Цитаты из книг автора «Жан Кокто»

Я уже писал, каким образом различаются время и пространство: вещи, от которых мы удаляемся в пространстве, уменьшаются, в то время как те, что удаляются от нас во времени, разрастаются до исторического или мифологического апофеоза. Но это время – лишь форма пространства, одна из разновидностей расстояния, вводящего нас в заблуждение. В сознании мы в большей степени владеем теми вещами, которые отдаляются от нас во времени, чем теми, которые принадлежат нам – во всяком случае, мы так думаем, – в пространстве.

В доказательство того, что время – не более чем обман, можно привести следующий пример: положим, какой-нибудь аппарат покинет свою систему и переместится в нашу, тогда наша атомная пыль превратится для него в миры, а его миры превратятся позади него в атом. Если после этого он вернется к себе, то с начала его путешествия до момента возвращения пройдут тысячи лет. Но, как я уже говорил, при возвращении в систему перспектива меняется, и, несмотря на промчавшиеся века, аппарат вернется в свой мир по окончании нормального времени полета.

Самобомбардировка, дающая нашей системе, как и всем другим, энергию благодаря постоянному и периодическому перераспределению квантов, для нас незаметна

Любопытно, что в период между двумя ударами человек сам может устроить аномальную катастрофу, не имеющую никакого отношения к квантам атома. Пытаясь расщепить другие системы, он может разрушить собственную. Что, между нами говоря, ничуть не опасней.

Атом – это Солнечная система. Электроны, бомбардируемые фотонами, несколько раз в секунду перепрыгивают с орбиты на орбиту. «Но, учитывая гигантские размеры Солнечной системы, – отмечает Великовский, – у нас подобные вещи происходят один раз в сто миллионов лет».

То, как явление перспективы оберегает свои тайны, – шедевр. Во-первых, такой пример: человек покупает кресло, торгуется из-за цены, перевозит кресло к себе, садится в него, встает, повторяет это несколько раз. Мгновенность череды этих действий стала бы очевидной только на расстоянии, не достижимом из-за того, что наблюдатель, способный смотреть с такой отдаленной точки, должен иметь приближающее устройство, которое восстанавливает человеческую перспективу (или же это возможно в том случае, когда наблюдатель, находящийся на земле, смотрит на другие галактики или живет в других галактиках и смотрит оттуда на нас).

С того момента, как мы покинем землю, пронесутся тысячи веков, и явление перспективы, хоть и прошли века, будет восстанавливать время по мере нашего приближения к земле и наконец превратит его в перспективу обыкновенного путешествия – точно так же, как наше приближение восстанавливает исчезнувший дом со всем, что в нем находилось, и возвращает в него жизнь.

Таким образом, если смотреть вблизи, дом и его обитатели существуют. Если смотреть издалека – их нет. Если отойти еще дальше, то время будет уменьшаться, как и пространство, пока не превратится в скорость, идеальному наблюдателю кажущуюся монолитной и невероятной: века будут сменяться веками, континенты менять свою форму, моря заливать землю, горы вздыматься на ровном месте, острова уходить под воду. Приблизившись, наблюдатель увидит, как строятся и рушатся соборы и здания, как по дорогам снуют лошади, повозки, затем автомобили и так далее (и все как в рапиде). В конце концов, если снова отдалиться, от всего этого зрелища останется лишь мертвый мир, такой, каким он всегда был и всегда будет, и который при еще большем удалении исчезнет вовсе

Если смотреть сверху, дом представляется жилищем, в котором я могу жить исключительно благодаря привычке. Если подняться выше, это уже точка. Если еще выше – дом пропадет совсем. Когда смотришь из самолета, человеческая жизнь исчезает прежде, чем дома и поля. Но вскоре исчезает все: и жизнь, и дома, и поля. Поднявшись еще выше, мы будем видеть только вращение земного шара. Еще – и он исчезнет, как исчезло движение всего, что на нем живет. Тогда станет видна материя, она будет казаться плотной и неподвижной, состоящей из неуловимого для глаз, непостижимого шевеления.

Одним гордость повелевает быть чем-нибудь (любой ценой). Другим – не быть ничем, в то время как это «ничто» не более понятно, чем «что-нибудь», а «что-нибудь» – чем «ничто». Я не отказываюсь верить в то, что имеет видимость бытия. Пусть так. Но если оно существует, то по-другому. Оно столь же чуждо нашим убеждениям, сколь чуждо жизни свободное и абсурдное великолепие сна[23]. Именно эту малость мы не в состоянии понять, мы, которые представляем собой что-то, мы, чье субъективное «я» постоянно материализуется во что-нибудь вещественное. Это «я» и вещественное им порожденное, отягощают нас, загромождают. Мы натыкаемся на стены, исписанные фразами, и, чтобы от одной стены пробраться к другой, нам приходится перелезать через мебельные склады, свалки разбитых статуй и чердак детства, на котором похоронены крокет и пасс-буль. Почему нам неведома легкость сна? Во сне летаешь так естественно, что кажется, и, проснувшись, полетишь.