Оптинское братство – на службе Богу, на службе людям

Шел 1808 год. Внешнее устройство обители, ее новые храмы, братские корпуса, разведенный внутри монастыря фруктовый сад и многие другие усовершенствования говорили сами за себя: расцвет Оптиной радовал богомольную Россию. Но у настоятеля вместе с тем появилась и новая скорбь. Вверенная ему обитель жила по законоположению о монастырских штатах 1764 года, которое предписывало содержать в Оптиной Пустыни… не более семи монашествующих с настоятелем! И не было у игумена прав взять под свой кров желающих принять иночество, даже тех, коих он почитал достойными. Посоветовавшись с единодушною братиею, о. Авраамий решился выйти с очередным прошением – на сей раз на высочайшее имя: у государя императора Александра Павловича испрашивалось благоволение об умножении числа оптинского братства.

«Оная Пустынь, – писал настоятель, – издревле состоит на своем пропитании… Положено семь братии и с настоятелем, кои едва могут совершать Божественные Литургии, а иные посещением Божиим бывают одержимы болезнями; почему священнослужение отправляется с крайней нуждою, и через оное, стекающимся в число братства разного звания людям, равно приходящим из разных мест богомольцам, наносится ощутимое прискорбие; почему я, движим ревностию к Богу, хотя и желал бы всеусердно доставить тем стекающимся слушателям душеспасительное удовольствие каждодневным совершением Божественной Литургии, но иногда оного выполнить не можно, по малобратственному числу…»

Отец настоятель сожалел о том, что желающие воспринять на себя монашеский чин, по неимении праздных вакансий, «с великим прискорбием выходят вон» – удаляются из обители. А в ней к тому времени собралось уже до пятидесяти человек, которые неотступно просили игумена «о водворении их в монашеском чиноположении». Он же, в свою очередь, смиренно испрашивал «прибавить 23 человека, чтобы составилось тридцать – комплект на братство».

По ходатайству преосвященного Феофилакта, епископа Калужского, благочестивый монарх всемилостивейше удовлетворил оптинское прошение. Воодушевленный настоятель, как замечает летописец, и в последующее время не ослабевал в трудах своих и попечении о благе обители. С увеличившимся братством и церковные службы обрели полноту и благолепие. Вот что нам известно об этом с тех давних лет.

Еще с 1795 года в Оптиной был введен устав Песношского монастыря (предшественником о. Авраамия – строителем Иосифом) – тридцать лет по нему и правилось храмовое богослужение. И только при настоятельстве преподобного Моисея Оптинского на смену пришел устав Коневского монастыря^[5]. Служились ежедневные литургии, вечерни, после вечерней трапезы вычитывались молитвы и помянник с поклонами. Пение клиросное было старинное, столповое. В Оптиной издавна с особым тщанием относились к поминовению усопших благодетелей обители: древнейший из синодиков – от 1670 года, а всего поминалось по четырем помянникам более 50 тысяч имен. Так что завет упокоившихся исполнялся неопустительно – и на проскомидии, и на литиях, а также во все субботы вселенские.

Был еще заведен трогательный общежительный обычай: в конце каждого месяца отправлялась братская панихида по отцам и братиям святой обители сей, ежегодная память которых приходилась на данный месяц.

Но, видно, сильно докучала врагу спасения рода человеческого обновлявшаяся и возмужавшая в духе Оптина, что он с первых же шагов ее преуспеяния стал вламываться в мирное течение монастырской жизни, мобилизуя в ряды своих приспешников человеков злобных и нерадивых. Не будем идеализировать прошлое: во все века находились гонители и лихоимцы, обманщики и корыстолюбцы, которые поругание святыни за грех не считали и страхом воздаяния обременены не были. Козельские обыватели, инвалидные солдаты, подраспустившиеся крестьяне наносили обители постоянный ущерб, а братии – всегдашнее огорчение. В подтверждение невыдуманности обличений наших – вот подлинная грамотка жалобная самого батюшки Авраамия, в которой по пунктам перечисляются «ущербы и беспокойства» со стороны козельчан и деревенских. Это у труждающихся-то монахов, по бревнышку и по кирпичику поднимавших древнюю русскую обитель, – и лес воруют, и на монастырских хуторах ловят рыбу «усильственно», рубят хворост и выкашивают луга обительские. К примеру, доподлинная жалоба: «Сего мая 7-го числа увели пару монастырских лошадей, и хотя воры уже нашлись, но козельские присутственные места не делают обители никакого вспоможения, а паче оных воров защищают». А это уже ближе и понятнее нам, нынешним, в нашей территориально приоптинской жизни: «Летом ходят по нашим [монастырским] дачам и поют песни, что во время божественной службы слышно в церкви…» Удивительно, далее последует то, что сегодня, увы, уже кажется анахронизмом! Оптинская челобитная дошла до калужского губернатора А.Д. Облеухова, и по его предписанию велено было местному начальству «взять надлежащие меры для ограждения целости монастырских владений». Но самое главное: «подтвердить козельским гражданам, дабы они хранили должное к обители благоговение». Не осталась в час искушения и сама братия монастыря без мудрого духовного вразумления владыки Платона – да не уповали бы чрезмерно на человеческие средства защиты и вспоможения: «Святая монашествующих жизнь все сии напасти или отвратит, или терпением препобедит, а Бог, видя терпение рабов своих, невидимо защитит».

* * *

И завершая эту главу, присовокупим то немногое, что известно об Оптиной в грозный 1812 год, обуреваемый нашествием иноземцев на Россию и вторжением их в калужские пределы. Тишина безмятежная оптинская огласилась стенаниями сокрушенных сердец при первых же вестях о бедствиях Отечества. Храмы обители, открытые с утра до глубокой ночи, были полны народа, который слезно молился, да сотворит Господь со искушением и избытие. Игумен Авраамий принял некоторые необходимые меры предосторожности, собственно от него зависевшие. Церковную утварь, содержимое ризницы, монастырскую библиотеку уложили в сундуки и спрятали в специальной палатке под соборной церковью. В пятнадцати верстах от обители братия приискали в дремучем бору, окружающем Пустынь, недоступный по положению своему овраг с пещерой, чтобы удалиться в него на первый случай при возможном появлении врага. Но вражеские полчища были остановлены у Малоярославца и обращены в бегство – Бог отмщений пролил на святотатцев чашу своего праведного гнева. В тот победоносный день служилось в Оптиной Пустыни благодарственное коленопреклоненное молебствие, и своды Казанского храма оглашались хвалебными песнопениями в честь Заступницы Усердной, имущей державу непобедимую. Торжество церковное завершилось крестным ходом вокруг обустроившейся, разросшейся обители. Ликовал и древний Козельск, спасшийся от нашествия нового Батыя под щитом своей священной твердыни – обители Оптинской.

Нечто о личности настоятеля

Назначением настоятели преобразовываемой Оптиной Пустыни о. Авраамия опытный песношский старец Макарий вполне оправдал доверенность и боголюбивое желание Московского митрополита Платона (Левшина). Оптина восстала – если и не из пепла, как в нынешнее ее второе возрождение, – то, по крайней мере, из «сени смертной».

Но так ли гладок и последователен был личный, протяженностью в двадцать лет, оптинский жизненный путь игумена из подмосковной Песноши? Отнюдь нет. Судите сами даже хотя бы по перепадам вот этих хронологических данных.

В 1796 году начинает о. Авраамий свою трудническую и многопопечительную деятельность в Оптиной Пустыни. И уже через три года, в 1799-м, как только открылась Калужская кафедра и возглавил новую епархию ее первый епископ – преосвященный Феофилакт, он-то и устремил свое заинтересованное внимание к возрождающейся обители. А глубже и точнее – к труждающемуся настоятелю. И когда в следующем, 1800 году, московской купец Терентий Целибеев пожертвовал солидный капитал на возобновление еще одной древнейшей калужской святыни – Малоярославецкого монастыря, владыка призвал о. Авраамия и поручил ему… опять-таки начальное, из мрака забвения выводящее устройство сей обители: «яко человеку в общежитии довольно обращавшемуся и сведущему в распоряжении строения общежительных монастырей». Поручение исполнено с успехом и по проложенному оптинским отцом пути пойдут его же выученики: иеромонах Оптиной Пустыни Мефодий будет поставлен на должность строителя Малоярославца (позднее переместится в Калужскую Тихонову пустынь), а на смену ему придет все из той же «Оптины» иеромонах Парфений. Еще один год трудов и дней оптинских – и «за отличные услуги обители к общей пользе» о. Авраамий поставляется в игумены, но… уже другого, на этот раз – Лихвинского Покровского Доброго монастыря, правда, с одновременным управлением и родной Оптиной. Батюшке всего лишь 42 года, а непомерность трудов и забот дает себя знать. Но не только просто человеческая немощь, но разумное пастырское опасение, как бы не нарушилось заведенное им в Пустыни благоустройство, подвигли отца Авраамия отказаться от нового достоинства. Преосвященный уважил просьбу «старца» (именно так он и назван в монастырской летописи!), и о. Авраамий по-прежнему был оставлен начальствовать только в одной Оптиной, но уже – в игуменском сане.

Славный бытописатель Оптиной Пустыни, ее бывший постриженник и трудник на книгоиздательской ниве, архимандрит Леонид (Кавелин) по крупицам собрал – из устных преданий и библиотечных рукописных сокровищ – все, что касалось незаурядной личности оптинкого настоятеля. Реконструированный портрет привлекателен прежде всего своей достоверностью.

Как начальник братства, им самим собранного, о. Авраамий был строг и взыскателен, но отнюдь не своенравен. Введя в поднимаемой обители новый порядок образцовой нестяжательной жизни, он сам был строгим блюстителем сего и личным примером воодушевлял и подвигал к точному исполнению монашеских заповедей в делах общежития, а также и своих начальнических приказаний и распоряжений. Иноческая прямота диктовала и стиль обращения с братией: каждый в своих личных нуждах без посредников, коих не жаловал, мог обратиться к нему, за что и любили его оптинцы. А его сердечное простодушие, соединенное с духовной мудростью и увенчанное достоподражательной жизнью, внушало к нему невольное уважение. Радушный и приветливый, милостивый и сострадательный, без всякого даже намека на корыстолюбие таким он запомнился многочисленным посетителям обители.

Главная святыня Оптиной Пустыни – Введенский собор

Сохранился замечательный документ – подлинная «Духовная грамота», написанная рукой «многогрешного черноризца игумена Авраамия», в которой ясно запечатлены личные свойства достопочтенного старца. Составлена она была еще в 1810 году (т. е. за семь лет до кончины), во время болезни батюшки, а вскрыта уже при его погребении. Вот уже воистину – ни во что не вменяя земное тленное, собирал он и в этой юдоли перлы небесные для жизни вечной!

«Сею духовною грамотою моею вестно сотворити всякому, иже восхощет по кончине моей взыскивати имения моего келейнаго, во еже бы не трудитися ему вотще и не истязовати служивших мне Бога ради; да весть мое сокровище и богатство, еже от юности моея не собирах; …бо приях святый иноческий образ… и обещах Богови нищету изволенную имети, оттого времени даже до приближения моего ко фобу, не стяжевах имения и не лихоимствовах – кроме святых книг… Входящия же в руце мои от благодетелей святыя обители сея подаяния, и тыя истощевах на монастырския нужды для братии и разныя постройки, также иждивах на нужды нуждавшихся…»

Смирение и уничижение болезнующего отца были столь велики, что в своей грамотке он считал нужным оговорить и условия личной посмертной доли: дескать, если такого нищего никто не захочет предать обычному погребению (т. е. но монашескому чину), то – «да отвлекут мое грешное тело на козельское кладбище, и тамо между труниями да повергнут…» И как луч надежды в собственной худости и никчемности – а вдруг будет «владычествующих изволение», тогда, конечно же, здесь, дорогие мои христолюбивые погребатели, «в сей Оптиной Пустыни у соборной церкви, по правую сторону, против южных дверей упокойте меня»! Что в точности и исполнила благодарная оптинская братия.

«Духовная грамота» была составлена о. Авраамием 19 августа 1810 года – «в богоспасаемой обители Козельской Введенской Оптиной Пустыни в игуменской келии». А в феврале 1817 года при составлении описи личного имущества почившего настоятеля присутствовавшие при этом удостоверились в истинности нетщеславных признаний отца оптинского. И поставили под документом собственноручные подписи: благочинный города Козельска протоиерей из Свято-Духовского храма Афанасий Пашков и иерей Вознесенской церкви (оставшейся от бывшего здесь когда-то Вознесенского девичьего монастыря) Андрей Виноградов.

Казалось бы, бесстрастный «номенклатурный» перечень личных вещей отошедшего отца, что можно извлечь нашей любознательности из этой описи! Но, не имея ни одного портрета, запечатлевшего возобновителя Оптиной Пустыни, довольствуемся и этим малым. Вот батюшкин подрясник полусаржевый да ряска добротная – «плисовая черная на лисьем меху»; сапоги козловые, чулки шерстяные и в придачу оленьи рукавицы; не забыты шапка хорьковая и меховая муфта, чтобы помнили о тех снежных, вьюжных «закрутках», которые и сегодня, в январе-феврале, прокатываются по жиздринским холмам на подступах к Оптиной.

И приложено было к этому незавидному наследству сокровище, чтимое почившим и бережно хранимое, – портрет архимандрита Песношского монастыря Макария (Брюшкова), чье промыслительное давнее благословение предопределило «огороднику Авраамию» быть аввой оптинским.

Оптинец следующего поколения восстановителей монастырской славы, иеромонах Евфимий (Трунов) нашел в книгохранилищах обители объемистую старую рукописную книгу, озаглавленную так: «Памятная записка о скончавшихся и погребенных в Богохранимой Обители (нашей) и в Ските св. Иоанна Предтечи, находящемся при оной». Заинтересовавшие его записи он внес в свой дневник. Воспользуемся теми, которые относятся ко времени правления в Оптиной о. Авраамия.

«30 апреля 1815 года, пополудни в 4 часа скончался схимонах Иоанникий на 55-м году от рождения. В монастырь поступил из пономарей Жиздринского уезда, села Толстошева в 1802 году; пострижен в мантию 1806 года марта 29-го, а в схиму в 1810-м в апреле месяце. В послушании трудился при пасеке, бывшей в монастырском лесу. При сей пасеке уединенная его келия послужила первым основанием уединенной жизни, ибо на сем самом месте^[6] в 1819 году^[7]