– Нет, дорогая госпожа, – сказал ей мельник, просто и решительно, – у нас не постоялый двор. Мы могли бы этим заниматься, тут нет ничего зазорного. Но раз это не так, мы денег не возьмем.

– Как, – воскликнула Марсель, – я причинила вам столько беспокойства и такой расход, а вы не позволяете мне отблагодарить вас? Ведь я знаю, что ваша матушка уступила мне свою комнату, отняла у вас кровать, и вы спали на сеновале. Сегодня утром вы бросили всю работу, чтобы наловить рыбы. Ваша матушка топила печь, хлопотала, и вы наславу угостили нас.

– О, матушка спала отлично, а я еще того лучше, – ответил Большой Луи. – Воврская форель мне ничего не стоила: сегодня воскресенье, а в воскресное утро я всегда ловлю рыбу.

А то, что мы истратили на завтрак немного молока, муки и зарезали каких-то там цыплят, нас не разорит. Словом, услуга не велика, и вы можете принять ее с легким сердцем. Попреков вы от нас не услышите, тем более что мы, быть может, никогда с вами и не встретимся.

– А я надеюсь, что еще увижусь с вами, – возразила Марсель, – я рассчитываю прожить в Бланшемоне несколько дней, и мне бы очень хотелось еще раз побывать у вас, чтобы поблагодарить вашу матушку и вас за радушие и гостеприимство; мне, право, неловко принимать его таким образом.

– Напрасно вас смущает эта ничтожная услуга. Для честных людей нет лучшей платы, как видеть, что их радушие было приятно. Я знаю, что в больших городах надо платить за все, даже за стакан воды. Это скверный обычай, и у нас, в деревнях, людям приходилось бы очень плохо, если бы они не помогали друг другу. Полноте, полноте, стоит ли говорить об этом!

– Значит, вы не хотите, чтобы я еще раз приехала к вам позавтракать? Значит, я должна, чтобы не быть навязчивой, отказаться от такого удовольствия?

– Вы не правы. Предложив вам гостеприимство, мы только исполнили свой долг, так как привыкли считать это своей обязанностью, и хотя добрые обычаи мало-помалу исчезают и люди бедные, не требуя платы за свои скромные услуги, попросту принимают то, что им дают проезжие, мы с матерью не согласны отступаться от старых обычаев. Если бы где-нибудь поблизости был приличный постоялый двор, я вчера же вечером отвез бы вас туда, предполагая, что там вам будет удобнее, чем у нас, и видя, что вы в состоянии заплатить за кров. Но здесь нет постоялого двора, ни хорошего, ни плохого, а я не такой бессердечный человек, чтобы оставить вас ночевать под открытым небом. Неужели вы думаете, что я пригласил бы вас к себе, если бы намеревался взять за это плату? Нет, я уж вам сказал, что у нас не постоялый двор, поглядите-ка: над дверью нет ни остролиста, ни дрока^{7}.

– Я должна была заметить это, входя сюда, – сказала Марсель, – и подумать заранее. Но вы не отвечаете на мой вопрос? Вы не хотите, чтобы я еще раз приехала сюда?

– Я этого не сказал! Приезжайте к нам, когда вам будет угодно, во всякое время. Вам нравится наша местность, а вашему мальчугану по вкусу наши лепешки. Смею вас заверить, что, когда бы вы ни приехали, мы будем очень рады.

– И вы хотите, чтобы я все принимала от вас даром?

– Конечно, раз я вас приглашаю! Неужели вы меня не поняли?

– А это не будет значить, что я злоупотребляю вашим гостеприимством?

– По-моему, нет. Когда человека приглашают – его право воспользоваться приглашением.

– Да, – сказала госпожа де Бланшемон, – это я понимаю, это истинное радушие, но в нашем кругу его не встретишь. Вы проявили настоящую деликатность. Этого столь похвального качества, к сожалению, очень недостает в нашем обществе, где доброжелательность уступает место церемонности, а обходительность отнюдь не доказывает искреннего расположения.

– Это вы верно говорите, – сказал мельник, и его умные глаза загорелись, – я очень рад, что мог оказать вам услугу, честное слово!

– В таком случае позвольте пригласить вас к себе, когда вы будете в Бланшемоне?

– Нет, нет, уж извините! К вам я не явлюсь. Я, как всегда, приеду к вашим арендаторам, привезу им муку и засвидетельствую вам свое почтение, вот и все!

– Так вы, господин Луи, не хотите позавтракать у меня?

– И да, и нет! Я часто обедаю у ваших фермеров, но если вы там будете, тогда другое дело. Вы знатная дама – и этим все сказано.

– Объяснитесь, я не понимаю.

– Полноте, разве вы забыли обычаи прежних господ? Разве вы вашего мельника не послали бы на кухню есть со слугами? Мне не было бы обидно есть с ними за одним столом, вы убедились в этом сегодня утром, но мне показалось бы странным, что я вас пригласил к себе, а сам не могу сесть за ваш стол, к вашему очагу. Видите, у меня тоже есть своя гордость. Я не осуждаю вас, у каждого свои взгляды и обычаи, и незачем без надобности менять их на чужие.

Марсель была крайне поражена рассудительностью и смелой прямотой мельника. Она поняла, что он дал ей превосходный урок, и радовалась, что новые взгляды позволяют ей принять это нравоучение не краснея.

– Господин Луи, – сказала она, – вы ошибаетесь во мне. Я не виновата, что я знатна, но, по счастью или по воле случая, я не стану больше следовать обычаям света. Если вы посетите меня, я не забуду, что была принята вами как равная и что вы накормили меня как своего ближнего, а чтобы доказать, что я не хочу быть неблагодарной, я сама, если придется, накрою стол для вас и вашей матушки, как вы сделали это для меня.

– Вы и вправду так поступите? – воскликнул мельник, смотря на Марсель с выражением удивления, почтительного недоверия и дружеской симпатии. – В таком случае я согласен… или нет, не согласен, так как вижу, что вы благородная особа.

– Я не понимаю, что вы хотите этим сказать!

– Как же вы не понимаете… а я затрудняюсь сказать яснее.

– Послушай, Луи, никак ты с ума сошел, – перебила его старая Мария, которая до сих пор, сидя за вязаньем, внимательно слушала этот разговор. – И откуда это все у тебя берется? Вишь, чего наговорил нашей госпоже! Простите, сударыня, ведь экая шальная головушка, – он тебе всякому, и старому и малому, выложит все, что у него на уме! Вы на него не гневайтесь, сердце-то у него доброе, верьте мне Я вот сейчас по лицу вижу, что он готов за вас в огонь и в воду.

– В огонь еще подумаю, – сказал мельник смеясь, – а в воду хоть сейчас – это моя стихия! Разве вы не видите, матушка, что наша госпожа – женщина с умом и ей можно сказать все, что думаешь? Я ведь все говорю господину Бриколену, ее фермеру, а уж его мы должны больше бояться, чем ее.

– Так продолжайте, господин Луи, договаривайте, я рада поучиться. Почему же это, если я «благородная особа», вы ко мне не придете?

– Потому что нам не следует к вам в друзья навязываться, а вам – обращаться с нами, как с ровней. Это может доставить вам неприятности. Люди вашего круга осудят вас, скажут, что вы забываете о своем положении, – я знаю, что это, на их взгляд, очень плохо. А затем, если вы так добры к нам, надо быть такой же и ко всем другим, иначе появится зависть и мы наживем себе врагов. У каждого своя дорога в жизни. Говорят, что за последние пятьдесят лет мир сильно изменился; а я считаю, что ничего не изменилось, кроме понятий нашего брата-бедняка. Мы не желаем больше жить в подчинении, а моя мать, славная женщина, которую я очень люблю, на многое смотрит иначе, чем я. Но богачи и дворяне остались при тех же понятиях, что и раньше. И если вы не разделяете их взглядов, если у вас нет презрения к бедным людям, если вы оказываете им то же уважение, что и людям вашего звания, то вам, пожалуй, непоздоровится. Мне приходилось часто встречаться с покойным господином де Бланшемон, вашим супругом, которого кое-кто еще называл сеньором; он приезжал сюда каждый год дня на два, на три. Он говорил нам «ты». Будь это по-дружески – еще куда ни шло, но он презирал нас; разговаривать с ним надо было стоя и сняв шапку. Это было совсем не по мне. Как-то раз мы встретились на дороге, и он велел подержать ему лошадь. Я сделал вид, что не слышу, тогда он обозвал меня грубияном. Я этак искоса поглядел на него, и, не будь он таким хилым и тщедушным, ему бы несдобровать. Но это было бы подло с моей стороны, и я, напевая, пошел дальше. Если бы он был сейчас жив и слышал, как вы со мной разговариваете, вряд ли ему это понравилось бы. Да что там – даже по лицам ваших слуг я сегодня заметил, что они не одобряют, как вы обращаетесь с нашим братом и с ними же самими. Так вот что, сударыня, приезжайте уж вы сами к нам на мельницу прогуляться, а мы слишком вас любим и почитаем, чтобы садиться с вами за один стол в замке!

– За эти ваши слова я вам прощаю все остальное и надеюсь вас убедить, – сказала Марсель, протягивая ему руку с тем выражением достоинства и чистоты, которое требует к себе уважения, и с той приветливостью, которая располагает к себе сердца.

Приняв эту нежную ручку в свою широкую ладонь, мельник покраснел и впервые почувствовал робость, как дерзкий, но добрый ребенок, вдруг присмиревший от смущения.

– А теперь я сяду на свою лошадку и провожу вас до Бланшемона, – сказал он, когда прошел этот момент неловкого молчания, – а то как бы ваш горе-возница опять не завез вас невесть куда, – хотя тут уже рукой подать.

– Отлично, я согласна! – воскликнула Марсель. – Неужели вы и теперь скажете, что я гордая?

– Нет, я скажу… я скажу вам, – поспешно направляясь к двери, вскричал Большой Луи, – что если бы все богатые женщины были, как вы…

Конец фразы не долетел до них, и старушка мать решила сама докончить ее.

– Он, видно, думает, – сказала она, – что если бы та девушка, которую он любит, не была бы гордячкой, ему не пришлось бы столько мучиться.

– А я не могу быть ему полезной? – спросила Марсель, с удовольствием вспоминая в этот момент, что она богата и щедра на добрые дела.

– Может, вы замолвите о нем словечко перед этой девушкой? Ведь вам не миновать с ней познакомиться… Да нег, куда уж, слишком она богата!

– Мы еще с вами поговорим, – сказала Марсель, увидев, что ее слуги пришли за вещами. – Я нарочно приеду к вам для этого… скоро, даже завтра, быть может.

Возница, рыжий и злой, в темноте не найдя в Валле-Нуар ни одного дома, ночевал под деревом. На рассвете он пришел на мельницу, где приютили и накормили и его, и лошадь. Он продолжал злиться и, ожидая попреков, готов был наговорить дерзостей. Но Марсель ему ничего не сказала; а мельник осыпал его такими насмешками, что он не нашелся, что ответить, и, пристыженный, уселся на облучок. Маленький Эдуард упросил мать позволить ему сесть на лошадь к мельнику, который с нежностью обнял его и тихонько сказал старой Марии:

– Вот бы нам такого, как в доме-то стало бы весело! Верно, матушка? Но этому никогда не бывать!

И мать поняла, что он решил жениться только на той, которой, здраво рассуждая, не смел и домогаться.