9

Крик раздирал его на части.

Вопил не он, Седрик Волокин, а его нутро. Неслыханная боль, выплеснувшаяся из самых его потрохов, в горле превратилась в огненную струю. Его вырвало. И снова вырвало. Это был уже сплошной поток, судорога, разрывающая все на своем пути, отдающаяся в каждом хряще, пронизывающая мозг, доводящая почти до обморока.

Стоя на коленях над унитазом, Волокин чувствовал, как пульсирует обожженная трахея. И уже дрожал от страха перед следующим приступом рвоты…

Далеко, очень далеко послышались шаги.

Сосед по общаге. Пришел поглазеть, жив он или уже подыхает.

– Ты как?

Он знаком велел ему убираться. Хотел домучиться до конца. В одиночестве. Коснуться самого дна и никогда больше не выныривать.

Сосед уходил, когда новая судорога отбросила его к краю толчка.

Он дрожал, склонившись над унитазом. Изо рта стекала струйка слюны, капая на желчь, уже скопившуюся в сливе. Волокин не шевелился. Малейшее движение или попытка сглотнуть могли разбудить зверя…

И все-таки он не желал сдаваться. Он не станет принимать никаких лекарств. Ни метадона, ни суботекса. Его послали сюда, в общежитие в Уазе, храм безмедикаментозного лечения. Вот он и будет до конца держаться за это решительное «без».

Приступ отступал. Он это чувствовал. Жар отпускал, сменяясь ознобом. Кровь превратилась в стукающиеся друг о друга льдинки, ранящие стенки сосудов.

Второй день без наркоты.

Один из самых поганых. Да и третий будет не лучше.

Сказать по правде, их впереди еще немало.

Но нужно держаться. Чтобы доказать самому себе, что ты не болен. Или хотя бы что болезнь излечима. Что можно соскочить. Об этом он знал. Ему говорили. Но его мозг, измученный ломкой, отказывался в это верить. Пустые слухи.

Он выпрямился. Опустился на пол, прислонившись спиной к стене. Левая рука лежала на унитазе, правая отброшена, словно в ожидании жгута. Он перевел на нее взгляд. Будто она и не принадлежала ему. Желто-сине-фиолетовая, худая как плеть. У него вырвался короткий зловещий смешок. Ты не в лучшей форме, Воло… Он медленно помассировал предплечье, ощущая под пальцами жесткую, как кора, кожу, а под ней – мускулы и кости, усохшие, изъеденные.

Два дня без наркоты. Сегодня он пережил классическую «черную дыру». Сперва – затишье перед бурей. Пока чудище не выглянет из колодца, чтобы потребовать свою дозу. И он дожидался, когда гидра поднимет мерзкую голову. Она воспрянула ровно в полночь, и вот уже два часа, как он бьется с ней, будто античный герой.

Он обхватил плечи руками и попытался унять дрожь. Зубы и кости стучали так, что унитаз подрагивал им в такт. Он почувствовал, как желудок снова сжимается, и подумал было, что сейчас все начнется по новой. Но нет. Он срыгнул воздухом, и его отпустило. Все правильно… Теперь он сможет доползти до своей комнаты и молиться, чтобы сон накрыл его хотя бы до рассвета. Все-таки днем даже ад выглядит иначе.

Он нащупал спуск. Слил воду.

На четвереньках пополз к выходу. Промокшая от пота рубашка прилипла к спине. От озноба руки дрожали, словно у нарика, коловшегося сотни раз…

Вернуться в комнату.

Забиться в спальный мешок.

Молить о сне.

Когда он очнулся, часы показывали 4:20. Он был в отключке больше двух часов, но так и не выбрался за дверь клозета. Растекся как лужа прямо здесь, на кафельном полу.

Он снова пустился в путь. Со скоростью улитки. Скорчившись, согнувшись пополам в своих жестких от высохшего пота шмотках, добрался до коридора. Закралась смутная надежда: он станет сильнее, когда выберется из этого кошмара. Да. Сильнее и с выжженным в каждом уголке мозга клеймом. Больше никогда.

Ему удалось встать, опираясь плечом о косяк двери. Держась за стенку, он вышел в коридор, каждый раз приподымая себя на несколько сантиметров, чтобы продвинуться еще чуть-чуть. Штукатурка, фанерная дверь. И снова, и снова. В каждой комнате он ощущал присутствие других мучеников, таких же, как он, нариков, проходивших курс дезинтоксикации…

Одна дверь. Вторая. Третья…

Наконец он схватился за дверную ручку своей конуры и перешагнул через порог. Пространство в пятнадцать квадратных метров освещал утренний свет. До него не доходило, как такое возможно. И словно чтобы довершить его смятение, в соседней деревне зазвонили колокола. Он уставился на часы: семь утра. Выходит, он снова вырубился и даже не заметил, что провел остаток ночи в коридоре.

Планы изменились.

Пытаться заснуть уже нет смысла. Выпить кофе и в путь.

С непривычной четкостью он сфотографировал взглядом каждую деталь в своей комнате. Вытертый, покрытый пятнами ковер. Красноватый линолеум. Спальный мешок. Стол с лампой из «Икеи». Рисунки на обоях. Окно, за которым хмурится день.

Из созерцания его вырвала судорога.

Его знобило. Вот уже два дня, как его бросало то в жар, то в холод, одежда постоянно была влажной. Даже глазные белки пожелтели, как и вся кожа, вплоть до пальцев на ногах. Моча стала красной. Ни дать ни взять, черная лихорадка. В сущности, ломка и впрямь похожа на тропическую болезнь. Он как свои пять пальцев знал далекий прогнивший край – топкие героиновые земли, – где он и подцепил эту гадость.

Ему был нужен горячий душ, но возвращаться в коридор не хотелось. Он предпочел кофе. Здесь у него есть все, что нужно. Горелка, «Нескафе», вода. Он подошел к раковине, набрал воды в походный котелок, вернулся к горелке. Дрожащей рукой чиркнул спичкой и замер, зачарованный синеватыми отсветами огня. Так он и стоял, пока боль от ожога не привела его в чувство. Снова чиркнул спичкой, потом еще одной.

Только с четвертой попытки ему удалось зажечь конфорку. Обернувшись, он осторожно взял ложку. Погрузил ее в банку с растворимым кофе. Когда в кастрюльке уже закипала вода, он снова замер. Ложка. Порошок. Тут до него дошло, что, выполняя все так тщательно, он словно повторяет тот самый ритуал, который стремился забыть.

Он высыпал кофе в стакан. И снова свалился в обморок перед дрожащей поверхностью воды. Отзвонили колокола. Прошел еще один час. Отныне время расширилось. Превратилось в нечто мягкое, как на полотнах Дали, где стрелки часов изогнуты, словно ленты лакрицы.

Он втянул руку в рукав. Схватился за ручку кастрюльки. Вылил воду в стакан, который тут же наполнился коричневатой жидкостью, прекрасно сочетавшейся с этим унылым часом.

И только тогда он вспомнил о назначенной встрече.

Сегодня ночью перед приступом он получил вызов.

Знак во тьме…

Он с улыбкой подумал о перехваченном для него телексе.

Убийство, церковь, дети: все, что ему нужно.

Сложившуюся ситуацию можно выразить аксиомой.

Это расследование нуждается в нем.

Но главное, он сам нуждается в этом расследовании.

10

И, как всегда, человек валится в пыль.

Красную пыль африканской земли.

Путаясь в джеллабе, он пытается подняться, но тяжелый походный ботинок бьет его в живот, потом под подбородок. Человек выгибается и падает. Удары ногой. В лицо. В живот. В пах. Кованые подошвы находят скулы, ребра, хрупкие кости под самой кожей. Человек уже не шевелится. Истязатель может рассыпать удары, куда вздумается. Челюсть, зубы, нос, губы, глаза. Кожа лопается, обнажая мускулы, сухожилия, все в кровавой каше, смешанной с землей.

Руки хватают канистру. Вонь дизельного топлива заглушает запах крови. Струя заливает разбитое лицо, шею, волосы. На тело кидают горящую зажигалку. Огонь вспыхивает мгновенно. Фиолетовое пламя, которое тут же становится красным. И вдруг человек выпрямляется: это ящерица. Огромная ящерица, чья острая пасть торчит из-под капюшона, а когтистые лапы – из-под рукавов джеллабы…

Лионель Касдан проснулся с бешено колотящимся сердцем. Он все еще чувствовал запах пылающего полотна, а вместе с ним – кошмарный смрад обугленной плоти и паленых волос. Ему понадобилось несколько минут, чтобы понять: треск пламени – не что иное, как телефонный звонок.

– Алло?

– Это я.

Воркующий голос патологоанатома Рикардо Мендеса:

– Я тебя разбудил?

– Ага. – Он взглянул на часы: четверть девятого. – И правильно сделал.

– По статистике, старики спят на четыре часа дольше, чем мужчины среднего возраста.

– Отвянь.

– Ты не в духе – это тоже типично для стариков. Ладно. Я собираюсь на боковую. Всю ночь возился с твоим чилийцем. Хочешь узнать наше заключение?

Касдан приподнялся на локте. Страх таял в его крови.

– Короче, – продолжал Мендес, – я подтверждаю то, что говорил тебе вчера. Остановка сердца, вызванная резкой болью, причиненной острием, введенным в оба ушных отверстия. Главная новость – это его исходное состояние.

– Что ты называешь исходным состоянием?

– У клиента были проблемы с сердцем. Оно носит характерные следы инфаркта. Сердечная мышца красноватая, испещрена полосками. Детали я опускаю. Мотор у него уже останавливался. Несколько раз.

– И о чем это говорит?

– Обычно подобное состояние сердца свидетельствует об излишествах: курево, выпивка, жратва… Но артерии у твоего Гетца – как у юнца. Ни малейших следов злоупотреблений.

– Следовательно?

– Я склоняюсь к предположению, что речь идет о коротких остановках сердца, о спазмах коронарных сосудов, вызванных сильным стрессом. Невыносимым страхом. Мучительной болью.

Касдан потер лицо. Он снова способен мыслить трезво. Кошмар с запахом паленой свинины рассеялся.

– Гетц побывал в лапах чилийской хунты. Его пытали.

– Это могло бы объяснить рубцы на сердце. И кое-что еще.

– Что?

– Шрамы. На члене, туловище, руках и ногах. Но особенно на члене. Над ним мне еще придется потрудиться. Рассмотреть шрамы под микроскопом, чтобы точно определить их возраст. И подумать, чем их нанесли.

Касдан молчал. Он вспомнил о причине смерти Гетца: боли. Между мученическим прошлым и обстоятельствами его гибели существовала связь. Чилийские палачи вернулись, чтобы казнить его?

– И последнее, – продолжал Мендес. – Твой подопечный перенес операцию по поводу спинномозговой грыжи. Был установлен протез французского производства. По марке и серийному номеру я могу выяснить, где сделана операция.

– Зачем?

– Чтобы убедиться, что клиент приехал во Францию под тем же именем. – Мендес раскатисто засмеялся. – С этими иммигрантами надо держать ухо востро!

– Ты что-то говорил об исследовании слухового органа в больнице Мондора.

– Ответ пока не получен.

– А твой эксперт из больницы Труссо?

– Ей я еще не дозвонился. Надеюсь, тебе не взбредет в голову завалиться туда, с твоей-то зверской рожей? Это ведь детская больница, там полно глухих детишек, им и Рождество не в радость.

Касдан повесил трубку и потянулся в постели. Ему вспоминались фрагменты сна. Он читал книги о мире сновидений, в том числе Фрейда. Имел общее представление о механизмах сна. Сгущение. Замещение. Символизация. За этими бессвязными сценами всегда кроется сексуальное желание. Что же прячется за зверской расправой, которая снится ему уже не первый десяток лет? Армянин потряс головой. В его-то возрасте! Кого он пытается обмануть, принимая кошмарное воспоминание за обычный страшный сон. Он поплелся в ванную. Вот уже три года, как он жил в бывших служебных комнатушках под самой крышей дома на углу улицы Сент-Амбруаз и бульвара Вольтера. Первую комнату он купил здесь в 1997-м, для сына. Позже, в 2000-х годах, ему предложили еще три, соседние. Он приобрел и их, отремонтировал и привел в порядок, надеясь сдать внаем и получить прибавку к пенсии.

Но судьба распорядилась иначе. Умерла жена, Нарине. Сын уехал. И в квартире на площади Балар, где прошли последние двадцать лет жизни, он остался один. Тогда он предпочел перевернуть страницу и перебраться в эти смежные комнатушки, еще пахнувшие свежей краской. Что еще нужно одинокому человеку, если, конечно, он не против постоянно ходить через комнаты. И еще скошенные потолки. Стоило Касдану пересечь некую боковую линию, как ему приходилось склонять голову. Половину времени он проводил в согбенном положении, что, по его мнению, прекрасно передавало унизительность жизни на пенсии.

Стоя под душем, он размышлял о расследовании. Обычно по утрам он держался раз и навсегда заведенного распорядка. Подъем. Поездка в Венсенский лес. Бег трусцой. Зарядка. Возвращение домой. Завтрак. До одиннадцати – просмотр газет. Потом, до двенадцати, бумаги, Интернет, почта. Обед. Во второй половине дня он занимался «делами» всевозможных армянских ассоциаций, которые сам на себя и взвалил. И которые никому не были нужны. Даже ему самому. Наконец, в четыре часа он, с «Парископом» в кармане, брел в Латинский квартал в поисках доброго старого фильма. Ему случалось добираться до самой Синематеки, крупнейшего в мире киноархива, который зачем-то перевели на окраину, в Берси.

Выйдя из ванной, он посмотрелся в зеркало. Шапка коротких седоватых волос только подчеркивала резкие черты, никак не желавшие расплываться. Глубокие морщины, словно прорисованные ножом. Огромный носище, настоящая скала, от которой вниз спускаются горькие складки. И посреди этого сурового пейзажа – единственное исключение, серые глаза, похожие на озерца. Оазисы его пустыни Тенере.

Он вернулся в спальню. Оделся. Зашел на кухню и принял утренний коктейль. Капсулу депакота-500 и таблетку семплекса-10. За сорок лет лечения ему никогда по-настоящему не хотелось узнать, как действуют лекарства, которые он поглощает. Но одно он понял: депакот – нормотимик, регулятор настроения. Семплекс – антидепрессант нового поколения. Вместе они таинственным образом позволяли ему держаться на плаву.

В свои шестьдесят три года Касдан наслаждался относительным покоем. В области психиатрии он испытал все. Депрессии. Галлюцинации. Бредовые состояния. И чем только не лечился. Превратился в ходячий медицинский справочник Видаль. Тералит и анафранил в семидесятые годы. Депамид и прозак в восьмидесятые. Не считая нейролептиков, которые он глотал горстями во время обострений циклотимии. Тех периодов, которые еще называют острым психозом. В течение десятилетий препараты совершенствовались, их действие становилось более точным. Без побочных эффектов. И это вовсе не было роскошью.

Он приготовил себе кофе. По старинке. Смолол зерна. Сварил в капельной кофеварке с фильтром. От капсульных машин он отказался после того, как в выдержанном в теплых тонах бутике улыбающиеся продавщицы предложили ему получить членскую карту, заполнив анкету с вопросами о его интимных пристрастиях. Тогда он ответил, что хочет просто пить хороший кофе, а не вступать в секту. Он на дух не переносил общество потребления, помешавшееся на рекламных акциях и бонусных картах. Общество шкурное, мелочное и трусливое, в котором вершиной риска считается смотреть, как твой лучший друг закуривает сигарету, а величайшим счастьем – делать рождественские покупки, расплачиваясь одними подарочными купонами. Он улыбнулся. Сказать по правде, он уже мало что переносил. Мендес верно подметил: быть не в духе – «типично для стариков».

С чашкой кофе Касдан уселся за письменный стол и развернул документ, которым хотел заняться в первую очередь. Расписание, составленное Гетцем для своего дружка. Надев очки, он прочитал список. Органист работал как проклятый. Кроме армянского собора он сотрудничал с еще тремя парижскими храмами: с Нотр-Дам-дю-Розер на улице Реймон-Лоссеран в Четырнадцатом округе, Нотр-Дам-де-Лоретт на улице Флешье в Девятом округе, церковью Святого Фомы Аквинского на одноименной площади в Седьмом округе. Касдан выделил маркером их координаты. Чтобы успокоить своего любовника, Гетц заботливо пометил имена всех ризничих и капелланов, к которым следовало обращаться в экстренных случаях. Касдану оставалось только засесть за телефон, а потом обойти церкви.

Кроме того, музыкант давал частные уроки фортепиано по всему Парижу. Касдан поморщился. Придется наведаться в каждую семью. Нет, хватит и простого звонка. Но нельзя исключать ни одной возможности. Даже интимной связи с учеником, убийства из ревности или мести разгневанных родителей.

Он снова сложил список. Сунул его в карман джинсов. Прежде чем начать обход, ему предстояло обзвонить много народу. Начал он с Пюиферра из службы криминалистического учета.

– Ничего новенького насчет нашего органиста?

– Нет. Все «пальчики» на галерее принадлежат жертве. Ничего другого не нашли. А единственная сенсация тебе уже известна: отпечаток «конверса». – Он замолчал, листая свой рапорт. – Ах да… вот еще кое-что. На галерее обнаружены фрагменты дерева. Мелкие осколки, щепки.

– Порода дерева?

– Пока не могу сказать. Я отправил их в Лион, в лабораторию. По-моему, это частицы органа. Должно быть, Гетц цеплялся за него во время драки.

Касдан представил себе место преступления. Корпус с трубами. Клавиатуру. Пюиферра ошибается. Поверхности нетронуты. Ни царапины. Дерево не оттуда.

– Ты отправил рапорт?

– Сейчас отправляю.

– По электронке?

– Мейлом и почтой.

Выходит, от его форы ничего не осталось. Теперь Верну вызовет в комиссариат всех мальчишек в кроссовках. Добьется ли он большего, чем Касдан? Нет. Зато поймет, что тот уже попытал счастья, и наорет на него по телефону.

– Ты мне позвонишь, когда получишь результаты?

– А то. Мне сегодня ночью такой анекдот рассказали. В общем, Супермен встречает на крыше небоскреба Чудо-женщину, и…

– Я уже слышал. Перезвони мне.

Касдан набрал номер ЦОСТП – Центральной операционной службы технической поддержки. Там работает с десяток парней, которые ставят на прослушку квартиры подозреваемых. У них больше общего с бригадой, устанавливающей кабельную связь, чем с отделом высоких технологий. Расположена ЦОСТП в городишке Шене семьдесят восьмого департамента.

Касдану ответил один из старых знакомых, Николя Лонго:

– Чего тебе, старичок?

– Узнать насчет прослушки. Вильгельм Гетц. Пятнадцать-семнадцать по улице Газан, Четырнадцатый округ.

– А в чем дело?

– Мужика пришили. Я нашел в квартире вашу игрушку, установленную над занавесками.

– Первый раз слышу.

– Похоже на вашу контору. Звукосниматель прямо над карнизом.

– Зачем ты суешься в эти дела?

– Его нашли мертвым в моем приходе, в армянском храме.

– Он армянин?

– Нет, чилиец. Наличие жучка доказывает, что он был объектом наблюдения. Я хочу знать, в связи с чем. И какой судья дал санкцию на прослушку.

– А ты сам на кого работаешь?

– Я уже пять лет на пенсии.

– Так я и думал.

– Ты сможешь проверить?

– Поговорю с ребятами. Но если речь идет о чилийце, я бы на твоем месте скорее обратился в контрразведку. Или в Главную военную разведку.

Лонго прав. Вполне вероятно, что это дело рук МИДа. Хуже не придумаешь: служа в полиции, Касдан не раз пересекался с ними, и всегда в атмосфере соперничества, если не враждебности. От них он никакой информации не получит.

Он набрал еще один номер. Старинного приятеля, который перешел в отдел розыска беглых подозреваемых. Прежде Ложье-Рюстен работал в наркоотделе. Все звали его Рюстином.

Касдан дозвонился ему на мобильный. Узнав его голос, полицейский расхохотался:

– Как ловится рыбка, пенсионер?

– Я как раз насчет нее и звоню. Крупной рыбы.

– Только не говори, что еще не наигрался в сыщика.

– Один вопрос. Ваш отдел работает в обоих направлениях?

– Ты о чем?

– Вы разыскиваете и французов, сбежавших за границу, и иностранцев, скрывающихся во Франции?

– Ну, у нас есть договоренности с другими европейскими полициями.

– У тебя есть сведения о военных преступниках?

– Скорее наш конек – бандиты, серийные убийцы, педофилы.

– Ты не мог бы взглянуть?

– А кто тебе, собственно, нужен?