Лурса вошел в гостиную и поставил бутылки на стол; стол этот, очевидно, принесли из другой комнаты, потому что раньше его здесь не было. Гостиная была пустая, огромная. Натертый паркет покрывала густая пыль, позолоченные стулья – единственная здесь мебель – стояли вдоль стен, словно сейчас должен начаться бал. Ставни открыли только на одном окне, а на трех других они были заперты, и, так как гостиную давно не топили, Дюкуп не решился снять пальто с хлястиком. Секретарь, сидевший над бумагами, поднялся при виде Лурса. И при каждом шаге, даже при слабом дуновении ветерка, позвякивала люстра, огромная люстра с хрустальными подвесками, издававшими мелодическое треньканье.

– По совету господина прокурора первой мы допросили вашу дочь.

Нет, Лурса решительно не улыбалось сидеть здесь, в этой гостиной, чересчур большой, чересчур холодной и чересчур пустой. Он оглядел комнату; казалось, он ищет укромный уголок, куда можно забиться, а возможно, просто стакан, чтобы выпить вина.

– Пойдемте в мой кабинет! – буркнул он, собрав свои бутылки.

Секретарь не знал, идти ли ему за ними. Дюкуп тоже не мог решить этого вопроса. Поэтому Лурса сам сказал секретарю:

– Когда вы понадобитесь, вас позовут.

Он все еще не зажег сигарету, хотя уже давно держал ее в зубах, и теперь кончик ее совсем размок. Он поднялся по лестнице. Дюкуп шел за ним следом. Лягнув дверь ногой, Лурса захлопнул ее, и тут, в своей норе, снова стал наконец самим собой, снова начал фыркать, сморкаться, взял из стенного шкафчика стакан, налил себе вина и, поглядев на следователя, спросил, держа бутылку в руке:

– Угодно?

– Так рано не пью… Спасибо… У меня с вашей дочерью была длинная беседа, мы говорили почти два часа. Мне удалось ее убедить, что молчание пойдет ей же во вред.

Лурса, покружив по комнате, как кабан в логове, нашел наконец удобную позицию – сел в потертое кожаное кресло так, чтобы можно было, не сходя с места, помешать кочергой в печурке или налить себе стакан вина.

– Вряд ли стоит вам говорить, дорогой мэтр, что, когда сегодня утром прокурор возложил на меня эту тяжелую миссию…

Трудно же приходилось ему с Лурса; во-первых, Лурса не слушал, а во-вторых, в глазах его ясно читалось: «Болван!»

– Только уступая его настойчивым просьбам, я согласился…

– Сигарету?

– Благодарю вас! Согласитесь сами, должен же был кто-то в доме знать, откуда взялся этот человек. Исходя из этих соображений, мне оставалось одно – выбрать между…

– Послушайте-ка, Дюкуп, расскажите мне сразу, что говорила вам моя дочь.

– К этому я и веду! Признаюсь, мне стоило немалого труда ее убедить; но пусть даже она повиновалась самым благородным чувствам, в данном случае в ней говорило желание выгородить своих друзей…

– Вы мне надоели, Дюкуп!

Лурса сказал не «надоели», а прибег к гораздо более грубому выражению и еще глубже ушел в кресло, чувствуя, как тепло алкоголя и печурки приятно расходится по всем жилкам его тела.

– Сейчас вам станут понятны мои затруднения… Все мы, так уж устроен человек, охотно принимаем на веру видимость, все то чисто внешнее, что нас окружает, и нам трудно вообразить себе, что под этой вполне мирной оболочкой существует своя, так сказать, подспудная жизнь, и она-то…

Лурса высморкался, цинично издав носом трубный звук, показывая этим, что хватит с него рассуждений, и Дюкуп застыл в позе оскорбленного достоинства.

– Как вам угодно! Но только да будет вам известно, мадемуазель Николь иной раз вечерами уходила со своими друзьями. Или принимала их у себя, здесь…

Он ждал, как отнесется отец к этому разоблачению, но Лурса даже бровью не повел, казалось, он в восторге от этой вести.

– У себя в спальне? – спросил он.

– На третьем этаже. Там есть комната, скорее кладовка, так вот они окрестили ее «Хлам-баром», если не ошибаюсь…

Зазвонил телефон. Лурса поступил точно так же, как их Карла нынче утром: он просто не взял трубку и решился снять ее, лишь когда от звона заломило в ушах.

– Кто говорит? А, это вы, Рожиссар? Да! Он у меня в кабинете. Нет! Ничего еще не знаю. Он только что начал… Хорошо! Передаю ему трубку.

И Дюкуп с вежливым трепетом взял трубку:

– Да, господин прокурор… Да, да, господин прокурор. Значит, вы хотите… Хорошо, господин прокурор.

Косой взгляд в сторону Лурса.

– Да, он здесь… Простите? Будет исполнено, господин прокурор… Я сообщил ему, что компания молодых людей имела обыкновение собираться или в городе, в баре, что у рынка, или здесь… Да, да, на третьем этаже… Нет! Не в той комнате, а в соседней. Две недели назад в их компанию попал новичок… Шутки ради они его напоили… А потом, так сказать, в качестве испытания поручили ему угнать машину и отвезти всю компанию в кабачок, расположенный в двенадцати километрах от Мулэна… Да, разумеется, я записал имена… Да, да! Я об этом сразу подумал… Машина принадлежит помощнику мэра, и в то утро ее нашли с помятым крылом, а пятна крови были на… Хорошо! Как, как?.. Простите, господин прокурор. Сейчас возьму бумажку, где записаны имена…

Какое иное чувство, кроме желания взбесить следователя, могло заставить Лурса подняться с кресла и начать кружить по кабинету? И хотя Дюкуп бросал на него нетерпеливые, чуть ли не умоляющие взгляды, Лурса топтался вокруг него и громко сопел.

– Сейчас, господин прокурор… Первый – Эдмон Доссен… Да, сын Шарля Доссена… Пока точно не знаю. Пока еще трудно установить роль каждого участника… Затем Жюль Дайа, сын колбасника с улицы Алье… Правильно! Я собираюсь туда зайти… Просто записал имена, среди прочих есть также один банковский служащий… Его отец – кассир в Кредитном банке, где работает также и сын, фамилия – Детриво… Алло, алло! Да, господин прокурор… Потом некий Люска… И наконец, новичок Эмиль Маню, его мать вдова и дает уроки музыки… На обратном пути Маню был в высшей степени возбужден… Они заметили на дороге силуэт высокого человека с поднятой рукой… Резкий толчок. Тогда молодые люди остановили машину и увидели раненого человека… Да, господин прокурор, мадемуазель Николь была с ними… Должно быть, они совсем растерялись, что и понятно! Кажется, тот тип им грозил, и мадемуазель Николь предложила отвезти раненого к ней… Ну да, господин Лурса ничего не знал. Нет, кухарка узнала об этом на следующий день. Безусловно!.. Сейчас ее допрошу… За доктором Матре ходил Эдмон Доссен… У раненого оказался перелом ноги, сантиметров на десять сорвало с костей мясо… Да, он по-прежнему здесь.

«Он» тем временем спокойно наливал себе вино. Ибо, совершенно очевидно, речь шла о Лурса!

– Алло… Что, что? Простите, рядом шумят… Я ее спрашивал… После того они собирались несколько раз, да, да… Она уверяет, что у раненого оказался несносный характер, он их совсем замучил своими требованиями…

Лурса улыбнулся с таким видом, будто его до крайности позабавило известие, что в течение двух недель под его кровом, без его ведома, находился какой-то раненый, да к тому же еще больного посещал доктор Матре (его соученик по лицею), и что здесь происходили сборища молодых людей, из коих он знал только одного Доссена, сына своей родной сестры, этой Зануды, как он величал ее про себя.

– Совершенно очевидно!.. Хорошо… Да, я понял!.. Именно на этом пункте я особенно и настаивал… По-моему, она говорила вполне откровенно… Добавила, что вчера вечером у нее был Эмиль Маню… Да-да, сын той самой вдовы, которая дает уроки музыки… Она и ей тоже дает уроки музыки… Алло, алло! Не слышу… Они вместе ходили проведать раненого… После чего мадемуазель Николь отвела гостя к себе в спальню…

Досадливый взгляд в сторону Лурса, на лице которого нельзя было прочесть ни досады, ни гнева. Напротив! Дюкуп готов был поклясться, что адвокат внутренне ликует!

– Конечно… Я тоже удивился… Это возможно… Я так и подумал… Да, я читал этот труд… Я знаю случаи, когда девушки возводят на себя поклеп… Но, как вам известно, она особа скорее положительная… Ее приятель ушел от нее без двадцати двенадцать… Она его не провожала…

Какие замечания сделал прокурор на том конце провода? Следователь не мог сдержать улыбки.

– Верно! Сюда входят и выходят, как в гостиницу… По-моему, дверь, выходящая в тупик, не запирается… Она услышала выстрел через несколько секунд после ухода Эмиля Маню… И не сразу решилась выйти из спальни… А когда собралась с духом, в коридоре показался отец… Да, придется повозиться с этим делом. Хорошо! Я ему скажу… До скорого свидания, господин прокурор…

Дюкуп повесил трубку и, чувствуя себя отчасти отмщенным, повернулся к адвокату:

– Прокурор просил меня сказать вам, что он очень огорчен, что сделает все от него зависящее, дабы имя мадемуазель Николь не попало в газеты в связи с этой историей. Вы слышали, что я ему говорил… Добавить мне, пожалуй, нечего… Я придерживаюсь того же мнения, что и прокурор: дело это исключительно щекотливое и исключительно неприятное для всех.

– Будьте добры, назовите мне их имена и дайте адреса.

– У меня они еще не все… Ваша дочь сама точно не знает все адреса, в частности, например, адреса Маню… А теперь от имени прокурора я должен с вашего согласия подвергнуть вас официальному допросу… Ведь в вашем доме…

Лурса уже открыл дверь и крикнул в коридор:

– Пошлите сюда секретаря… Эй, вы, там, внизу, слышите… Пошлите к следователю секретаря…

Очевидно, сейчас Рожиссар звонит госпоже Доссен, а она, скорбная, в блеклом одеянии, скорее всего в лиловатом, со своими изысканными манерами, еле переползает с одного дивана на другой, и единственное усилие, которое она может себе позволить, – это поправить тонкими пальцами цветы в вазе.

Трудно было представить себе человека меньше похожего на Лурса. В их семействе она была олицетворением изысканности. И вышла замуж за Доссена, который тоже был подчеркнуто элегантен; супруги построили за Майлем самую шикарную в Мулэне виллу, где гостей обслуживал дворецкий в белых перчатках, что в городе было большой редкостью.

«Алло! Это вы, дорогая? Ну как вы себя чувствуете? Я просто в отчаянии. Однако я должен предупредить вас, что ваш сын… Конечно, конечно! Мы сделаем все, что в наших силах…» Лурса чудилось, будто он слышит телефонный звонок, видит, как его обезумевшая от горя сестра среди диванных подушек и букетов звонит горничной и только тогда позволяет себе роскошь упасть в обморок.

– Вы меня звали, господин следователь?

– Соблаговолите записать предварительные данные о господине Лурса…

– Гектор-Доминик-Франсуа Лурса де Сен-Мар, – отчеканил Лурса с жесткой иронией. – Коллегия адвокатов города Мулэна. Сорок восемь лет, женат на Женевьеве Лурса, урожденной Грозильер, отбывшей в неизвестном направлении…

Секретарь поднял голову, посмотрел на своего начальника, как бы спрашивая у него совета, заносить ли в протокол эти последние слова.

– Пишите: «Мне неизвестно, что делала или что могла делать вышеупомянутая Николь Лурса; мне неизвестно, что происходило в тех комнатах моего дома, где я не бываю, и это меня ничуть не интересует. Услышав, как мне показалось, выстрел в ночь со среды на четверг, я, к сожалению, проявил излишнюю нервозность и обнаружил в кровати на третьем этаже убитого пулей неизвестного мне человека. Больше добавить ничего не имею».

Лурса повернулся к Дюкупу, который то сплетал, то расплетал ноги:

– Сигарету?

– Спасибо.

– Бургундского?

– Я уже вам сказал…

– Что никогда не пьете по утрам! Тем хуже для вас! А теперь…

Он замолчал, всем своим видом показывая, что хочет побыть в одиночестве.

– Я должен еще попросить вашего разрешения на допрос прислуги… Что касается горничной, которую вчера вечером рассчитали, то ее уже разыскивают… Вам должно быть яснее, чем любому…

– Именно чем любому!

– Фотография убитого и отпечатки его пальцев посланы в Париж, об этом позаботился комиссар Бине…

И Лурса вдруг пророкотал совершенно не к месту, так, словно пропел всем известный припев:

– Бедняжка Бине!

– Бине весьма ценный служащий…

– Ну конечно! Еще бы не ценный!

Лурса не расправился еще с первой бутылкой из своей дневной порции. Но уже прошла обычная по утрам хмурость, скверный вкус во рту и противное чувство пустоты в голове.

– Весьма возможно, я буду вынужден…

– Пожалуйста…

– Но…

К черту Дюкупа! Он до смерти надоел Лурса, и Лурса открыл дверь.

– Вы должны признать, что я сделал все, что мог, лишь бы…

– Совершенно верно, господин Дюкуп…

В устах Лурса имя следователя прозвучало как ругательство.

– Что касается журналистов…

– Надеюсь, вы сами сумеете уладить это дело?

Поскорее бы он убрался отсюда, этот чертов сукин сын! Разве можно спокойно все обдумать, когда перед глазами торчит физиономия такого Дюкупа, который к тому же продушил весь кабинет запахом своей скверной помады или фиксатуара.

Итак, Николь…

Он пожал руку следователю, потом секретарю и, желая положить конец всему, запер дверь кабинета на ключ.

Николь…

Он так яростно разворошил в печурке золу, что язык пламени вырвался наружу и чуть не опалил ему брюки.

Николь…

Он дважды обошел кабинет, налил полный стакан вина, стоя выпил его залпом, потом присел и стал разглядывать листок бумаги, на котором были нацарапаны имена молодых людей, тех, что назвал по телефону Дюкуп.

Николь…

А он-то считал ее просто тупой дылдой! От подъезда отъехала машина: должно быть, Дюкуп.

По всему дому расползлись чужие люди.

Что же могла натворить Николь?