Обмолвки

Если обычный материал нашей разговорной речи на родном языке представляется огражденным от забывания, то тем более подвержен он другому расстройству, известному под названием обмолвок. Явление это, наблюдаемое у здорового человека, производит впечатление подготовительной ступени для так называемой парафазии, наступающей уже при патологических условиях.

В данном случае я имею возможность в виде исключения пользоваться (и воздать должное) подготовительной работой: в 1895 году Meiringer и С. Mayer опубликовали работу под заглавием «Versprechen und Verlesen» («Обмолвки и ошибки в чтении»); точка зрения, с которой они разбирают вопрос, выходит за пределы моего рассмотрения. Ибо один из авторов, от имени которого и ведется изложение, – языковед и взялся за исследование с точки зрения лингвиста, желая найти правила, по которым совершаются обмолвки. Он надеялся, что на основании этих правил можно будет заключить о существовании «известного духовного механизма», «в котором звуки одного слова, одного предложения и даже отдельные слова связаны и сплетены между собой совершенно особенным образом».

Автор группирует собранные им примеры обмолвок сперва с точки зрения чисто описательной, разделяя их на: случаи обмана (например: Milo von Venus вместо Venus von Milo); предвосхищения, или антиципации (например: es war mir auf der Schwest… auf der Brust so schwer); отзвуки, или постпозиции (например: Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chefs aufzustossen вместо anzustossen); контаминации (Er setzt sich auf den Hinterkopf, составленное из Er setzt sich einen Kopf auf и Er stellt sich auf die Hinterbeine); подстановки (Ich gebe die Präparate in den Briefkasten вместо Brütkasten); к этим главным категориям надо добавить еще некоторые, менее существенные или менее важные для наших целей. Для этой группировки безразлично, подвергаются ли перестановке, искажению, слиянию и т. п. отдельные звуки слова, слоги или целые слова задуманной фразы.

Для объяснения наблюдавшихся им обмолвок Мерингер устанавливает различие психической интенсивности произносимых звуков. Когда мы иннервируем первый звук слова, первое слово фразы, тогда процесс возбуждения уже обращается к следующим звукам и следующим словам, и, поскольку эти иннервации совпадают по времени, они могут взаимно влиять и видоизменять одна другую. Возбуждение более интенсивного психически звука предваряет прочие или, напротив, отзывается впоследствии и расстраивает таким образом более слабый иннервационный процесс. Вопрос сводится лишь к тому, чтобы установить, какие именно звуки являются в том или ином слове наиболее интенсивными. Мерингер говорит по этому поводу: «Для того чтобы установить, какой из звуков, составляющих слово, обладает наибольшей интенсивностью, достаточно наблюдать свои собственные переживания при отыскании какого-либо забытого слова, скажем – имени. То, что воскресает в памяти прежде всего, обладало во всяком случае наибольшей интенсивностью до утраты». «Высокой интенсивностью отличаются, таким образом, начальный звук коренного слова, начальный звук слова и, наконец, та или те гласные, на которых приходится ударение».

Я не могу здесь воздержаться от одного возражения. Принадлежит ли начальный звук имени к наиболее интенсивным элементам слова или нет, во всяком случае неверно, что в случаях забывания слов он восстанавливается в сознании первым; указанное выше правило, таким образом, неприменимо. Когда наблюдаешь себя в поисках позабытого имени, довольно часто случается выразить уверенность, что это имя начинается с такой-то буквы. Уверенность эта оказывается ошибочной столь же часто, как и основательной. Я решился бы даже утверждать, что в большинстве случаев буква указывается неправильно. В нашем примере с Синьорелли начальный звук и существенные слоги исчезли в подставных именах; и в имени Боттичелли воскресли в сознании как раз менее существенные слоги «elli». Как мало считаются подставные имена с начальным звуком исчезнувшего имени, может показать хотя бы следующий пример. Как-то раз я тщетно старался вспомнить название той маленькой страны, где столица – Монте-Карло. Подставные имена гласили: Пьемонт, Албания, Монтевидео, Колико.

Албания была скоро заменена Черногорией (Montenegro), и тогда мне бросилось в глаза, что слог монт (читается мон) имеется во всех подставных именах, кроме одного лишь последнего. Это облегчило мне задачу, отправляясь от имени князя Альберта найти забытое Монако. Колико приблизительно воспроизводит последовательность слогов и ритм забытого слова.

Если допустить, что психический механизм, подобный тому, какой мы показали в случаях забывания имен, играет роль и в случаях обмолвок, то мы будем на пути к более глубокому пониманию этого последнего явления.

Расстройство речи, обнаруживающееся в форме обмолвки, может быть вызвано, во-первых, влиянием другой составной части той же речи – предвосхищением того, что следует впереди, или отзвуком сказанного, или другой формулировкой в пределах той же фразы той же мысли, которую собираешься высказать; сюда относятся все заимствованные у Мерингера и Мейера примеры; но расстройство может произойти и путем, аналогичным тому процессу, какой наблюдается в примере «Синьорелли»: в силу влияний, посторонних данному слову, предложению данной связи, влияний, идущих от элементов, которые высказывать не предполагалось и о возбуждении которых узнаешь только по вызванному ими расстройству. Одновременность возбуждения – вот то общее, что объединяет оба вида обмолвок, – нахождение внутри или вне данного предложения или данной связи составляет пункт расхождения. На первый взгляд различие представляется не столь большим, каким оно оказывается затем с точки зрения некоторых выводов из симптоматологии данного явления. Но совершенно ясно, что лишь в первом случае есть надежда на то, чтобы из феномена обмолвок можно было сделать выводы о существовании механизма, связывающего отдельные звуки и слова так, что они взаимно влияют на способ их произношения, т. е. выводы, на которые рассчитывал при изучении обмолвок лингвист. В случаях расстройства, вызванного влияниями, стоящими вне данной фразы или связи речи, необходимо было бы прежде всего найти расстраивающие элементы, а затем встал бы вопрос, не может ли механизм этого расстройства также обнаружить предполагаемые законы образования речи.

Нельзя сказать, чтобы Мерингер и Мейер не заметили возможности расстройства речи силою «сложных психических влияний», элементами, находящимися вне данного слова, предложения или связи речи. Они не могли не заметить, что теория психической неравноценности звуков, строго говоря, может удовлетворительно объяснить лишь случаи нарушения отдельных звуков, равно как «предвосхищения» и «отзвуки». Там, где расстройство не ограничивается отдельными звуками, а простирается на целые слова, как это бывает при «подстановках» и «контаминациях» слов, там и они не колеблясь искали причину обмолвок вне задуманной связи речи и подтвердили это прекрасными примерами. Приведу следующие места.

«Р. рассказывает о вещах, которые он в глубине души считает свинством (Schweinerei). Он старается, однако, найти мягкую форму выражения и начинает: Dann über sind Thetsachen zum Vorschwein gekommen^[14]. Мы с Мейером были при этом, и Р. подтвердил, что он думал Schweinerei (свинство). То обстоятельство, что слово, о котором он подумал, выдало себя и вдруг прорвалось при произнесении Vorschein, достаточно объясняется сходством обоих слов».

«При „подстановках“ так же, как и при контаминациях, но только, вероятно, в гораздо большей степени играют важную роль „летучие“ или „блуждающие“ словесные образы. Если они и находятся за порогом сознания, то все же в действенной близости к нему, могут с легкостью вызываться каким-либо сходством комплекса, подлежащего высказыванию, и тогда порождают „схождение с рельсов“ или врезаются в связь речи. „Летучие“ или „блуждающие“ словесные образы часто являются, как уже сказано, запоздалыми спутниками недавно протекших словесных процессов (отзвуки)».

«„Схождение с рельсов“ возможно также и благодаря сходству: когда другое, похожее слово лежит близко к порогу сознания, но не предназначается к произнесению. Это бывает при подстановках. – Я надеюсь, что при проверке мои правила должны будут подтвердиться. Но для этого необходимо (если наблюдение производится над другим человеком) уяснить себе все, что только передумал говорящий^[15]. Приведу поучительный пример. Директор училища Л. сказал в нашем обществе: Die Frau würde mir Furcht einlagen^[16]. Я удивился, так как l показалось мне здесь непонятным. Я позволил себе обратить внимание говорившего на его ошибку: einlagen вместо einjagen, на что он тотчас же ответил: „Да, это произошло потому, что я думал: Ich wäre nicht in der Lage“»^[17] и т. д.

«Другой случай. Я спрашиваю Р. ф. Ш., в каком положении его больная лошадь. Он отвечает: Ja, das draut… dauert vielleicht noch einen Monat^[18]. Откуда взялось draut с его r, для меня было непонятно, ибо звук r из dauert не мог оказать такого действия. Я обратил на это внимание Р. ф. Ш., и он объяснил, что думал при этом: Es ist eine traurige Geschichte^[19]. Говоривший имел, таким образом, в виду два ответа, и они смешались воедино».

Нельзя не заметить, как близко подходит к условиям наших анализов и то обстоятельство, что принимаются в расчет «блуждающие» словесные образы, лежащие за порогом сознания и не предназначенные к произношению, и предписание осведомляться обо всем том, что думал говорящий. Мы тоже отыскиваем бессознательный материал и делаем это тем же путем, с той лишь разницей, что путь, которым мы идем от того, что приходит в голову спрашиваемого, к отысканию расстраивающего элемента, – более длинный и ведет через комплексный ряд ассоциаций.

Остановлюсь еще на другом интересном обстоятельстве, о котором свидетельствуют примеры, приведенные у Мерингера. По мнению самого автора, сходство какого-либо слова в задуманном предложении с другим, не предполагавшимся к произнесению, дает этому последнему возможность путем искажения, смещения, компромисса (контаминации) дойти до сознания данного субъекта.

 
Lagen, Vorschein dauert,
jagen… schwein traurig.
 

В моей книге «О толковании сновидений»^[20] я показал, какую роль играет процесс «сгущения» в образовании так называемого явного содержания сна из его скрытых мыслей. Какое-либо сходство, вещественное или словесное, между двумя элементами бессознательного материала служит поводом для создания третьего – смешанного, или компромиссного, представления, которое в содержании сна представляет оба слагаемых и которое в силу этого своего происхождения и отличается так часто противоречивостью отдельных своих черт.

Образование подстановок и контаминаций при обмолвках и есть, таким образом, начало той «сгустительной» работы, которую мы находим в полном ходу при построении сна.

В небольшой статье, предназначенной для широкого круга читателей (Neue Freie Presse, 23 августа 1900 года), Мерингер устанавливает особое практическое значение за некоторыми случаями обмолвок – теми именно, когда какое-либо слово заменяется противоположным ему по смыслу.

«Вероятно, все помнят еще, как некоторое время тому назад председатель австрийской палаты депутатов открыл заседание словами: „Уважаемое собрание! Я констатирую наличность стольких-то депутатов и объявляю заседание закрытым!“ Общий смех обратил его внимание на ошибку, и он исправил ее. В данном случае это можно, скорее всего, объяснить тем, что председателю хотелось иметь уже возможность действительно закрыть заседание, от которого можно было ожидать мало хорошего; эта сторонняя мысль – что бывает часто – прорвалась хотя бы частично, и в результате получилось „закрытый“ вместо „открытый“ – прямая противоположность тому, что предполагалось сказать. Впрочем, многочисленные наблюдения показали мне, что противоположные слова вообще очень часто подставляются одно вместо другого; они вообще тесно сплетены друг с другом в нашем сознании, лежат в непосредственном соседстве одно с другим и легко произносятся по ошибке».

Не во всех случаях обмолвок по контрасту так легко показать, как в примере с председателем, вероятность того, что обмолвка произошла вследствие своего рода протеста, который заявляется в глубине души против высказывавшегося предложения. Аналогичный механизм мы нашли, анализируя пример: aliquis; там внутреннее противодействие выразилось в забвении слова – вместо замены его противоположным. Для устранения этого различия заметим, однако, что словечко aliquis не обладает таким антиподом, каким являются по отношению друг к другу слова «закрывать» и «открывать», и далее, что слово «открывать», как весьма общеупотребительное, не может быть забыто.

Если последние примеры Мерингера и Мейера показывают нам, что расстройство речи может происходить как под влиянием звуков и слов той же фразы, предназначаемых к произнесению, так и под воздействием слов, которые находятся за пределами задуманной фразы и иным способом не обнаружили бы себя, – то перед нами возникает прежде всего вопрос, возможно ли резко разграничить оба этих вида обмолвок и как отличить случаи одной категории от другой. Здесь уместно вспомнить о словах Вундта, который в своей только что вышедшей в свет работе о законах развития языка (Völkerpsychologie. Т. I, часть I, с. 34 и дальше; 1900 год) рассматривает также и феномен обмолвок. Что, по мнению Вундта, никогда не отсутствует в этих явлениях и других, им родственных, – это известные психические влияния. «Сюда относится прежде всего, как положительное условие, ничем не стесняемое течение звуковых и словесных ассоциаций