Веллей Патеркул считает, что Гадес основали Гераклиды, возвращаясь с Троянской войны, то есть в конце XII века до н. э. Такой же точки зрения придерживался и Страбон, который утверждал, что те же самые моряки, несколько лет спустя, основали и Утику, то есть примерно в 1100 году до н. э. Более поздний компилятор подтверждает это, и оба автора сходятся во мнении, что основателями обоих городов были жители Тира. Таким образом, согласно литературной традиции, Утика является древнейшей финикийской колонией в Африке, но позже мы убедимся, что в наши дни это утверждение оспаривается учеными. Плиний Старший приводит точную дату основания города – сооружение храма Аполлона в Утике, которое произошло за 1178 лет до 1101 года до н. э. («Естественная история», книга XVT, 216). Однако если мы признаем, что финикийцы плавали в Испанию уже в конце второго тысячелетия до н. э., то надо согласиться и с тем, что в Тунисе к тому времени уже существовал по крайней мере один финикийский порт. Место расположения Утики похоже на Ликсус – город был построен в устье реки Баградас, или Меджерда, при впадении в нее реки Черчера, на холме, который окружает излучина этого сухого русла. В наши дни речные отложения, принесенные Меджердой, заполнили залив и бухту Утики, и место древнего города находится теперь в 6 милях от моря. Это была прекрасная плодородная долина; река даже в сезон дождей ее не заливала, и вся она была покрыта тучными пастбищами. Долина Меджерды сейчас является житницей Туниса^[2].

В IX веке до н. э., как гласит легенда, наследники Хирама продолжили его дело. Иосиф рассказывает нам об основании Итобаалом города Ауза в Ливии. Страбон утверждает, что до эпохи Гомера финикийцы владели лучшей частью Иберии. Поэтому считалось, что Тирийские колонии, основанные, кроме Гадеса, на берегах Альборанского моря, восточнее Гибралтара, появились в IX веке. К ним относятся Абдера, Малага (сохранившая свое имя до наших дней) и Секси.

Эта традиция существовала во все времена. С тех пор как евреи лишились Эзионгебера, финикийцы не могли больше плавать в Красном море.

Восточная торговля финикийцев прекратилась после наступления ассирийцев, после того, как Ашурнасирпал захватил Каркемиш и «вымыл свое оружие в великом море земли Амурру». Тирийцы могли поддерживать свое процветание одним лишь расширением торговли на запад. И если корабельные шпангоуты, как утверждает Дж. Г. Феврия, были изобретены именно в это время, то более крепкие суда, которые стали строить финикийцы, позволили им совершать дальние плавания.

В ходе археологических раскопок конца XIX и начала XX века не было обнаружено никаких следов финикийских поселений, возникших ранее IX века до н. э. ни на Сицилии, ни в Испании, ни в Африке. Никто не нашел следов города Ауза. Именно тогда Белох и заявил, что литературным источникам доверять нельзя. До недавнего времени теория Белоха подтверждалась археологическими исследованиями, результаты которых были крайне неутешительными, а большая часть раскопок не приносила ничего нового. Тирийцы использовали Сицилию в качестве базы для своего продвижения на запад, и финикийцы, согласно Фукидиду, отступили сюда после прихода греков. Однако ни на западном, ни на восточном побережье этого острова не было найдено никаких следов их поселений, которые находились бы ниже слоев греческих колоний. Слова греческого историка подтверждались лишь семитскими названиями вроде Фапус, но этот аргумент считался очень слабым, и теория колонизации Сицилии финикийцами была признана несостоятельной.

В начале XX века Тарамелли обнаружил бронзовый подсвечник кипрского происхождения в Сардинском храме Св. Виттории де Серри. Он датировал его концом IX века до н. э., но, по-видимому, этот подсвечник мог принадлежать и к следующему веку. Вполне возможно, что его привезли на Сардинию финикийские купцы. Позже была обнаружена стела в Норе. На ней имелась финикийская надпись, тоже датированная IX веком до н. э. И хотя утверждение Олбрайта о том, что он нашел в этой надписи слово «Таршиш», не было принято в ученом мире, эта стела тем не менее неопровержимо доказывает, что во время создания надписи финикийцы находились на этом острове. Тем не менее Рис Карпентер не согласен с исследователями этой эпитафии, которые утверждают, что она была сделана в IX веке до н. э., и полагает, что она могла появиться не ранее последней четверти VIII века до н. э. На Сардинии не найдено ни одного финикийского предмета, который был бы древнее VII века до н. э.

Тщательные методические исследования Тараделла и Понсиха в Ликсусе не выявили ни одного предмета старше VI века до н. э., которые могли бы принадлежать жителям Тира.

В Испании Бонсор раскопал гробницы Кармоны, но, хотя ему и удалось найти изделия из слоновой кости, ряд которых принадлежит к восточному типу и относится к IX веку до н. э., основная часть убранства гробниц датируется VII веком до н. э. Более древние финикийские предметы не обнаружены нигде. В Кадисе, на том месте, где стоял когда-то древний Гадир, все найденные вещи относятся к VI веку до н. э., а в Малаге – к V веку до н. э. И наконец, в древнем некрополе Утики, который раскопал Кинтас, не было найдено ни одного предмета, о котором можно было бы с уверенностью сказать, что он появился раньше чем в последние годы VIII века до н. э.

До того как была получена вся эта масса доказательств, Рис Карпентер предлагал считать началом финикийских плаваний в Западном Средиземноморье конец VIII века до н. э. Однако за последние несколько лет были сделаны несколько открытий, которые позволили изменить наш взгляд на эту проблему. Неподалеку от Сциакки, небольшого порта вблизи Агригентума, в сеть одному сицилийскому рыбаку попалась бронзовая статуэтка высотой всего 38 см. Это – фигурка бога, относящаяся к тому типу, который был распространен на территории всей Финикии (например, в Библосе и Угарите) между XV и XI веками до н. э. Киапписси, опубликовавший фотографию этой находки, датирует ее XI веком до н. э.

Работа Бернабо Бреа, основанная на сицилийском материале, относящемся к началу первого тысячелетия до н. э., появилась в двух публикациях. В ней автор указывает, что керамика, найденная в восточной части острова (то есть там, где, согласно Фукидиду, финикийцы поселились еще до прихода греков), очень похожа на современные палестинские изделия, а фибулы (застежки) с островов Липари мало отличаются от своих прототипов из Мегиддо. И наконец, в месте, называемом Лаурита, в Серро-де-Сан-Кристобаль в провинции Гренада, были случайно обнаружены двадцать гробниц. Среди найденных там предметов были: алебастровые кувшины с клеймом фараонов Осоркона II (870–847 до н. э.), Шешонга II (847 до н. э.) и Такелота II (847–823 г.), керамика финикийского типа, датируемая в Палестине XI–IX, а на Кипре – VIII веком до н. э. Около 700 года до н. э. она появилась в Утике и Карфагене. И наконец, там же были обнаружены греческие протокоринфские чаши, изготовленные в конце VTII века до н. э. Эти замечательные находки помогли Пеллисеру Каталану установить место города Секси. Он датировал этот некрополь началом VII века до н. э., поскольку в нем были найдены греческие вазы. Тем не менее некоторые гробницы могут быть более древними и относиться к VIII веку до н. э., но не древнее IX века до н. э., поскольку именно в этом веке и появились алебастровые кувшины. Проблема заключается в том, что мы не знаем – были ли эти кувшины привезены в Испанию в IX веке до н. э., когда они были изготовлены, или в VIII, когда их положили в гробницы.

Однако если ученые не обнаружили никаких следов постоянных тирийских поселений, созданных около 1000 года до н. э., то даже от более поздних эпох почти ничего не сохранилось. Самое важное, что остались следы пребывания левантских моряков в Западном Средиземноморье IX и VIII веков до н. э. И хотя этих следов явно недостаточно, чтобы с абсолютной уверенностью подтвердить даты, зафиксированные литературными источниками, они тем не менее позволяют пересмотреть даты, предложенные Рисом Карпентером. Таким образом, этот вопрос еще далек от окончательного решения.

Все это можно объяснить условиями морской торговли, которые существовали в древности. Моряки не были завоевателями; они не собирались захватывать земли или создавать постоянные поселения. Им нужно было только одно – песчаный берег в дружественной стране, на который можно было бы вытащить свои корабли, и место, где можно было бы построить несколько хижин, чтобы переждать зиму. Найти следы таких временных жилищ практически невозможно. Города основывались, валы сооружались и гавани строились гораздо позже, чтобы оказывать сопротивление врагу или помогать расселиться своим согражданам, которые приехали сюда, как мы еще увидим, без намерения вернуться. Переход от одной фазы к другой в разных местах происходил в разное время. В Гиппоне (современная Аннаба в Алжире) постоянное поселение появилось лишь после 200 года до н. э., а создание порта датируется I веком до н. э.

Можно привести несколько примеров. В случае с кипрским городом Китион, который тирийцы одно время называли Карт-Хадашт, как и свой африканский город, и который был их главным поселением на острове, шведские археологи подтвердили, что с XI века до 850 года до н. э. тирийцы жили здесь отдельно от местного населения. Они перевезли сюда свои семьи и построили город лишь во второй половине IX века до н. э.

В Сабрате, колонии, расположенной на окраине Большого Сирта, неподалеку от Большого Лепсиса, раскопки, проводимые Хейнесом, выявили ниже уровня пола в домах IX века до н. э. остатки хижин VIII века до н. э., построенных на песке, а также кусочки керамических изделий того же века. Хорошо видно, что это место заселялось с перерывами, и лишь в V веке до н. э. тирийцы построили постоянные дома. В Истрии, на Черном море, аналогичным образом поступали греки.

На берегу, неподалеку от местного города, Кондурачи обнаружил остатки хижин, в которых обитали греческие купцы, приезжавшие сюда торговать еще до основания колонии. Когда источники сообщают нам об «основании колонии», они, несомненно, имеют в виду поселения подобного типа. Тарадел предлагает изменить дату создания знаменитых храмов (в особенности храма Мелгарта в Ликсусе), заявляя, что точкой отсчета надо считать не закладку его фундамента, а освящение огороженного пространства, или магома, где под открытым небом приносились жертвы богам^[3].

Прекрасно описывал жизнь моряков и купцов, отправившихся в далекое плавание на поиски богатств, Гомер. Когда плавание было подготовлено, отобрали 52 молодых гребцов: «Дойдя до корабля и спустившись на берег, они стащили черное судно в море, установили на нем мачту и паруса, закрепили весла в кожаных петлях, все, как следует, и подняли белый парус. Затем они поставили его на мертвый якорь…»

А тем временем женщины занялись погрузкой на корабль всего необходимого. Телемах говорит: «Послушай, няня, не подаришь ли ты мне несколько кувшинов с вином? И пусть оно будет самым лучшим из того, что у тебя есть… Налей мне двенадцать кувшинов и заткни их пробками. И насыпь мне в прочные кожаные мешки ячменной муки – двадцать мер, пожалуйста, молотого зерна…»

Когда он поднялся на корабль: «Причальные канаты были отвязаны, и Телемах велел морякам взяться за снасти. Они охотно подчинились, подняли еловую мачту, установили ее на место, укрепили ее подпорками и с помощью плетеных кожаных канатов подняли белый парус».

Точно таким же образом образом: «[Менелай] плавал в тех дальних краях (Египетского побережья), где люди говорят на чужом языке, накапливая богатства в товарах и золоте…»

При хорошей погоде, в водах дружественных стран, они плыли днем и ночью. В противном случае на закате подходили к берегу, как сделал Одиссей: «Мы спустили парус лишь после того, как пристали к берегу. Спрыгнув на песок, мы повалились спать».

Но вот Одиссей и его товарищи добрались до места, где можно было запастись пресной водой: «Мы сошли на берег, чтобы набрать воды, и мои моряки тут же уселись у своих кораблей, чтобы пообедать».

С целью пополнить запасы продовольствия они охотились, как только появлялась такая возможность: «Мы взяли с кораблей свои изогнутые луки и длинные копья, разделились на три группы и отправились на охоту; вскорости провидение послало нам богатую добычу… В моей группе было двенадцать судов: каждому досталось по девять козлов… И весь день, пока не село солнце, мы наслаждались обильной мясной едой, которую запивали выдержанным вином, ибо красное вино на наших судах еще не перевелось… Солнце село, наступила ночь, и мы уснули на морском берегу…»

В плохую погоду они ночевали на кораблях – гребцы укладывались под лавками, а капитан – на кровать, которая стояла у мачты, над люком, где хранились «сокровища» экспедиции.

И наконец, Гомер описывает прибытие финикийцев, вложив в уста Эвмея такие слова: «Однажды на остров явились эти негодные финикийцы, жадные разбойники, на черном корабле, который был нагружен всякой ерундой. В доме моего отца оказалась женщина их расы, красивое и здоровое создание с очень умелыми руками. И этим подлым финикийцам удалось вскружить ей голову. Один из них обольстил ее, когда она стирала белье, и овладел ею у борта нашего судна…»

Она тут же решила вернуться