скотину, а та уже подыхает, а огонь все больше и больше.

Он говорит громче, и я чувствую, как мои руки сжимаются в кулаки.

– И она такая: «На хрен собаку, надо уходить» – и выскакивает в заднюю дверь. А где я? Точно там и стою, ее поджидаю. На улице темно, она ничего не видит и врезается прямо в меня. А я хватаю ее и поворачиваю к дому мордой, чтобы видела, как он горит. И зажимаю ей рот, чтобы не орала. Вот так, понимаешь, да? – Я почти вижу, как другие пациенты вытягивают шеи, чтобы рассмотреть, что показывает им рассказчик. – Тогда сука начала кусать меня за руку, но я засунул кулак ей чуть не в глотку.

Дом загорелся очень быстро. То есть, типа, реально быстро. Стало жарко, и из-за дыма почти ни фига не видно, и я отволок ее подальше, в переулок за домом. Она вырывалась и брыкалась как бешеная, а потом поняла, что дом ей уже не спасти, и утихла. И просто смотрела, как он горит. Огонь трещал так, что уши от шума закладывало. А когда подъехали пожарные, вообще ничего не стало слышно, даже криков. И я такой вытащил руку у нее изо рта и говорю: «Вот что я делаю с теми, кто ведет себя как свинья».

– И никто тебя не увидел? Тебя не поймали?

– Не, чувак. Никто даже не знал, что мы там стояли. Тут она, конечно, начинает плакать и пускать сопли, умолять меня… ну, и я ее кончил. Просто перехватил ее шею и сжал посильнее. И она очень скоро сдохла.

Чем дольше я слушаю, тем сильнее мое лицо искажает злая гримаса. Меня с головой накрывает волна разочарования – ужасно противно, что слушатели с таким бурным одобрением реагируют на подобную идиотскую чушь. История, насквозь пропитанная социопатией, восхищение сверстников – мне никогда не понять этого дерьма. Мне приходится выслушивать такое уже много лет, и все больше кажется, что все это каким-то образом просачивается в меня, влияет на мое психическое здоровье. Я продолжаю подслушивать – некоторые уже пересказывают наиболее смачные куски другим, опоздавшим. И даже слышу хлопки ладоней – вроде «дай пять». А затем – хриплое быстрое дыхание. Так дышит человек в панике. И на сей раз знакомый голос – дрожащий от ярости. Тайлер.

– Ты поджег собаку этой женщины? И бросил ее в окно, и дом загорелся? – Тайлер явно слушал вместе со всеми, и он охвачен отвращением.

– Ну да, братан, и чё?

– «И чё»? Ты убил ее? За то, что она тебе изменила? – Тайлер говорит все громче и выше.

– У тебя проблемы, братан?

– Да. Да. У меня большая дерьмовая проблема.

– Привет всем! – Я открываю дверь и улыбаюсь, как будто не проторчала возле нее последние полчаса и ничего не слышала. – Что у вас тут интересного? Как дела? – Такое ощущение, что в воздухе коридора застыло напряжение, оно чувствуется почти физически, и некоторые пациенты предпочитают сбежать и укрыться на диванах, в безопасной компьютерной комнате. Глаза всех оставшихся прикованы к Тайлеру и рассказчику.

– Здравствуйте, я доктор Джеймс. Кажется, мы с вами еще не встречались. – Я протягиваю ему руку, но он не отводит взгляда от Тайлера и игнорирует меня. – Как вас зовут?

– Флойд. – Он все еще смотрит на Тайлера. Флойд примерно на фут ниже Тайлера, но тяжелее фунтов на шестьдесят.

Тайлера трясет от гнева.

– Мисс Сэм, не думаю, что вам стоит сейчас здесь находиться.

– В самом деле, Тайлер? – Бодро, непонимающе. – Это почему же?

– Этот человек не уважает женщин. – Тайлер переминается с ноги на ногу и то сжимает, то разжимает кулаки. Флойд застыл на месте. Не моргая, он пялится на Тайлера. Ждет, когда тот начнет действовать.

– Питчеры и кэтчеры переезжают в тренировочный лагерь через пару месяцев, ты знаешь, да? – Отвлечь Тайлера разговором о бейсболе, в частности о «Янки», – это мой единственный туз, способ разрулить опасную ситуацию без охраны и поддержки. – Флойд, а вы не фанат бейсбола, случайно? – Говоря это, я делаю шаг вперед и как бы естественно оказываюсь между ними. Воздух словно раскален; сильно пахнет потом. – Мы с Тайлером жить не можем без «Янки».

Я немного выше Флойда, и, когда стою перед ним, ему невольно приходится оторвать взгляд от Тайлера и посмотреть на меня. Я заслоняю его оппонента, так что он вынужден мне ответить.

– Да, я иногда смотрю бейсбол, мисс.

– Любимое хобби всей Америки. Прекрасный спорт. А теперь… – я хлопаю в ладоши, – где вы сейчас должны находиться, джентльмены? Уверена, что не торчать в коридоре, а заниматься чем-то полезным, верно?

Никто не отвечает, но несколько пациентов, наблюдавших за сценой из компьютерной комнаты, сползают с диванов и куда-то удаляются. Тайлер вроде бы немного остыл, но я еще чувствую его дыхание на своем затылке.

– Что, нет? О’кей, но у меня есть дела. Тайлер? Не хочешь пройтись со мной до зала для группового сеанса? – Мне известно, что Тайлер – джентльмен и никогда не позволит даме пойти куда-то одной, если она попросила ее сопроводить.

– Хорошо, мисс Сэм. – Чуть скрипнув зубами, он огибает меня и медленно идет по коридору. Я опускаю очки на нос и обжигаю Флойда яростным взглядом.

Мы с Тайлером не торопясь бредем по коридору, и я снова завожу разговор о бейсболе. Он не может сосредоточиться и отвечает невпопад, мямлит и бормочет, не в силах оторваться от ситуации, стряхнуть ее с себя. Мы добираемся до пустой комнаты для групповых сеансов, я вхожу и приглашаю Тайлера последовать за мной.

– Тайлер. Когда ты слышишь что-то наподобие этого и реагируешь, ты словно бы кормишь монстра, понимаешь? Он ведь и рассказал эту историю, чтобы привлечь к себе внимание, вытянуть из других реакцию. Давай не будем доставлять ему такое удовольствие, о’кей? Когда тебя кто-то беспокоит, просто уходи. Не слушай, не вступай в контакт. Найди меня или кого-нибудь из персонала, если чувствуешь, что не можешь этого вынести. Хорошо?

– Он убил собаку. Я просто голову потерял от ярости, когда он сказал, что убил ни в чем не повинную собаку. И эту леди, которая тоже ни в чем не виновата.

– Да, и я тоже, Тайлер. Я тоже. Но мы не должны впускать это в себя. Мы должны подняться и быть выше.

– Вы думаете, это все бред? Он все выдумал, чтобы напугать других пациентов?

– Может быть. Может, и выдумал. Но даже если он не убивал, как ты говоришь, ни в чем не повинную собаку и леди, которая тоже ни в чем не виновата, мы с тобой оба знаем, что в мире каждый день убивают невинных женщин и собак. Но мы не можем из-за этого рассыпаться на кусочки или вступать в драки. Ты здесь для того, чтобы заботиться о себе самом, а не беспокоиться о ком-то еще. Правильно?

– Да. Я знаю, что вы правы, мисс Сэм. Я здесь для того, чтобы беспокоиться о себе. И о «Янки», потому что в прошлом сезоне наши питчеры выступили так себе.

– Вот в этом с тобой точно не поспоришь.

14 ноября, 21:21

Я сижу на диване и жду, когда появится Лукас с едой – он обещал взять на ужин что-нибудь навынос. Предполагалось, что он будет здесь еще час назад, но его все нет. Я пытаюсь читать книгу, и мне приходится закрывать один глаз, чтобы видеть слова. Я голодна и не могу сосредоточиться и все время проверяю телефон – вдруг Лукас прислал сообщение. Но нет, ничего. Полная тишина. Я сама отправила ему эсэмэс полчаса назад, с вопросом, когда он собирается прийти, но ответа не получила. И я снова и снова перечитываю одну и ту же страницу.

Мой бокал уже пуст, так же как и бутылка рядом с ним. Когда я на нервах, пью быстрее, чем следует. И хотя на улице мороз – этот ноябрь выдался холоднее, чем несколько предыдущих, я все равно пью белое вино. Аккуратно вытерев капли конденсата с кофейного столика рукавом свитера, на цыпочках иду к помойному ведру, бросаю туда все еще запотевшую бутылку и быстро скручиваю железную пробку со следующей. Лучше, если Лукас не будет знать, что я уже опустошила целую бутылку. Когда я крадусь обратно к дивану, телефон начинает вибрировать, и от неожиданности я спотыкаюсь о ножку столика.

Эсэмэс от Лукаса. «Впусти меня, забыл ключ».

Я пишу ответ. «Сначала нажми кнопку домофона, не могу открыть, пока ты не позвонишь».

По всей квартире разносится громкая и сердитая трель домофона, и я нажимаю кнопку, чтобы открыть парадную дверь. На экране возникает изображение Лукаса, и даже на зернистой, некачественной картинке видно, что он в плохом настроении. Он хлопает ладонью по кнопке лифта, хотя обычно поднимается по лестнице – я живу на третьем этаже. Но когда пьян, или злится, или что-то несет, он пользуется лифтом. И сегодня вечером, кажется, причина и в том, и в другом, и в третьем. Я оставляю дверь квартиры слегка приоткрытой, возвращаюсь на диван, наливаю себе немного вина и жду, слишком сильно сжимая ножку бокала. Потом подтягиваю колени к груди и опираюсь на подушки.

Лукас едва ли не врывается в квартиру и тут же швыряет пакеты с едой прямо на пол. Затем ногой отпихивает их в кухню и сердито сдирает с себя пальто.

– По-моему, ты могла бы мне и помочь, – фыркает он.

Я вскакиваю с дивана и в качестве приветствия целую его в щеку. Подбираю пакеты, в которых лежит что-то безнадежно остывшее, и кладу их на стол. Лукас явно под наркотиками. Его волосы прилипли к затылку, а воротничок промок от пота. Он сжимает и разжимает зубы, а в уголках его рта скопились белые сгустки слюны. Кокаин. Больше он ничего мне не говорит и удаляется в ванную, чтобы привести себя в порядок. Я вешаю его пальто на спинку высокого барного табурета и проверяю карманы. Интересно, что я там найду?

Полупустая пачка сигарет рядом с нераспечатанной полной. Черная зажигалка Bic, сильно покоцанная снизу от открывания пивных бутылок. Чек из китайской закусочной с сегодняшней датой, пробитый два часа назад. Я засовываю все обратно и лезу в нагрудный карман. Свернутая в трубочку пятидесятидолларовая купюра – один кончик влажный, другой припудренный белым – и крохотный пакетик, в который как раз помещается грамм кокаина. От прилива адреналина у меня начинает жечь в желудке. Это я тоже возвращаю на место.

Я снова усаживаюсь на диван, отпиваю большой глоток вина, закуриваю и жду, когда Лукас спустит воду в унитазе. Обычно так он старается заглушить звуки, когда втягивает дорожку. Возможно, он взял с собой в ванную еще один пакетик. Мой дом – старый, и канализация в нем тоже старая. Однажды он так много раз нажал на слив, что унитаз переполнился и из него потекла вода. В тот день он вдул очень много дорожек. При этом Лукас почему-то считает, что я все еще не догадалась, зачем он так долго сидит в туалете. Наконец слышу характерный шум – слив воды – и из ванной появляется Лукас.

– Ф-фух. Извини за все это. – Он плюхается на диван рядом со мной. – Адски длинный день, и я еще тащу эту китайскую еду, не могу найти ключи… что-то я вышел из себя. Привет. – Он поворачивается и по-настоящему целует меня в губы. – Как прошел твой день?

От кокаина у меня немедленно немеет нижняя губа. Я отстранюсь и вытираю рот.

– Мой день был прекрасен. А как твой кокс?

– О-о-о, Сэм. Давай не будем начинать. – Лукас закатывает глаза и машет руками. – Я же говорю, у меня выдался очень длинный и трудный день, и мне надо было как-то прийти в форму и приободриться. У Брайана из офиса с собой было, и он дал мне пакетик, когда мы собирались уходить. Мы работали над очень сложной сделкой, крупное слияние, и мы ее вроде отпраздновали. Извини, что не сказал тебе, но я так и знал, что ты раздуешь из мухи слона.

Он тянется к моему бокалу и делает глоток. Наклоняется над кофейным столиком и ковыряет этикетку бутылки. На меня Лукас не смотрит. Я тоже ничего не отвечаю, молча встаю и иду на кухню, чтобы принести еще один бокал. Пусть пьет из своего. Прилив адреналина меня протрезвил, и мне кажется, будто я вообще не пила.

Лукас все еще сдирает этикетку, когда я возвращаюсь с бокалом, сажусь и наливаю ему вина. Себе я тоже наливаю, все так же молча, и откидываюсь назад. Я знаю, что под коксом он не сможет долго молчать, поэтому просто жду. На, возьми веревку и сам накидывай себе петлю на шею.

– Я ведь не пытаюсь тебе солгать, – начинает убеждать Лукас. – Да, мы сто раз обсуждали эту тему с коксом, и я говорил, что брошу, но, честное слово, в моем бизнесе без этого практически никак.

– Не знаю, в курсе ты или нет, но сейчас не восьмидесятые.

– Может быть, в том мире, где ты живешь, и нет, но в финансовом – это священное десятилетие. Все надеются, что те времена вернутся, и иногда мы ведем себя так, как будто мы там. И в этом нет ничего особенного, и никакого отношения к тебе лично это тоже не имеет.

– Зато имеет отношение то, что ты мне врешь.

Мы оба курим, и сигаретный дым висит в воздухе, как серое северное сияние.

– Ты права, я не должен тебе врать. – Лукас снова поворачивается ко мне, ловит взгляд и левой рукой сжимает мое колено, держа между пальцами окурок. В другой руке он держит бокал с вином и все время делает маленькие, хлюпающие глоточки. Между ними он поглядывает на меня совершенно сумасшедшими глазами. Затем его ладонь перемещается на мое бедро и поглаживает его.

– Почему ты сегодня приехал так поздно? – спрашиваю я.

– Потому что мы с Брайаном нюхали кокаин, Сэм. Сколько раз тебе еще объяснить? Не надо подвергать меня показательной порке, я ведь уже все признал. Играй сколько хочешь в «детектива Сэм», ничего нового ты не узнаешь. – Он отдергивает руку, и на моих штанах остается пепел от его сигареты.

Примерно тридцать секунд я вела в счете и находилась в выигрышном положении – пока он извинялся. Теперь я вижу, что Лукас ускользает, а я словно падаю вниз и закатываюсь под диван. Он делает много чего, что мне не нравится, и много врет, но почему-то из всего этого я решила зациклиться именно на кокаине. Из мантры Спокойствия я усвоила, что на свете есть вещи, которые мне изменить не дано, но по какой-то причине мне кажется, что пристрастие Лукаса к кокаину к ним не относится. Если двигаться маленькими-маленькими шажками… однажды я наберусь сил и сумею его остановить. Удержать от этого и всего прочего вреда, который он причиняет и себе, и мне.

Чувствуется, что Лукас понемногу начинает накручивать себя, злясь, что я его застукала. Я уже мысленно разрабатываю стратегию отступления, но он вдруг вскакивает и протягивает мне руку, чтобы помочь встать с дивана.

– Почему бы нам чего-нибудь не съесть? На кухне стоит вся эта китайская еда. Давай перекусим и забудем про это дерьмо. Как будто ничего не было. О’кей?

Он как клешнями вцепляется в мое запястье и тащит меня на кухню. Затем вынимает две тарелки из шкафчика над раковиной и шлепает их на стол. Лезет в пакет из закусочной и выгружает две белые картонные коробки. Отпускает наконец мою руку и с силой отбрасывает ее, так что она ударяет меня в бок. Вываливает на тарелки лапшу ло мейн и цыпленка с кунжутом. Каждый раз, когда Лукас вытряхивает что-то из контейнера, он бесится все больше и больше; я прекрасно это вижу и начинаю потихоньку пятиться из кухни в комнату.

– Какого хрена? Куда ты пошла? Ты попросила меня приехать и привезти еды, и вот он я, готовлю ужин для нас двоих. Не надо выскальзывать отсюда как змея и делать вид, что ты ни при чем и не испортила наш вечер своими идиотскими обвинениями и поганым шпионством. На. – Он сует мне тарелку с холодной едой. – И теперь ешь. Ты ведь этого хотела, так?