Она положила на бёдра сильные мозолистые руки с поломанными ногтями, причудливо сочетавшимися с её дикарской женственностью.

– И как же ты очутился на острове Старух? – сразу же подхватила она.

– Его прислал Великий друид, – перебила меня Мемантуза. – Он говорит, что ищет Саксену.

– Ну, значит, отведём его к ней, – ответила мнимая Кассимара.

Колдунья стала удаляться от нас, но вопреки ожиданиям, она направилась не к своей одежде. Она шла к торчащим из песка древкам моих копий.

– Это твоё оружие? – спросила она.

– Это оружие моего друга.

– Позволишь?

Однако даже не дождавшись ответа, ведьма выдернула одно из песка и, с присущей ей бесцеремонностью, взяла его в руки. Она изобразила несколько воинских стоек с такой плавной грацией, словно танцевала. Скользящей поступью она подобралась к нам и завершила вереницу своих передвижений, резко направив копьё на меня. Я не успел уклониться, и железный наконечник уколол меня в горло.

– У твоего друга прекрасное оружие, – со знанием дела оценила она. – Лёгкое, уравновешенное и острое.

Это была чистая правда. Ибо острый наконечник уперся мне в шею. С оскалом волчицы галлицена добавила:

– Я не Кассимара. Меня зовут Кассибодуя^[43]. В битвах я летаю вороной, а ты, дурачок, – мой пленник.

Сначала я засмеялся, наверное, немного наиграно. Мне показалось, что это была какая-то грубая шутка, ибо не было ни вызова, ни поединка, но нагая девица не опускала похищенного у меня копья.

– Отстегни поясной ремень, – ровно добавила она.

Вид у неё был строже некуда. И тут я взбунтовался. Ведь я пришёл с миром. Я оказал им почтение, я даже помогал им собирать улов…

– На твоём месте я бы скинула этот меч поскорей, – вмешалась старая Мемантуза. – Иначе Кассибодуя обойдётся с тобой так же, как с морским угрём.

Острие копья всё сильнее давило мне на шею. И, к несчастью, я лишился своего последнего оружия, дабы избежать постыдной гибели от руки женщины.

– Могла бы и сама об этом позаботиться, – гаркнула обнажённая девица своей спутнице.

– Меня утомляет это жеманство, – ответила Мемантуза, поднимая мой клинок с песка. – К тому же я уже сделала бо́льшую часть работы: к тому времени, как ты вернулась, он клевал у меня с руки.

Вскоре меня погнали по едва протоптанной тропе к ускользавшей оконечности острова. Мемантуза забрала моё второе копьё и стерегла меня, пока её спутница одевалась. Затем галлицены приказали мне взять корзину с моллюсками, засунуть в неё угря и нести её. Копья жалили в спину, подталкивая меня вперёд, а в своей ивовой люльке издыхала большая рыбина, устремив на меня стеклянный взгляд. Она была такая же тяжёлая, как козлёнок, и служила подтверждением, что я страшился галлицен не напрасно.

Конечно, я мог бы взбунтовать, метнуться в сторону, вырвать из их рук оружие и сразиться с ними, но столько людей предостерегали меня о беспощадности галлицен, что я счёл более разумным покориться им. К тому же Альбиос сказал, что испытание, которое меня ожидало, – не воинственной природы. Возможно, применение силы могло привести не только к поражению в бою, но и к полному провалу всего моего испытания. К тому же, как мне ни трудно в этом признаться, была и другая причина моего повиновения. Галлицены понукали меня копьями, от их острых наконечников на спине выступал холодный пот. Моя рана была ещё совсем свежей, и выздоравливающая плоть хранила о ней слишком яркие воспоминания. Уколы копья не внушали мне страха: чем сильнее они, тем безболезненнее. Что по-настоящему тревожило меня, так это проклятие, которое не дало мне погибнуть. Я до сих пор ощущал в сердце тяжесть ясеневого кола и своё обмякшее, как лохмотья, тело, разорванные лёгкие и страх захлебнуться чистым воздухом… В конечном счёте, возможно, Великий друид оказался прав, отправив меня на эту запретную землю. Если смелость покинула меня перед копьями, если из испытания я вышел слабее, зачем же тогда защищаться? Зачем же тогда жить дальше?

Вечернее небо стало затягиваться свинцовыми тучами, навевая пресную прохладу. Миновав извилистые повороты вдоль источенного волнами побережья, мы приближались к шпилю острова. Полоса суши с разъеденными пеной галечными берегами сужалась, как лист вербы. На небольшой площадке, продуваемой ветрами, невысокие постройки образовывали собой неровный круг. Это были не хижины, а скорее землянки, выложенные сухой каменной кладкой, приземистые и мшистые, едва ли в рост человека. Они не походили на наши глинобитные дома, а напоминали больше гробницы Древнего народа^[44]. Тем не менее повсюду виднелись признаки жизни: тлевшие торфяные костры, развешанные на просушку сети, рыбные коптильни. Однако этот хутор не походил на рыбацкую деревню: здесь не было ни перевёрнутых кораклей, ни моряков с обветренными на солнце лицами, ни шумной детворы. В центре площадки в кострище лежала груда угольной золы. Над ней, подвешенный на крюк треноги, качался большой котёл, мягко поскрипывая в порывах ветра. На его брюхе, покрытом языками копоти и подгоревшими потёками жира, я разглядел таинственные образы, среди которых можно было, пожалуй, лишь различить колёса^[45], оленьи рога и змей.

На подходе к селению старая Мемантуза издала пронзительный клич. Из чёрных отдушин, служивших входом в гробницы, показались большие бледные фигуры. Выбравшись из-под низенького навеса, они выпрямились, и их платья и накидки затрепетали на ветру. Они устремили на меня невыразительные, даже скорее враждебные лица. Две из них казались женщинами зрелого возраста, остальные – сухощавые, словно мумии, старухи. Несмотря на изрытые морщинами лица и руки в старческих пятнах, все стояли с твёрдой прямой осанкой и упрямо поднятой головой, преисполненные угрожающей величественности. Только одна из них была вооружена. Она была настолько отощалая, что сухожилия выступали на её чахлой шее и костлявых кулаках, однако стойкость, с которой она держалась, побуждали меня опасаться этой призрачной хрупкости. На плече она держала длинный бронзовый меч, лезвие которого было убрано в ножны, обложенные чеканным железом и обвитые ангвипедными монстрами. Я затрепетал, осознав предназначение этой галлицены. Хоть сам я ещё ни разу не присутствовал на ритуале пророчества, но был наслышан об обряде, который друиды проводят с помощью меча.

Но тем не менее первой заговорила не она. Как только я поставил корзину на землю, раздался голос другой старухи с горделивой осанкой:

– Ну, сёстры мои, вы принесли чудный улов. Эта жертва будет весьма угодна богам Подземного мира.

– Он сам пришёл, чтобы попасться в вершу, – захохотала Кассибодуя, – можно сказать, что Мемантуза послужила наживкой, а я крючком.

– Значит, юноша, ты уже достаточно разборчив, чтобы предпочитать печёное яблоко зелёному, – метнула мне высокомерная старуха.

Злобные ухмылки перекосили лица её спутниц. Но оскорбление меня не задело: что-то смущало меня в самом облике этой старухи. Так же, как и Кассибодуя, она была будто окружена смутными чарами, непостижимым духом прежнего знакомства. А ведь я в первый раз видел это обтянутое кожей лицо, эту выветренную годами и мудростью спесь, однако мне казалось, будто я её знал. Эту маску высокомерия, должно быть, изваяла душа загадочная. Я увидел в ней затаившееся очарование, лавировавшее меж двух миров, ускользавшее, как неясный свет зари. Однако о могуществе колдуньи говорило не только исходившее от неё туманное сияние, но также роскошь её украшений. Торквес старухи был потяжелее, чем у принца. Браслеты кровоточили слезами коралла, колье сверкали широкими янтарными подвесками, а металл источал такой драгоценный блеск, как не мерцает золото, ибо они были изготовлены из чистейшего серебра.

– Не думаю, что вскружила ему голову, – ухмыльнулась Мемантуза. – А вот о тебе такого сказать не могу: он знает твоё имя. Ты первая, о ком он со мной заговорил.

Стало быть, богато одетой колдуньей была Саксена. Этот вывод, казалось, напрашивался сам собой: всем своим нутром я чувствовал непонятное воздействие, которое она на меня оказывала. При виде её я будто сжимался в комок, понуро склонял голову, как нашкодивший мальчишка. Она же смотрела на меня властным, ожесточенным злобой взглядом.

– Ты, маленький паж, должно быть, битуриг, раз тебе известно такое старинное имя, – медленно произнесла она. – И как погляжу, этот хвастун Альбиос не смог удержать языка за зубами.

Она нахмурила брови, и, по непонятной причине, это выражение лица погрузило меня в буквально детское смятение, как если бы на меня взглянули с укором.

– Ты совсем юн, – добавляет она, – но я различаю в тебе дух прошлого. Кто ты такой?

– Я Белловез, сын Сакровеза и племянник Верховного короля Амбигата.

Мне показалось, что старуха слегка вздрогнула. И не защитный ли жест сделала она едва уловимым мановением левой кисти? Но она тут же взяла себя в руки, закуталась в свои накидки и смерила меня надменным взглядом.

– А я, – добавила она, – ты знаешь, кто я такая?

– Ты Саксена.

– А кто такая Саксена?

– Ты галлицена, с которой Альбиос совещался в прошлом году.

– И что ещё?

– Я не ведаю. Альбиос назвал мне только твоё имя, а Сумариос предостерёг от непредвиденной опасности.

Выцветшее лицо колдуньи окрасилось снисходительностью.

– Бедный малый, – выдохнула она. – У тебя, должно быть, довольно могущественные враги, а сам ты слишком простодушен, чтобы их распознать. Кто прислал тебя сюда?

– Великий друид Комрунос.

– Как чутко с его стороны, – иронично заметила она. – Как погляжу, Комрунос по своему обыкновению поручает другим заботу вычищать рыжих бестий^[46]. На какой предлог он сослался, чтобы отправить тебя ко мне?

Я не сдержался:

– Это не предлог! Меня убили на поле битвы, но смерть отказалась от меня! Я стал запретом! Великий друид решил, что лишь мудрость галлицен способна освободить меня от этого злого заклятия и возвратить обратно в царство живых!

Лицо Саксены, более чем когда-либо, искрилось насмешкой, оттенённой разве что чуточкой жалости.

– Осознаёшь ли ты, что Комрунос, отправив тебя сюда, заставил пройти у смерти перед самым носом? – бросила она равнодушно.

– Мне все уши об этом прожужжали. Но мне также поведали, что остров под запретом только для взрослых людей. А ведь ни родитель, ни знатный господин ещё не стриг моих волос.

Лёгкое оживление, казалось, пробежало по лицам всех галлицен.

– Только посмотрите! – ухмыльнулась Саксена. – Щенок желает посостязаться в остроумии! Это Альбиос тебя научил?

Я хотел бы посостязаться скорее не в остроумии, а в язвительности, выпалить в лицо этой ужасной старухи, что я слишком бестолковый, чтобы самостоятельно такое выдумать, и что я предпочёл бы прийти с вызовом на устах и оружием в руках, чтобы с ней сразиться. Но очи Саксены пронзали меня слепой суровостью идола, и я почувствовал в этом взгляде призрак другого создания, которое подстерегало меня за этими, облечёнными плотью, глазами. К горлу подкатил ком, и я ничего не мог поделать против этой властной натуры, кроме как поверженно опустить нос, словно ребёнок, которого застали за проказами. Я едва успел заметить, что копья Сумариоса больше не колют меня в спину. Кассибодуя и Мемантуза их опустили и теперь небрежно на них опирались.

– То, о чём он толкует, – для нас все же закон, – заметила Мемантуза. – Маленького самца ещё не приняли в сообщество взрослых людей. Запрет его не касается.

– Но, если он ещё ребёнок, – возразила Саксена, – одно его присутствие здесь – пятно на святилище, ему не до́лжно видеть обряды. Среди нас ему делать нечего. Однако он не выглядит как ребёнок.

– Пожалуй, что Комрунос оказался прозорливым, предоставив нам решать эту задачу, – подхватила Мемантуза. – Этот юнец – ни дитя и ни мужчина, он ни жив и ни мёртв. Ему нет места ни здесь, за пределами мира, ни в королевствах за морем. Не правда ли, интересный повод, чтобы представить его на рассмотрение богам?

– Богов-то он, возможно, и потешит, – вмешалась тут Кассибодуя. – А тебя, Саксена, он, похоже, очаровал.

Напряжение сгустилось в воздухе, однако я по-прежнему не понимал сути происходящего. Мне показалось, что любопытства ко мне слегка поубавилось, и что галлицены теперь перенесли своё внимание на бурю, назревавшую меж Саксеной и Кассибодуей. Ссора между ними разрасталась, воздух стал таким плотным, каким он бывает посреди пиршеств, когда слова заходят слишком далеко и оба героя перестают смеяться, положив руку на оружие.

Разрешила спор галлицена с мечом. Она встряла в разговор едким, словно скрип старой втулки, голосом:

– Надо послушать, что скажут боги, – промолвила она.

– Да, – медленно подхватила Саксена, не сводя глаз с молодой Кассибодуи. – Надо дать слово богам.

Над берегом пронёсся разразившийся внезапно ливень, нещадно стегающий меня, стоящего в кругу этих больших бледных фигур. Сквозь просвет в тучах проглянул луч солнца. В последних отблесках дня золотой пыльцой искрились вихри измороси, а прибрежная галька сверкала ярко, как сон. Вместе с могучим дыханием моря я почувствовал аромат мокрой травы и камня, будто бы земля приотворила лоно, источая пьянящий дух влажной земли. Блики света выхватили на брюхе котла изображение трёх птиц, клюющих яблоко.

– Раз за этим ты и пришёл, мы обратимся к оракулам, – подхватила Саксена. – Что преподнесёшь ты взамен божественной мудрости?

– Украшения, которые на мне. Они королевские, они достались мне от матери.

Старая колдунья провела глазами по моим торквесу и браслетам.

– Они принадлежали не твоей матери, а матери твоей матери, – сухо произнесла она. – Однако этого недостаточно. Этот остров не для Матерей и их благих чар. Ты стоишь на земле Ригантоны^[47] – медведицы, кабанихи и кобылицы, той, что беседует с птицами. Эти побрякушки не представляют ценности для Великой королевы.

– Тогда я могу пожаловать ей свой меч, что забрала у меня Кассибодуя. Это, вероятно, более ценный дар для Верховной богини.

Холодная улыбка скользнула по губам галлицены.

– Оружие – угодное приношение богам, если это трофей, но этот меч – твой, ты не отнял его у врага. К тому же он даже не принадлежит тебе больше. Он не ценнее твоих безделушек.

– Что же тогда я могу ей предложить?

– Нужна жизнь, полная силы. На вопросы великой важности лишь кровавые ритуалы приносят ответы. В твоём случае нам придётся обратиться к палочкам. Для этого нужно наполнить котёл кровью, погрузить в него волшебные палочки и позволить Великой королеве вести нашу руку, вырисовывая загадочный клубок её воли. Ты должен принести жертву.

Помахав головой, я только развёл руками:

– Я оставил свою лошадь на том берегу.

– Лошадь! – прыснула Саксена. – Желаешь, чтобы богиня ржала и фыркала? Или же ты желаешь, чтобы она говорила?

– Если хочешь, чтобы Великая королева изъяснялась языком людей, ты должен принести ей в жертву человека, – мягко объяснила Мемантуза.

И снова я лишь беспомощно пожал плечами:

– Я пришёл без раба и без пленника.

– Но ты проделал путь не один, – возразила Саксена. – Разве тебя не сопровождали твои товарищи Альбиос и Сумариос? Не скрываются ли они в эту минуту на другом конце острова?

– Нет! Они не на острове, а лишь на подводном камне в открытом море. Они не нарушали запрет, и я отказываюсь причинять им вред!

– Чего хочешь ты, не стоит и гроша ломаного в сравнении с тем, что угодно богине.

Под шлейфом проливного дождя угасали последние отблески вечера. В сгустившейся мгле волны бились о берег ещё звучнее. С наступлением темноты я осознал наконец, что это мгновение неизвестности, возможно, преисполнено смысла: окружённый колдуньями, поставленный перед неразрешимой задачей, очутившись на краю мироздания, я в конечном счёте оказался там, где всегда и жил: между светом и тенью, между властью и изгнанием, между знанием и неведением. Если в жертву нужно было принести человека, то там был лишь один, кто мог бы дать мне знания обо мне самом. Прислушавшись к внутреннему голосу, я рассудил так:

– На самом деле только я один могу быть той жертвой, что прольет свет на мою судьбу.

– Да, – подтвердила Саксена, – за этим ведь ты пришёл.

– Пролить свою кровь я не боюсь, но, возможно, этого не понадобится. В сущности, жертва уже была принесена, и я уже мёртв. Я видел множество вещей, не принадлежащих миру людей, но поскольку я не умею истолковывать видения и знаки, я остался меж двумя мирами.

– Есть поверье, которое гласит, что воины, погружённые в котёл воскрешения, возвращаются к жизни, но остаются немыми, – вмешалась Мемантуза. – Ты вернулся, но ты нем.

– Значит, вы сможете вернуть мне дар речи!

– Не только тебе, – прошептала Кассибодуя, – но также мёртвым, которые вернулись вместе с тобой.

Ночь теперь вплотную подступила к океану. От галлицен, растворившихся в сизой тьме, остались лишь древние духи, оживлявшие их ветхую плоть. Только сейчас я начал понимать, почему Великий друид отправил меня на эту затерянную землю: у меня, как и у них, было нечто общее с призраком, возвратившимся с того света. Их незапамятная мудрость, их долгое странствие по дорогам жизни и смерти могли помочь распутать клубок моего существования, указать моё предназначение. Теперь я ясно увидел, какое подношение должен совершить.

– Садись перед котлом, – грубо повелела мне галлицена с мечом, – и рассказывай.

Послушно усаживаясь на место, я заметил подле себя сгорбленный силуэт Саксены, выделяющийся на фоне сумеречного неба. В этой ночной полумгле я наконец постиг очарование, которое она излучала. Спустившаяся ночь затушевала самые глубокие морщины на челе, окутала дымкой впалые виски и старческие пятна на голове, затенила дряблые складки на шее. От колдуньи осталась лишь тень властности и высокомерия да горечь былой красы. И вдруг я понял, чей призрак она оживила в моей памяти, повергнув меня в смятение. Поэтому, как только галлицены уселись на скрещенных ногах, образовав круг, в который меня посадили, сомнений у меня больше не осталось. Теперь я точно знал, как должен начать свой рассказ:

«Они прибыли ранним весенним утром. Мы ждали их на пороге дома. Сеговез стоял слева от матери, а я держался справа…»