Глава девятая
Нед Ленд сердится

Долго ли мы спали, не знаю. Надо полагать, что долго, потому что проснулся я совершенно отдохнувшим.

Я проснулся первым. Мои товарищи еще спали, растянувшись в углу.

Хотя циновка из новозеландского льна была очень толстой и мягкой, все-таки это была ненастоящая постель, и я немного отлежал себе бока, но чувствовал себя свежим и бодрым.

Я снова стал внимательно осматривать нашу темницу. Во время нашего сна не произошло никаких превращений. Темница осталась темницею, а узники узниками. Только убраны были приборы со стола.

«Что ж это такое? – подумал я. – Уж не предполагают ли таинственные хозяева держать нас веки вечные в этой клетке? Перспектива невеселая».

Хотя голова у меня теперь была свежа, я начинал чувствовать страшную тяжесть: меня словно что давило. Я с трудом дышал, легкие мои не удовлетворялись спертым воздухом. Темница наша, правда, была очень просторна, но мы, по-видимому, уже поглотили почти весь кислород, содержащийся в воздухе.

Известно, что каждый человек потребляет в час такое количество кислорода, какое содержится в ста кубических метрах воздуха, и тогда в этом воздухе, наполненном почти таким же количеством углекислого газа, невозможно дышать.

Необходимо, значит, было освежить воздух в нашей темнице и, вероятно, во всем подводном судне. Но вот вопрос: каким образом капитан проветривал это плавучее жилье? Он что, получал кислород химическим способом, нагревая бертолетову соль (калий хлорат) и поглощая углекислоту хлористым калием? В таком случае он должен сохранять связь с материком, чтобы получать необходимые химические вещества.

Или он просто ограничивался тем, что нагнетал в резервуары воздух под высоким давлением, а потом по мере надобности выпускал его?

Может быть!

Или он употреблял более простой, более экономичный, а следовательно, более вероятный способ, то есть выплывал на поверхность океана, как какое-нибудь китообразное, и запасался воздухом на двадцать четыре часа?

Как бы он, впрочем, хитро или просто ни распоряжался, мне казалось, что пришло время распорядиться, и распорядиться безотлагательно, немедленно.

Я старался дышать чаще, чтобы извлечь из этой душной клетки остатки кислорода, как вдруг… на меня пахнула свежая струя чистого морского воздуха, пропитанного йодистыми испарениями. Широко раскрыв рот, я вдохнул в свои легкие животворный ветерок и в ту же минуту почувствовал легкий толчок и чуть заметную качку. Подводное судно, стальное чудовище, выплыло на поверхность океана, чтобы подышать, как это делают киты. Способ вентиляции судна был установлен.

Надышавшись свежим воздухом, я стал искать вентиляционное отверстие, по которому поступала к нам живительная струя. И я его нашел. Оно находилось над дверью, через отдушину врывалась струя чистого воздуха и освежала каюту.

Пока я занимался исследованиями, Нед Ленд и Консейль проснулись почти одновременно от действия оживляющей свежести. Они протерли глаза, потянулись, зевнули и в одну минуту были на ногах.

– Их честь как изволили почивать? – спросил меня Консейль со своей обычной утонченностью.

– Очень хорошо, дружище, – отвечал я. – А вы, Нед?

– Мертвым сном, господин профессор. Что это такое? Точно морской ветерок веет?

Такой моряк не мог ошибиться! Я рассказал товарищам все, что произошло во время их сна.

– Вот оно что! – отвечал Нед Ленд. – Теперь понятен тот вой, что мы слышали, когда «нарвал» выплыл в виду «Авраама Линкольна».

– Да, Нед, теперь понятно: это мы слышали дыханье «нарвала».

– Только знаете, господин Аронакс, я никак не могу сообразить, который теперь час? Надо полагать, что обеденный.

Вы как думаете?

– Обеденный? Вы лучше скажите, что время завтрака, потому что мы, наверно, спали до утра.

– Это означает, – заметил Консейль, – что мы проспали двадцать четыре часа – целые сутки.

– Я с вами не спорю, – ответил Нед Ленд. – Обед или завтрак, все равно. Пусть бы только скорее что-нибудь принесли.

– А если бы принесли и обед, и завтрак? – спросил Консейль.

– Лучше не бывает! – ответил канадец. – Мы имеем право и на то, и на другое. Не знаю, как вы, а я умял бы преотлично и обед, и завтрак.

– Подождите, Нед, – сказал я. – Очевидно, неизвестные хозяева не имеют намерения морить нас голодом. Иначе они бы вчера не стали нас кормить.

– Если только они нас не откармливают на убой! – проворчал Нед.

– Да вы что, Нед, – сказал я, – как это вам приходят в голову такие мысли! Мы ведь не к людоедам попали!

– Да я и не говорю, что они настоящие людоеды, господин профессор, может, занимаются этим время от времени? Почем мы знаем, может, они уже давным-давно свежего мяса в глаза не видали! Ну а в таком случае трое таких упитанных парней, как вы, Консейль и я, – это ведь такая находка…

– Выбросьте вы эти мысли из головы, Нед! – сказал я. – Беда с вами, как я погляжу! Придет вам что-нибудь вздорное в голову, да потом и рубите с плеча. Воздержитесь разговаривать в таком духе с хозяевами, Нед, а то ведь можете накликать беду…

– Да ну их! Я теперь думаю только о еде, а они ничего не несут!

– Какой вы, Нед! Надо подчиняться здешним порядкам. Знаете поговорку: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят»? У вас, дружище, желудок не по местным часам, – бежит вперед!

– Это ничего, – спокойно заметил Консейль, – его можно поставить по часам.

– Зачем вы это говорите, друг любезный? – вскричал Нед Ленд. – Я и так знаю ваше терпенье. И что вы после этого за человек? Ни рыба ни мясо! Вам не дай обедать, вы посидите за пустым столом, потом встанете и благодарственную молитву прочитаете! Вы согласитесь лучше с голоду умереть, чем пожаловаться…

– Что толку в жалобах? – спросил Консейль. – К чему они? Что в них пользы?

– Как что пользы? Как к чему? Да к тому, что я жалуюсь, и мне становится легче. И если эти пираты – я их пиратами называю, потому что господин профессор не позволяет называть их людоедами, – если только они воображают, что меня можно держать в этой клетке, как какого-нибудь безответного ягненка, то они очень ошибаются! Послушайте, господин Аронакс, скажите откровенно! Вы полагаете, долго они нас будут держать в этой железной коробке?

– Откровенно говоря, Нед, не знаю.

– Ну не знаете наверно, так как думаете?

– Я думаю вот что: мы случайно узнали очень важную тайну, и если экипажу подводного судна надо эту тайну сохранить, если эта тайна важнее жизни трех человек, то мы в большой опасности. А если здесь нет ничего важного, так при первой же оказии стальное чудовище вернет нас в общество земных обитателей.

– А вдруг это чудовище завербует нас в свой экипаж? – сказал Консейль. – Завербует, да и будет держать…

– До тех пор, пока какой-нибудь фрегат побыстрее или поискуснее «Авраама Линкольна» не овладеет этим разбойничьим гнездом и не вздернет весь экипаж и нас вместе с ним на рее! – сказал Нед Ленд.

– Это вы хорошо рассудили, Нед, – отвечал я ему, – но, пока еще ничего не известно, лучше не будем говорить о подобных вещах. Повторяю вам, подождем, будем действовать по обстоятельствам! Предпринимать ничего не надо, потому что нельзя!

– Нет, господин профессор, надо что-то делать. Непременно надо! – вскрикнул канадец.

– Да что же, Нед? Что?

– Бежать!

– Бежать из земной тюрьмы и то очень трудно, а уж из подводной и вовсе, по-моему, невозможно.

– Что ж вы замолчали, приятель? – спросил Консейль у канадца. – Что задумались? Отвечайте их чести. Я знаю, американец всегда как-нибудь вывернется.

Нед Ленд замолчал, он, очевидно, был смущен. В самом деле, бегство в нашем положении было немыслимо.

Но канадец – это наполовину француз, а французы народ быстрый и решительный.

– Так вы не догадываетесь, господин профессор? – сказал он после короткого раздумья. – Не догадываетесь, что должны делать люди, которые не могут вырваться из своей тюрьмы?

– Нет, любезный Нед, не догадываюсь.

– А очень просто! Если нельзя из нее вырваться, то надо хорошенько в ней устроиться по-своему!

– Как начнем устраиваться по-своему, – заметил Консейль, – так, пожалуй…

– Что тут пожалуй? Вышвырнуть всех тюремщиков и сторожей, да и все! – перебил Нед Ленд.

– Как, Нед? – сказал я. – Вы в самом деле хотите овладеть этим подводным судном? Вы серьезно?..

– Очень серьезно, господин профессор, – отвечал канадец.

– Да ведь это невозможно! Немыслимо!

– Почему же? Очень возможно, что нам представится удобный случай. Так почему бы им не воспользоваться? Ведь на этом поплавке, надо полагать, человек двадцать – что ж, по-вашему, два француза и канадец не управятся с двумя десятками каких-то проходимцев?

Я решил, что будет лучше замять этот спор, и сказал ему:

– Разумеется… если такой случай представится… Мы тогда посмотрим. Но пока еще никакого случая не представилось, и вы, Нед, пожалуйста, будьте терпеливы. Если вы хотите действовать, так действуйте хитростью, только хитростью и можно что-нибудь сделать, а начнете выходить из себя, кричать, так вы все дело испортите. Обещайте мне, Нед, что вы не будете выходить из себя!

– Обещаю, господин профессор, – отвечал Нед, но таким голосом, который не внушал мне большого доверия. – Обещаю. Ни единого грубого слова не скажу, не выдам себя ни единым движением, ни взглядом. Что бы там ни было – пусть хоть есть не дают, – я словно воды в рот наберу.

– Ну, хорошо, Нед, я верю вашему слову, – сказал я канадцу.

Разговор прекратился, и каждый из нас углубился в свои мысли. У меня не было никаких иллюзий, несмотря на уверенность Неда Ленда. Я не верил, что при «удобном случае» мы сможем овладеть нашей тюрьмой. Судя по тому, как искусно управляли этой подводной машиной, до́лжно было заключить, что на ней находится очень многочисленный экипаж, значит, в случае борьбы мы бы пропали. К тому же, чтобы вступить в борьбу, надо было быть свободными, а мы сидели взаперти. Как вырваться из этой стальной камеры с герметической дверью?

Нет, если у капитана есть какая-то важная тайна – что казалось мне очень вероятным, – он никогда не позволит нам свободно расхаживать по своему судну! Что он с нами будет делать – швырнет ли он нас в воду или со временем высадит на каком-нибудь необитаемом клочке суши? Ничего нельзя было сказать наверно, и положение наше было незавидным.

Я думал: «Плохо! Благоразумный человек сразу поймет, что это несбыточное дело, только Нед Ленд может еще строить воздушные замки!»

А чем больше раздумывал Нед Ленд, тем больше он свирепел. В горле у него началось какое-то клокотание, словно там застревали проклятия, движения стали порывистыми и конвульсивными. Он вскакивал, метался, как дикий зверь в клетке, яростно топал ногами, колотил в стену кулаками и пятками.

В самом деле, время шло, мы проголодались, а на этот раз никто к нам не приходил.

Если у нашего хозяина нет худого умысла, так ему следовало бы обращать больше внимания на нужды потерпевших бедствие!

А Нед Ленд свирепел все больше и больше. Хотя он дал мне честное слово сдерживаться, я сильно опасался какого-нибудь необузданного поступка с его стороны при появлении хо зяина.

Прошло еще два часа. Канадец звал, кричал, ревел, но все напрасно. Стальные стены были глухи. Я, сколько ни прислушивался, не мог уловить никакого шума, никакого звука внутри судна, – все в нем, казалось, умерло. Оно не двигалось, иначе я почувствовал бы легкое дрожание корпуса при вращении винта. Без сомнения, судно снова погрузилось в морскую пучину.

Это безмолвие было ужасно. Мы были забыты в тюрьме, я не смел и гадать, сколько еще времени нас тут продержат и что из всего этого выйдет. Надежды, зародившиеся у меня после свидания с капитаном, мало-помалу совершенно исчезли. Спокойный, честный взгляд этого человека, великодушное выражение его лица, благородство осанки – все это словно улетучилось. Я начинал представлять себе таинственного незнакомца таким, каким он, вероятно, и был на самом деле – безжалостным, неумолимым, жестоким. Я думал о нем как о человеке, который отрешился от общества, который не имеет, по-видимому, ничего общего с людьми, так какой милости, какого великодушия можно было от него ожидать!

Что хочет этот человек? Уморить нас голодной смертью в этом железном ящике? Что с нами будет? У людей от голоду помрачается рассудок, они делаются способными на все… Мне начали представляться самые ужасные картины…

Тем временем Консейль сохранял свою обычную невозмутимость, а Нед Ленд рычал, как разъяренный лев.

Вдруг снаружи послышался шум. По металлическому полу гулко отдавались чьи-то шаги. Щелкнул замок, взвизгнули засовы, дверь отворилась, и показался уже знакомый нам стюард.

В то же мгновение наш Нед Ленд ринулся на этого несчастного, повалил его на пол и схватил за горло так, что он захрипел под его могучими руками.

Консейль попытался вырвать жертву из рук канадца, я тоже бросился помочь ему, но вдруг буквально окаменел, услышав слова, внезапно произнесенные на чистом французском языке:

– Успокойтесь, мистер Ленд, а вы, господин профессор, извольте выслушать меня.