Гиллель, убегая от Хряка, зацепился ногой за велосипед и шлепнулся на тротуар. Он знал, что теперь побоев не избежать, и свернулся в клубок, пытаясь защититься. Хряк прыгнул на него и стал лупить ногой в живот, потом схватил за волосы и хотел поднять. Внезапно сзади раздался голос:

– А ну оставь его!

Он обернулся. За спиной стоял какой-то незнакомый мальчик; поднятый капюшон толстовки придавал ему угрожающий вид.

– Оставь его, – повторил мальчик.

Хряк швырнул Гиллеля на землю и направился к незнакомцу в твердой решимости с ним разобраться. Но не успел сделать и пары шагов, как получил мощный удар кулаком в лицо и с плачем покатился по земле, держась за нос.

– Мой нос! – хныкал он. – Ты мне нос разбил!

В этот момент подбежали школьники, видевшие начало погони.

– Скорей, глядите! – крикнул один. – Тут Хряк ревет как девчонка!

– Да-а, он меня стукнул, мне ужасно больно! – всхлипывал Хряк.

– Ты кто? – спросил Вуди кто-то из учеников.

– Я телохранитель Гиллеля. Будете к нему приставать, все получите в нос.

Они подняли ладони в знак мира.

– Мы все Гиллеля любим, – произнес другой, не слезая с велосипеда. – И не хотим неприятностей. Правда, Гиллель? Кстати, если хочешь, можем пописать на Хряка.

– На людей не писают, – отозвался Гиллель, по-прежнему распростертый на земле.

Вуди поставил Хряка на ноги и велел ему убираться:

– А теперь вали отсюда, жирдяй толстопузый. Лед к носу приложи.

Хряк не заставил себя долго упрашивать и, по-прежнему хныча, удрал. Вуди помог встать Гиллелю.

– Спасибо, старик, – сказал Гиллель. – Ты… Ты меня правда выручил.

– Не за что. Меня зовут Вуди.

– А откуда ты знаешь, кто я такой?

– У твоего отца в кабинете, куда ни плюнь, твоя физиономия.

– Ты знаешь папу?

– Он меня пару раз вытаскивал из дерьма…

– Не надо говорить “дерьмо”.

Вуди улыбнулся:

– Ты точно сын мистера Гольдмана.

– А откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Слышал, как твои родители про тебя говорили, у твоего отца в кабинете.

– Родители? Ты знаком с моими родителями?

– Знаком я с твоим отцом, я же сказал. Он меня устроил работать у садовника Бунса. Я чистил газоны и увидел, как ты бежишь, а за тобой этот толстяк. Ну а я знаю, что к тебе в школе пристают, потому что когда я был на днях у твоего отца в кабинете, пришла твоя мать – она, кстати, страх какая красотка, – и…

– Фу, гадость! Не говори так про мою маму!

– Ой, ну ладно, короче, твоя мать пришла к отцу в контору и сказала, что за тебя волнуется, потому что в школе все хотят свернуть тебе шею. В общем, хорошо, что этот жиртрест стал тебя лупить, так я смог за тебя заступиться, потому что твой отец за меня заступался.

– Ничего не понял. Папа почему за тебя заступался?

– У меня были неприятности из-за драк, а он мне каждый раз помогал.

– Из-за драк?

– Ну да, я вечно дерусь.

– А меня ты можешь научить драться? – спросил Гиллель. – Сколько надо времени, чтобы я стал таким же сильным, как ты?

Вуди поморщился:

– Ну, в драке от тебя, похоже, толку мало. То есть я бы сказал, что тебе, наверно, всю жизнь придется учиться. Но я могу провожать тебя в школу. Тогда никто к тебе приставать не будет.

– Ты правда так сделаешь?

– Само собой.

С того дня как Гиллель встретил Вуди, его школьные неприятности прекратились раз и навсегда. Каждое утро, выйдя из дому, он видел Вуди на остановке школьного автобуса. Они садились в него вдвоем, и Вуди, смешавшись с толпой учеников, доводил его почти до класса. Хряк держался на почтительном расстоянии. Связываться с Вуди у него охоты не было.

После уроков Вуди снова ждал его. Они шли вдвоем на баскетбольную площадку и играли несколько бешеных матчей, а потом Вуди провожал его до дому:

– Мне надо торопиться, Бунс считает, что я подрезаю растения у твоих соседей. Если он меня с тобой увидит, мне конец.

– Как это ты умудряешься все время быть тут? – спрашивал Гиллель. – Ты не ходишь в школу?

– Хожу, просто уроки раньше кончаются. Успеваю сюда приехать.

– А где ты живешь?

– В интернате, в Восточных кварталах.

– У тебя нет родителей?

– Маме было некогда со мной заниматься.

– А папе?

– Он живет в Юте. У него другая жена. Он очень занят.

Подойдя к дому Гольдманов, Вуди прощался с Гиллелем и уходил. Гиллель всегда предлагал ему остаться поужинать.

– Не могу, – каждый раз отвечал Вуди.

– Почему?

– Мне надо работать с Бунсом.

– Тогда приходи, когда закончишь, и поужинай с нами, – настаивал Гиллель.

– Нет. Я стесняюсь.

– Кого ты стесняешься?

– Родителей. То есть не твоих родителей, я хочу сказать. Вообще взрослых.

– Мои вообще-то крутые.

– Да знаю.

– Вуди, почему ты меня защищаешь?

– Я тебя не защищаю. Мне просто очень нравится с тобой быть.

– А по-моему, ты меня защищаешь.

– Значит, ты тоже меня защищаешь.

– Как, от чего? Меня же от земли не видно.

– Ты меня защищаешь, чтобы я не был совсем один.

Так возвращение долга дяде Солу переросло в нерушимую дружбу между Вуди и Гиллелем. Вуди каждый день приезжал в Оук-Парк. На неделе он играл роль телохранителя, по субботам Гиллель работал с ним у Бунса, а по воскресеньям они проводили целый день в сквере или на баскетбольной площадке. На рассвете Вуди занимал свой пост на тротуаре, в сумерках, на холоде, и ждал Гиллеля.

– Ну почему ты не зайдешь и не выпьешь шоколаду? – спрашивал Гиллель. – Ты же на улице в ледышку превратишься.

Но Вуди каждый раз отказывался.

Однажды субботним утром, когда Вуди в темноте торчал у ворот Гольдманов-из-Балтимора, он увидел дядю Сола. Тот пил кофе и кивнул ему:

– Вудро Финн… Так это ты! Вот, значит, кто сделал моего сына счастливым…

– Я ничего плохого не сделал, мистер Гольдман. Честное слово.

Дядя Сол улыбнулся:

– Знаю. Ну, давай заходи.

– Я лучше тут, на улице.

– Нечего тебе стоять на улице в такой мороз. Иди в дом.

Вуди робко зашел за ним следом.

– Ты завтракал? – спросил дядя Сол.

– Нет, мистер Гольдман.

– Почему? По утрам надо есть. Это важно. Тем более ты потом в саду возишься.

– Знаю.

– Как дела в интернате?

– Ничего.

Дядя Сол усадил его на кухне за стойку и приготовил горячий шоколад и оладьи. Остальные домочадцы еще спали.

– Ты знаешь, что благодаря тебе Гиллель снова стал улыбаться?

Вуди пожал плечами:

– Не знаю я, мистер Гольдман.

Дядя Сол улыбнулся:

– Спасибо, Вуди.

Вуди опять пожал плечами:

– Да не за что.

– Как я могу отблагодарить тебя?

– Никак. Никак, мистер Гольдман. Сперва я к вам приходил, потому что надо было отработать, в благодарность за вашу помощь… А потом мы столкнулись с Гиллелем и подружились.

– Так вот, считай, что отныне ты и мой друг. Если тебе что-нибудь нужно, приходи и проси. А кроме того, я хочу, чтобы ты на выходных приходил к нам завтракать. Нечего играть в баскетбол на голодный желудок.

Вуди согласился наконец заходить в дом по утрам в субботу и воскресенье, но остаться вечером поужинать отказывался категорически. Тете Аните пришлось проявить чудеса терпения, чтобы его приручить. Сначала она ждала перед домом, когда они вернутся с баскетбольной площадки. Она здоровалась с Вуди, но тот, завидев ее, обычно краснел и удирал, как дикий зверек. Гиллель злился: “Мама, ну зачем ты так делаешь! Ты же видишь, он тебя боится!” Она хохотала. Потом она стала их поджидать с молоком и печеньем и, пока Вуди не успел удрать, предлагала ему перекусить прямо на улице. Однажды шел дождь, и она уговорила его зайти. Она называла его “знаменитый Вуди”. Тот страшно краснел, бледнел и начинал заикаться. Он считал ее очень красивой. Как-то под вечер она сказала:

– Скажи-ка, знаменитый Вуди, хочешь вечером с нами поужинать?

– Не могу, мне еще надо помогать мистеру Бунсу высаживать луковицы.

– Так приходи потом.

– Лучше я потом в интернат поеду. Они будут беспокоиться, если я не вернусь, и у меня будут неприятности.

– Я могу позвонить Арти Кроуфорду и спросить у него разрешения, если хочешь. А потом отвезу тебя в интернат.

Вуди согласился; тетя Анита позвонила, и ему разрешили остаться ужинать. После еды он сказал Гиллелю:

– Твои родители правда славные.

– А я что говорил? С ними вообще проблем нет, можешь приходить, когда хочешь.

– Офигеть, твоя мама позвонила Кроуфорду и сказала, что я остаюсь ужинать. Я никогда раньше себя таким не чувствовал.

– Каким таким?

– Важным.

В лице Гольдманов-из-Балтимора Вуди обрел семью, которой у него никогда не было, и вскоре стал ее полноправным членом. На выходных он являлся с раннего утра. Дядя Сол открывал ему дверь, и он садился завтракать; почти сразу к нему присоединялся Гиллель. Потом оба отправлялись помогать Деннису Бунсу. По вечерам Вуди обычно оставался ужинать. Он изо всех сил старался быть полезным: непременно хотел помогать готовить, накрывать на стол, убирать со стола, мыть посуду, выносить мусор. Однажды утром Гиллель, глядя, как он подметает кухню, сказал:

– Утро на дворе. Уймись. Ты не обязан все это делать.

– А я хочу, я хочу это делать. Не хочу, чтобы твои родители считали, что я их использоваю.

– Использую, а не использоваю. Слушай, иди сядь, доешь хлопья и почитай газету. Читай-читай, а то вообще ничего знать не будешь.

Гиллель заставлял его интересоваться всем на свете. Рассказывал ему про книжки, которые читал, про документальные фильмы, которые смотрел по телевизору. На выходных они в любую погоду не вылезали с баскетбольной площадки. Вместе они были чумовой парой. Бесстрашно сражались против любой команды НБА. Запросто делали котлету из легендарных “Чикаго Буллз”.

Тетя Анита рассказывала мне, как она поняла, что Вуди действительно стал членом семьи. Однажды она взяла Гиллеля с собой в супермаркет за покупками и увидела, что он кладет в тележку пакет хлопьев с маршмеллоу.

– Я думала, ты не любишь маршмеллоу, – удивилась она.

А Гиллель с братской нежностью ответил:

– Я-то не люблю, это для Вуди. Его любимые.

Вскоре присутствие Вуди у Балтиморов стало делом вполне естественным. Теперь он, с согласия Арти Кроуфорда, по вторникам ходил с ними в пиццерию, а по субботам – в кино, ездил в городской аквариум, откуда Гиллель, дай ему волю, вообще бы не вылезал, и на экскурсии в Вашингтон; они даже побывали в Белом доме.

После ужина у Гольдманов Вуди всякий раз хотел ехать в интернат на автобусе. Он боялся, что Гольдманам надоест все время о нем заботиться и они его прогонят. Но тетя Анита не позволяла ему возвращаться в одиночку, это было опасно. Она отвозила его на машине и, высаживая у ворот угрюмого здания, спрашивала:

– Ты уверен, что все в порядке?

– Не беспокойтесь, миссис Гольдман.

– Да нет, мне немного тревожно.

– Не надо из-за меня волноваться, миссис Гольдман. Вы и так слишком добры ко мне.

Однажды в пятницу вечером, остановившись перед облупленным фасадом, она почувствовала, что у нее сжалось сердце.

– Вуди, по-моему, тебе лучше сегодня переночевать у нас.

– Не надо из-за меня беспокоиться, миссис Гольдман.

– Ты никого не побеспокоишь, Вуди. Дом большой, места всем хватит.

Так он первый раз ночевал у Гольдманов.

Однажды в воскресенье в Балтиморе шел проливной дождь; Вуди приехал очень рано, и дядя Сол утром обнаружил его под дверью, продрогшего и промокшего до нитки. Было решено, что у Вуди должен быть свой ключ. С того дня он стал приезжать еще раньше, накрывал на стол, готовил тосты, апельсиновый сок и кофе. Первым спускался дядя Сол. Они усаживались рядом и завтракали, читая одну газету. Потом появлялась тетя Анита, здоровалась с ним, трепала по голове; если Гиллель спал слишком долго, Вуди поднимался его будить.

Шел январь 1990 года. Однажды в понедельник Гиллель, направляясь к автобусной остановке, обнаружил в кустах заплаканного Вуди.

– Вуди, что случилось?

– В интернате не хотят, чтобы я к вам приходил.

– Почему?

Вуди понурил голову:

– Я довольно давно не хожу в школу.

– Что? Но почему?

– Мне здесь лучше. Я хотел быть с тобой, Гилл! Арти в бешенстве. Он звонил твоему отцу. Сказал, что у Бунса я больше не работаю.

– И все-таки разрешил тебе приехать?

– Я сбежал! Я не хочу туда возвращаться! Я хочу быть с тобой!

– Нам никто не помешает видеться, Вуд. Я что-нибудь придумаю!

И Гиллель придумал: в тот же день он поселил Вуди в пристройке к бассейну Балтиморов. Там он может спокойно жить до лета, туда никто никогда не заглядывает. Гиллель дал ему одеяла, еду и рацию для разговоров.

Вечером к Балтиморам заехал Арти Кроуфорд и сообщил, что Вуди исчез.

– То есть как это исчез? – встревожилась тетя Анита.

– Не вернулся в интернат. Оказалось, что он уже несколько месяцев не ходит в школу.

Дядя Сол повернулся к Гиллелю:

– Ты сегодня видел Вуди?

– Нет, па.

– Точно?

– Да, па.

– Ты не знаешь, где он может быть? – строго спросил Арти.

– Нет. С радостью бы вам помог, но не могу.

– Гиллель, я знаю, что вы с Вуди большие друзья. Если тебе что-то известно, ты должен мне сказать, это очень важно.

– Да, вот что… Он как-то говорил, что отправится в Юту, к отцу. Собирался доехать автобусом до Солт-Лейк-Сити.

Той ночью они общались по рации. Гиллель, с головой накрывшись одеялом, говорил очень тихо, чтобы не услышали родители:

– Вуди? Все в порядке? Прием.

– Все в порядке, Гилл. Прием.

– Вечером к нам приходил Кроуфорд. Прием.

– Чего ему надо? Прием.

– Тебя искал. Прием.

– И что ты ему сказал? Прием.

– Что ты в Юте. Прием.

– Здорово придумал. Спасибо. Прием.

– Не за что, приятель.

Следующие три дня Вуди прятался в пристройке. Наутро четвертого он на рассвете вышел и спрятался на улице, чтобы дождаться Гиллеля и проводить его в школу.

– Ты с ума сошел, – сказал Гиллель. – Если тебя кто-нибудь увидит, тебе крышка.

– Мне там душно. Хотел ноги размять. И потом, боюсь, если Хряк не увидит меня в школе, он опять за тебя примется.

Вуди проводил Гиллеля до школьного двора и, как обычно, смешался с толпой учеников. Но в то утро директор Хеннингс приметил незнакомого мальчика и сразу понял, что тот не из его школы. Вспомнил особые приметы, перечисленные в объявлении о розыске, и вызвал полицию. Через минуту к школе подъехал патруль. Вуди сразу его заметил и хотел удрать, но наткнулся на Хеннингса.

– Простите, молодой человек, вы кто такой? – строго спросил Хеннингс, крепко взяв его за плечо.

– Беги, Вуди! – закричал Гиллель. – Спасайся!

Вуди вырвался из рук Хеннингса и кинулся бежать со всех ног, но подоспевшие полицейские задержали его. Гиллель бросился к ним, крича:

– Не трогайте! Не трогайте его! Вы не имеете права!

Он хотел растолкать полицейских, но Хеннингс не пустил его. Гиллель разрыдался.

– Оставьте его! – заорал он вслед полицейским, уводившим Вуди. – Он ничего не сделал! Он ничего не сделал!

Оторопевшие школьники во внутреннем дворе смотрели, как Вуди сажают в полицейскую машину, пока Хеннингс и учителя не приказали им разойтись по классам.

Гиллель все утро проплакал в медицинском кабинете. Во время перерыва на ланч к нему зашел Хеннингс:

– Ну-ну, мой мальчик, пора вернуться в класс.

– Зачем вы это сделали?

– Директор интерната предупредил меня, что, возможно, Вуди появится здесь. Твой друг совершил побег, ты понимаешь, что это значит? Это очень серьезно.

После перерыва Гиллель с тяжелым сердцем пошел на уроки. Хряк с нетерпением поджидал его.

– Час мести пробил, Креветка, – изрек он. – Твоего дружка Вуди тут больше нет, и после уроков я тобой займусь. Тебя ждет чудесное собачье дерьмо. Ты уже пробовал собачье дерьмо? Нет? Это будет твой десерт. До последней крошки съешь, ням-ням!

Едва прозвенел звонок с последнего урока, как Гиллель пулей вылетел из класса; за ним несся Хряк с криком: “Ловите Креветку! Ловите его, устроим ему праздник!” Гиллель промчался по коридорам, но потом не выскочил в дверь со стороны баскетбольной площадки, а, пользуясь своим маленьким ростом, прошмыгнул через поток спускавшихся вниз учеников, взлетел по лестнице на второй этаж, по пустым коридорам добежал до каморки привратника и затаился там, стараясь не дышать. Кровь стучала в висках, сердце бухало прямо в уши. Когда он отважился выйти, уже стемнело. Он на цыпочках крался по школе в поисках выхода и вскоре узнал коридор, ведущий в редакцию газеты. Проходя мимо, он заметил, что дверь приоткрыта, и услышал какие-то странные звуки; застыл на месте и прислушался. Он узнал голос миссис Чериот. Потом раздался звук шлепка, а за ним – стон. Заглянув в щель, он увидел директора Хеннингса. Тот сидел на стуле, а на коленях у него кверху задом лежала миссис Чериот в спущенной юбке и трусах. Он крепко, но любовно шлепал ее по ягодицам, а она при каждом ударе сладко постанывала.

– Шлюха! – сказал он, обращаясь к миссис Чериот.

– Да, я жирная мерзкая шлюха, – повторила она.

– Шлюха! – подтвердил он.

– Я была очень плохой ученицей, господин директор.

– Ты была скверной маленькой шлюшкой? – спросил он.

Гиллель, в полном недоумении от представшей ему сцены, резко распахнул дверь и крикнул:

– Грубые слова – признак озорства!

Миссис Чериот вскочила с пронзительным криком.

– Гиллель? – заикаясь, проблеял Хеннингс.

Миссис Чериот подтянула юбку и вылетела за дверь.

– Чем это вы занимались? – поинтересовался Гиллель.

– Мы играли, – ответил Хеннингс.

– Это больше похоже на озорство, – констатировал Гиллель.

– Мы… мы упражнялись. А ты что тут делаешь?

– Я прятался, потому что ребята хотели меня побить и накормить собачьими какашками, – объяснил Гиллель, но директор его уже не слушал, он искал в коридоре миссис Чериот.

– Прекрасно. Аделина? Аделина, ты здесь?

– Мне можно дальше прятаться? – спросил Гиллель. – Мне правда страшно, Хряк со мной не знаю что сделает.

– Конечно, очень хорошо, мой мальчик. Ты не видел миссис Чериот?

– Она ушла.

– Куда ушла?

– Не знаю, куда-то туда.

– Ладно, посиди тут минутку, я сейчас вернусь.

Хеннингс двинулся по коридору, взывая: “Аделина! Аделина, где ты?” Потом увидел миссис Чериот: она забилась куда-то в угол.

– Не волнуйся, Аделина, мальчик ничего не видел.

– Он все видел! – взвыла она.

– Нет-нет, уверяю тебя.

– Правда? – спросила она дрожащим голосом.

– Точно. Все хорошо, тебе не о чем беспокоиться. И потом, он не из тех, кто будет поднимать шум. Не бери в голову, я с ним поговорю.

Но, вернувшись в редакцию, Хеннингс обнаружил, что Гиллеля нет. Снова они встретились через час: Гиллель позвонил в дверь его дома.

– Добрый день, господин директор.

– Гиллель? Что ты тут делаешь?

– Вы, кажется, потеряли одну вещь, я ее вам принес. – И Гиллель достал из сумки женские трусы.

Хеннингс вытаращил глаза и замахал руками:

– Убери сейчас же эту гадость! Не понимаю, о чем ты говоришь!

– Я думаю, это вещь миссис Чериот. Вы сняли с нее трусы, когда били, а она забыла их надеть. Странно, вот если бы я забыл надеть трусы, я бы чувствовал, как мне дует на пипиську. Но женщины, наверно, не чувствуют, что дует, у них ведь пиписька внутри.

– Замолчи и убирайся отсюда! – прошипел Хеннингс.

Из гостиной донесся голос жены мистера Хеннингса, она спрашивала, кто звонил.

– Ничего-ничего, дорогая, – елейным тоном откликнулся тот. – Тут просто у одного ученика затруднения.

– Надо, наверно, спросить у вашей жены, не ее ли это трусы? – предложил Гиллель.

Хеннингс сделал неловкую попытку вырвать трусы, у него не получилось, и он крикнул жене:

– Дорогая, я чуть-чуть пройдусь!

На улицу он вышел в шлепанцах и потащил Гиллеля за собой:

– Ты с ума сошел, ты зачем сюда явился?

– А вон там я видел киоск с мороженым, – сказал Гиллель.

– Я не собираюсь покупать тебе мороженое. Ужинать пора. И вообще, ты зачем явился?

– Интересно, а миссис Чериот любит прикладывать лед к красным ягодицам? – не унимался Гиллель.

– Ладно, пойдем купим тебе мороженое.