Глава 2,
в которой строятся невероятные предположения

– Много видел мертвецов, но таких никогда. Занимательный случай, хоть монографию пиши, – прозектор Глеб Шталь снял шапочку и провёл пятернёй ото лба к затылку, приминая непослушные светлые волосы, которые тут же вспушились обратно.

– Подождут твои мемуары, Глеб. Ты мне скажи, от чего она умерла? – Стоявший напротив врача Дмитрий Самарин покачал головой.

– Понятия не имею, Митя, – широко улыбнулся Шталь.

Мужчины внимательно посмотрели друг на друга. Мёртвая девушка, лежащая на столе между ними, безмятежно глядела в потолок.

– И это говорит мне друг и лучший полицейский врач Москвы, – сыщик иронически прищурился. – Ладно, хватит шуток. Давай по порядку.

– Как скажешь. Итак: девушка, от семнадцати до двадцати лет, рост метр шестьдесят два, телосложение худощавое, цвет волос – русый. Особых примет вроде родимых пятен или шрамов не имеется. Судя по внешности – не из богатых, но и не крестьянка или прачка. В общем, тяжёлым физическим трудом не занималась. Но есть нюанс… Точнее, два.

– Какие?

– На глаза посмотри внимательно.

– Тёмные. Блестящие. Погоди…

– Ага. А должны быть тусклые и сухие. Она же не пять минут назад умерла.

– Что за фокус?

– Краска. Масляная. Нарисовано поверх роговицы. Весьма правдиво, кстати.

– Бред какой.

– Вот именно. Зачем это сделано, ума не приложу. Никогда такого не видел.

– А второй нюанс? Тоже странный?

– Второй проще. Вот, гляди. – Доктор отвернул простыню и взял труп за руку, повернув ладонью вверх. – Видишь мозоли на пальцах? Такие характерны для швей, причём тех, что шьют руками.

– Это ж сколько надо шить, чтобы такие заработать? – Дмитрий наклонился, чтобы изучить мозоли.

– Много, Митя. Мы-то с тобой фабричное носим, а в дорогих ателье по-прежнему ценят ручной труд, тонкую работу. Кстати, бельё своё эта Снегурочка, вероятно, тоже сама шила, но про одежду потом. Меня больше заинтриговала причина смерти и её обстоятельства.

– А с ними что?

– А тут начинаются загадки. – Доктор откинул простыню полностью. – Смотри сам. Ни ушибов, ни порезов, ни следов удушения. Один крохотный след еле нашёл – вот, на шее. То ли укол, то ли укус. Есть пара синяков, но все старые, к делу не относятся. Невинность, замечу, не нарушена, признаков полового насилия нет. На вскрытии тоже чисто – молодой, крепкий организм. Ну, коронарные артерии слегка сужены – сердечко, видимо, трепыхалось перед смертью, но, опять же, не до приступа.

– Может, замёрзла насмерть?

– Думал об этом, но клиническая картина совсем не та.

– Болезни? Тиф? Испанка? Туберкулёз? Что-нибудь хроническое?

– Никаких болячек. Абсолютно здоровая, хоть и худосочная, на мой вкус.

Митя поморщился. Нет, врачебный цинизм иногда всё-таки переходит рамки.

– Отравление рассматривал?

– Пока склоняюсь к этой версии, хотя в желудке ничего не нашёл. В крови есть следы каких-то непонятных химических соединений. По всем известным ядам прогнал – определить не смог, уж извини. Отправил образцы коллегам в университет, у них лаборатория и финансирование получше наших. Обещали помочь.

Как будто в подтверждение его слов лампочки на потолке угрожающе замигали и затрещали. На пару секунд свет погас вовсе, и в полной темноте Митя ощутил, как замерло сердце и перехватило дыхание. Всего лишь сбоит электричество. Сейчас пройдёт.

Освещение вернулось, а с ним и голубые стены со слегка облезлой краской, и коричневый терракотовый пол с выбоинами от каталочных колёс. Глеб, казалось, не заметил некоторую бледность приятеля и махнул рукой:

– Сколько месяцев уже требую независимый генератор! Постоянно электричество сбоит, а тут же холодильные шкафы, вентиляция. Артефакт стазиса ещё до войны выпрашивал, а теперь уже и не пытаюсь, мёртвое дело. Но генератор-то можно купить?

– И не говори. – Тема финансирования и для Дмитрия была такой же болезненной. – Мы стазис тоже просили – для архива документов и улик. Нету – и весь разговор. В последний раз отписали – заведите, мол, кота, если вам грызуны досаждают. За свой счёт, разумеется.

– Мне кот точно не поможет. Скорее наоборот. Ладно, о чём мы там с тобой?

– О причинах смерти. Если склоняешься к отравлению, то могла ли она сама…

– Не исключаю. Но есть неувязка. Ты помнишь, как мы её нашли?

Дмитрий, к сожалению, помнил. Это москвичи после больших праздников безмятежно отсыпаются, в то время как полиция собирает оставленный отдохнувшими «урожай». Кому – разбитые витрины, кому – пропавшие вещи, а Мите – труп. Прекрасный подарок в новогоднее утро, лучше не придумаешь.

– Положение её тела мне сразу показалось странным, – продолжил доктор. – Неестественным. Она будто… позировала как для фотографии. И словно в один момент замерла и окоченела в этой позе, что невозможно.

– Магическое воздействие?

– Исключено. Проверили. Думаю, тут другое.

– Говори уже.

– Сразу после смерти кто-то её намеренно в такую позу поставил, зафиксировал, подождал, пока труп окоченеет, а потом водрузил возле ёлки. Как экспонат. Ещё и деревяшками её под шубой подпёр, чтобы не упала. Трупных пятен два вида, барышню двигали и переносили.

Дмитрий задумался. Выходит, одно из двух. Либо некто нашёл уже мёртвую девушку и зачем-то «украсил» ею площадь у пассажа, либо этот же некто её убил и там выставил. Обе версии, если честно, казались бредовыми. Зачем такое делать? И Дмитрий, кажется, понял, почему доктор Шталь был так озадачен.

– Глеб, ты время смерти определил?

– Судя по окоченению, не более сорока восьми часов, но и не менее суток. То есть умерла она, скорее всего, днём тридцатого декабря. Но учти, сейчас морозы. В общем, её могли раньше убить и хранить в холоде. Из-за этого картина смазана.

– Прекрасно. Я к тебе за ответами, а ты мне ещё больше вопросов набросал. Мирозданию не чуждо чувство юмора. Первое дело же!

– А ты хотел, чтобы всё было легко? – Теперь доктор иронически прищурился.

– Закрыть хочу быстрее. Ладно, надеюсь, разберёмся, что за убийственный спектакль там случился. Может, загадка совсем не сложная, просто мы ответа пока не видим.

– Всё возможно. Но я с этой барышней ещё поработаю, уж больно дело интересное. И как в университете анализы закончат – результаты пришлю. Ты тоже держи меня в курсе.

– Буду. А что ты про одежду говорил?

– Заберёшь у дежурного, там все её вещи. Они тоже… странные. Шуба богатая, как и вся верхняя одежда – явно с чужого плеча. А вот исподнее, судя по виду, своё. Там записка от меня есть, посмотришь.

– Отлично. По делу вроде всё. На воскресенье есть планы?

– Я тут с медсестричкой познакомился из хирургии, в кинематограф зовёт, на мелодраму «Водопад жизни». И подружка у неё есть – говорит, миловидная. Не сходить ли нам вчетвером?

– Почему нет? Телефонируй, как условишься.

На том и попрощались.

Сев с увесистым мешком в служебный автомобиль, Дмитрий размышлял и анализировал разговор с Глебом. Эх, если бы всё было просто… Сыщик и так, откровенно говоря, чувствовал себя не в своей тарелке. Да, вернулся с войны, неплохо себя показал в полиции после перерыва, но дать ему целый отдел под руководство? В его-то возрасте? Есть люди старше, опытнее. Но нет. Вызвал под Рождество сам Карл Иванович Ламарк, начальник сыскной полиции Москвы. Хвалил, руку жал и сообщил, что на него, Дмитрия Самарина, возложена серьёзная задача – возглавить новый отдел, который будет заниматься исключительно убийственными делами.

– Такое дело, Дмитрий, государственной важности, – объяснял Карл Иванович, подкручивая шикарные усы. – Видишь, расширяемся, реформа идёт. А работать кому? С войны через одного вернулись, потом «испанка»^[5], чтоб её. Одни штатские у нас теперь, пенсионеры да юнцы сопливые. А ты человек с опытом, хоть и молод ещё. Теперь все по своим направлениям будут – кражи ли, хулиганства, незаконная торговля. А тебе, значит…

– Смертоубийства?

– Они, родимые. И сам знаешь почему.

Митя догадывался. «Сытинское» дело полгода назад. Тогда в работном доме в Сытинском переулке нашли восемь трупов, и во многом благодаря ему, Дмитрию Самарину, преступление раскрыли по горячим следам. Коллеги говорили о редком чутье, а Митя считал, что ему просто повезло.

– Возьмёшь это направление в свои руки. Надеюсь на тебя, Самарин. Троих человек тебе в подчинение выделю. Больше пока не могу, уж не обессудь. Но если хорошо себя покажете, то похлопочу, чтобы расширили штат. В общем, с нового года и отдел себе принимай новый – Смертный.

– Может, Убийственный, Карл Иванович? Или Убойный? «Смертный» слишком зловеще звучит.

– Как хочешь называйся, главное, результат покажи.

Дмитрий вспоминал и этот разговор, пока автомобиль неторопливо пробирался по заснеженным улицам Москвы. Слева – синий отсвет в стёклах, справа – красный. Это ещё лет шесть назад вышло цветовое предписание к государственным и общественным экипажам – конным и автомобильным. У полицейских выездов два фонаря – синий и красный, у пожарных – оранжевый, у скорых медиков – белый. У извозчиков зелёный должен гореть, если экипаж свободен. Кстати, удобно оказалось. Сразу видно, кто едет и торопится ли, если в придачу есть звуковое сопровождение.

Тут, правда, промашка вышла. По звуку предписаний не выпустили, и начали все придумывать кто во что горазд. Пожарные себе трубные рога на транспорт установили – звук низкий, тревожный от них выходит. Врачи, напротив, партию особых колокольчиков заказали – с высоким, зудящим голосом, ни у кого таких больше нет.

А полиция что? Купила по дешёвке партию артефактов… с собачьим воем. Тогда, в начале Великой войны, магия ещё предметом роскоши не считалась. От того воя полицейские лошади, конечно, неслись как на скачках. Однако люди и животные по всей Москве шарахались, как от прокажённых. Нескольких насмерть в суматохе передавило. За эти завывания московских полицейских даже прозвали «псами государевыми». Обидно. И стилистически неверно, кстати. Полиция давно подчиняется не Государю, а Правительству и премьер-министру. Император ещё пятнадцать лет назад отошёл от дел после смерти наследника и государственным устройством вовсе не занимается, лишь духовными деяниями и благотворительностью.

Митя тогда ещё был маленьким, но отец рассказывал, как страшно начинался тысяча девятьсот пятый год. Смута катилась по стране, были стачки и забастовки, плодились революционеры и бунтовщики. В начале января эти возмущения чуть не переросли в революцию, когда настоятель приюта Святого Тируса, маг мудрости Георгий Гапон, повёл к Зимнему дворцу десятки тысяч недовольных людей с петицией государю.

Войска охраны и толпа были на взводе. Казалось, ещё минута – и послышатся ружейные залпы, когда из главных ворот дворца вышел государь: один, без охраны, с прямой спиной и траурной лентой через грудь. Он дал знак солдатам, и те опустили оружие. А потом пошёл сквозь толпу, и лицо у него было такое, что людей брала оторопь, и те поспешно расступались. Он поравнялся с главным «смутьяном» и что-то тихо ему сказал. После этого Гапон без церемоний обнял императора, и они стояли так несколько минут среди недоумевающего народа.

«Государь примет все наши требования, – сообщил наконец отец Георгий собравшимся. – Наша миссия исполнена. А ныне смените гнев свой на скорбь и помолитесь со мной за упокой души младенца-цесаревича». Он первым упал на колени. А вслед за ним царь, и солдаты, и вся многотысячная толпа.

Сильный был маг Гапон, могущественный менталист, если умел одной силой воли как поднять толпу, так и успокоить в один миг. С тех пор многое произошло. Приняли Конституцию, ввели всеобщее избирательное право, дали широкие полномочия Государственной думе и Земскому собранию, выбрали премьер-министра, который с тех пор сменился уже трижды. Некоторые горячие революционеры, послужив в новом правительстве, убедились, что управлять страной не так просто и что политика строится на компромиссах, а не на терроре. Сам Гапон управлял Министерством церковных и магических дел. Пока магия была в силе.

Теперь, после Великого разлома, что случился в конце войны, большинство старых артефактов бесполезны без подпитки, а на создание новых, столь же мощных, у магов не хватает резерва. Хотя от «собачьих сирен» полиция ещё раньше отказалась. Сняли их потихоньку да заменили на клаксоны особого тембра – на кряканье похожего. Так что теперь охранителей порядка иногда «утками» зовут. Но уж лучше утки, чем собаки.

Сам Дмитрий «крякалку» старался не использовать. Если спешишь – так лучше лихача-извозчика нанять, быстрее будет. А для того и гражданский костюм лучше форменной одежды, тем более что им, сыщикам, к обязательному ношению она не предписывалась.

Так и доехал в раздумьях до Малого Гнездниковского переулка, где размещалась Московская сыскная полиция. Внешний вид легкомысленного трёхэтажного особнячка в стиле ампир (обильная лепнина и французские балконы) с внутренним содержанием не вязалась совсем. Интерьеры стараниями начальства привели к виду весьма лапидарному, точнее – казённому. Никаких завитушек и декораций – суровое государственное учреждение.

Дежурному Митя кивнул, поднялся на второй этаж и через общую комнату, где размещался весь его невеликий отдел, прошёл к себе в кабинет. Трое сотрудников были на местах, сдержанно поздоровались. Сидят, работают, икону Диоса вон повесили в красном углу, надо же. Туда бы лучше портрет Видока. Или Ивана Путилина^[6]. Самарин сообщил подчинённым: «Через пятнадцать минут – ко мне», и сел разбирать мешок с вещами и запиской от Шталя.

Находки без труда разместились на большом дубовом бюро. Его основательный остов вкупе с несколькими креслами, потёртым диваном и парой шкафов красного дерева и составляли всю обстановку небольшого кабинета.

Итак, Снегурочкина шуба, шапка и варежки – всё явно из одной «коллекции». Ткань дорогая, златотканая. Но ни ярлыков, ни монограмм нет. Производителя бы найти. А вот бельё, наоборот, – простенькое, хлопковое, такое небогатые девушки носят. Глеб в записке отметил, что платья на девушке не было, под шубой сразу исподнее. Вряд ли она сама бы так оделась, если до сих пор невинна. Значит, шуба, скорее всего, не её. А вот остальное…

Поборов первое стеснение, Митя всё-таки рассмотрел бельё внимательно. Самодельное, руками сшитое, с простенькой вышивкой по краю, но видно, что изготовлено со старанием. А вот и подсказка – на сорочке теми же нитками, что и вышивка, – маленькие буквы «П. М.». И на нижней юбке те же инициалы, и на кофточке, и на чулках. Это уже хорошая зацепка. Ботинки особой информации не дали, кроме той, что подошва у них почти прохудилась. В общем, самая обычная дешёвая обувь.

В кабинете уже собрались подчинённые.

Дмитрий оглядел свою команду. Более разношёрстный коллектив было трудно себе представить. Наскребли, как говорится, по сусекам.

Старший по возрасту, но не по званию – Семён Осипович Горбунов. Пятьдесят пять лет, бывший городовой, недавно перешедший на «штабную» работу. Всегда спокоен, немного ленив, усами и корпулентностью фигуры напоминает моржа. Зато по выслуге лет обладает многочисленными связями и знакомствами в самых разных кругах. Знает почти все городские сплетни и слухи.

Младший в команде – Михаил Афремов, Мишка. Восемнадцать лет, выпускник полицейских курсов. Рыжий, тощий, с неуёмным темпераментом. На месте усидеть не может, хочет быть везде и сразу, на самые сложные задания вызывается первым. Правда, бестолковости от его действий тоже бывает много ввиду малого опыта, зато энергии в нём хоть отбавляй.

Ну и третий сотрудник – Лев Вишневский. Тридцать три года, «человек в футляре». Он вообще из Управления статистики вдруг решил перейти в полицию. Обществу людей предпочитает бумаги, всегда чисто выбрит и строго одет. Неразговорчив, зато незаменим для самой скучной работы, за которую никто не хочет браться. Написать длинные отчёты, сверить сотни таблиц построчно, отыскать в картотеке одно лицо из тысяч – для него в радость.

Эти трое и сейчас совсем по-разному ждали совещания. Семён Осипович развалился в кресле, неторопливо набивая трубку табаком. Мишка примостился на самом краешке стула, нервно стуча каблуком по полу, а Лев достал блокнотик с карандашом, приготовился записывать.

Вот такая команда.

Ну и начальник над ними – Дмитрий Самарин, двадцати пяти лет. Учился в церковной школе, потом на полицейских курсах, а после на юридическом факультете Императорского московского университета. На госслужбе уже четыре года (с недолгим перерывом на военные действия). Высокий худой брюнет, левый глаз – зелёный, правый – карий. Из особых примет – шрам на левой брови. Человек энергичный, работоспособный, умеет сходиться с людьми…

В последнем, однако, Митя был уже не так уверен. Самозванец он, вот кто. Лжедмитрий. То есть Дмитрий-то настоящий, а вот действительный ли начальник? Вот же сидят перед ним люди – более опытные, зрелые (Мишка не в счёт). Поэтому есть сомнения. А вдруг не получится? Вдруг не примут всерьёз?

Оттого Митя, человек в жизни открытый и живой, с подчинёнными пока решил вести себя сухо и отстранённо. Чтобы, так сказать, завоевать авторитет.

– Значит, так, – начал он. – Есть новая информация по Лубянскому убийству от полицейского врача, который производил вскрытие. Исходя из этих данных, считаю необходимым незамедлительно заняться сбором улик и опросом граждан, могущих иметь причастность к делу.

«Ох, что за язык, что за жуткая канцелярщина», – ужаснулся сам себе Дмитрий, но остановиться уже не мог. Подробно пересказав коллегам полученную от Шталя информацию, а также собственные заключения от изучения одежды, Митя перешёл к раздаче заданий.

– Семён Осипович, вам поручаю ещё раз опросить городового Фрола Есаулова – надеюсь, он уже протрезвел и выспался. Вы с ним давно знакомы, думаю, вам он расскажет, если что-то новое вспомнит. Ну и на его участке организуйте опрос свидетелей из числа проживающих в квартале граждан.

Горбунов хмыкнул и выпустил клуб дыма.

– Тебе, Михаил, задание: бери любой предмет из этого белья, хоть сорочку, хоть чулок, фото девушки не забудь – и отправляйся по ателье, швейным мастерским, фабрикам. Ищи тех, кто опознает швею с инициалами «П. М.» или её одежду. Начни с ближайших к месту происшествия участков.

– Есть! – Мишка подскочил, схватил сорочку со стола. – Разрешите идти?

– Беги. Ну и Лев… Янович (Митя не мог пока решить, как обращаться к третьему сотруднику – разница в возрасте вроде невелика, но вид у Вишневского очень уж чопорный). Вас я попрошу составить список театральных и прочих лавок, выдающих маскарадные костюмы напрокат, а также запросить в этих лавках официальным письмом информацию о тех, кто арендовал костюм Снегурочки, но обратно не вернул.

Вишневский всё это время строчил в блокноте не переставая. А с окончанием Митиной речи поставил на листе жирную точку и сухо кивнул.

Поручения розданы, план действий определён. Первое дело – сложное, но интересное. И раскрыть его нужно как можно быстрее. Иначе оно не только буквально, но и фигурально – станет мёртвым.