– Для завершения образа тебе нужна черная шляпка с красной лентой и экстравагантные красные туфли. И вот еще что, подруга: на твоем месте я бы подчеркивала талию черным ремешком. Талия вновь актуальна, даром что пока никто не в курсе.

Мейси закатила глаза.

– Я уж как-нибудь сама разберусь. А здорово, что ты приехала, Прис. Только давай не будем обсуждать мой гардероб.

– Ты это гардеробом называешь? Не представляю, как ты обходишься таким минимумом одежды. Кстати, платье вручную красила?

Мейси вспыхнула:

– Честно говоря, новое мне было не по карману, вот я и вышла из положения. Тут ничего сложного нет.

– То-то я смотрю, фасончик знакомый. Но, знаешь, ты его здорово преобразила.

Появился официант, и Мейси заказала сладкий херес, а Присцилла – еще порцию джина с тоником.

– Расскажи о мальчиках. На какой школе в итоге остановились? В последнем твоем письме фигурирует школа Святого Ансельма. Или ты уже передумала?

– Нет, не передумала. Пока. Там посмотрим. – Присцилла сделала глоток, тряхнула головой и поставила бокал на низенький столик. – Трое мальчишек – тройная проблема. Но заметь: на трех девчонок я бы их не променяла, лягушат моих. Папа с мамой всегда говорили, что от меня одной хлопот больше, чем от троих моих братьев, вместе взятых.

Мейси улыбнулась. Было время, когда Присцилла не могла говорить о братьях – все они погибли на войне. Как и Мейси, Присцилла отдала этой войне часть жизни – она водила медицинский автомобиль. Конечно, это обстоятельство, вместе с потерей братьев, оставило в ее душе глубокий след.

– Нам с Дугласом давно надо было озаботиться образованием мальчиков. Мы тянули до последнего. Нашим лягушатам ужасно нравилось в Биарицце, ты сама видела. Утром они ходили в школу, потом допоздна пропадали у моря. Приключения и свобода – что еще нужно? Разумеется, манеры у них хорошие, когда хотят, наши дети могут быть настоящими джентльменами. Только вдруг у них скрытые таланты? На воле талант не выявишь, верно?

Присцилла потянулась к бокалу, помешала содержимое соломинкой. Кубик льда закрутился в воронке. Губы Присциллы так и не коснулись напитка.

– Знаешь, мне хочется дать мальчикам такое же образование и воспитание, как было у моих братьев. Ну, ты представляешь: суровый мир маленьких мужчин, домой – только на выходные, в детской чай накрывают для целой толпы приятелей. Только с тех пор, как произошло это маленькое фиаско…

– Какое фиаско?

Присцилла вздохнула:

– Мои лягушатки оказались в школе не просто новичками, а новичками в кубе. Даром что они живут с сугубо английскими родителями, а няня у них – чистокровная валлийка – ну да, я говорю об Элинор, правда, сейчас она поехала в Брекон, семью навестить, – так вот, несмотря на все это махровый французский акцент никуда не делся. Более того, секретничают мальчики только на французском языке. Этакий клуб избранных. Понятно, что в школе это никому не нравится. Причем речь не о простых дразнилках – дело обстоит куда серьезнее. – Присцилла глотнула джина с тоником. – Трудности закаляют характер, я согласна, однако всему должен быть предел. Тарквина Патрика решили побить за французский. Толкнули; он стерпел. Еще раз толкнули, он опять стерпел. На третий раз поставил обидчику фонарь. У него, знаешь, отличный левый хук – спасибо бывшему ухажеру нашей Элинор, научил ребенка. Портовый грузчик, баск по национальности, боксер – где только Элинор его подцепила? Но это я отвлеклась. Так вот, на Тарквина Патрика навалились сразу трое, обзывали вонючим лягушатником и желтопузом. Но тут подоспел Тимоти Питер, который тоже брал уроки у приятеля Элинор. Старшие братья в таких случаях очень пригождаются, это факт, но трое обидчиков оказались в лазарете, причем у одного все лицо разбито.

Мейси понимающе кивнула. Она хорошо знала сыновей Присциллы; как всегда, расчувствовалась, слушая, как подруга называет их двойными именами. Вторые имена были даны им в честь Присциллиных братьев. Причины драки очень встревожили Мейси.

– Что ты намерена предпринять, Прис?

– Пока не знаю. Дуглас занимается виллой – надо же ее закрыть. Скоро приедет. Мы решили поселиться в Эверндене, в нашем старом доме. Я все думала: вот мои мальчики станут бегать по лугам, строить шалаши в лесу… Их ждут приключения, какие были у меня и моих братьев… Но теперь мой энтузиазм как-то поблек, перспективы больше не кажутся радужными. Скажи, Мейси, откуда в детях столько жестокости?

– Люди, Присцилла, в большинстве своем боятся всего незнакомого, то же относится к детям. Ты ведь сама назвала ребят маленькими мужчинами. Тот факт, что Тарквин не дал сдачи сразу – то есть обманул ожидания обидчиков, – только усугубил ситуацию. Теперь у твоих сыновей рейтинг может вырасти. К сожалению, в школах авторитет завоевывается кулаками.

Не имея опыта воспитания детей, Мейси использовала в беседе с Присциллой другой опыт – выживания чуждого, подозрительного элемента в однородной среде. Примеров у нее хватало – как полученных в ходе профессиональной деятельности, так и личных.

Присцилла подняла взгляд на подругу.

– Но я тебя не только из-за мальчиков хотела видеть. Речь пойдет о тебе.

– Обо мне? Что еще стряслось?

Мейси заметила перемену в тоне Присциллы, в ее осанке. Плечи напряглись, Присцилла чуть откинулась назад, как бы приготовившись выдать скверную новость и желая отстраниться от собственных слов.

– Прежде чем прийти в бар, я позвонила кое-кому из друзей. В том числе Маргарет Линч.

Мейси сжала губы и поймала себя на отзеркаливании Присциллиной позы. «Понятно: Присцилле нужно собраться с силами, чтобы завести разговор на эту тему, – подумала Мейси. – А мне нужна твердая опора, чтобы выслушать новость».

Достопочтенная Маргарет Линч была матерью Саймона, возлюбленного Мейси. С самой войны он находился в ричмондском спецгоспитале. Саймон и Мейси вместе работали на эвакуационном пункте. Пункт бомбили, и Саймону в прямом смысле вышибло мозги. Мейси тоже была ранена в голову. Шрам скрывался под волосами. Другие шрамы, невидимые глазу, ныли в ее душе.

– Ты звонила миссис Линч?

– Она хочет встретиться с тобой. Много лет вам обеим успешно удавалось избегать друг друга. Это объяснимо – вы слишком много пережили. Только теперь Маргарет состарилась, и еще…

– Что еще?

– Саймон очень плох. Одному богу известно, как он с самой войны держится. Но сейчас, впервые за все это время, появились некие признаки. Врачи говорят, пошел обратный отсчет.

– Ох. Я… Присцилла, я же всего две недели назад видела Саймона. Он был прежний. Я бы заметила, если что, не зря ведь я служила медсестрой. Но я не нашла никаких изменений, заставляющих предположить…

– Две недели – большой срок. – Присцилла взяла Мейси за обе руки. – Можешь считать меня пустышкой, главное, выслушай. Нельзя всю жизнь цепляться за Саймона. Знаю, ты долго его не навещала, и Маргарет все понимает – но последние два года ты регулярно ездишь в госпиталь к человеку, с которым не можешь поговорить, который даже не узнает тебя. К человеку, который, по сути, мертв, даром что дышит и принимает пищу. – Присцилла, говоря, гладила руки Мейси. – Навести Маргарет, Мейси, не тяни. Она о тебе ничего плохого не думает. Ты же умница, ты в сердцах, как в книгах, читаешь. Видишь, вот и я в пафос ударилась. Маргарет нужен некто, любящий ее сына с той же силой, с какой любит его она сама. А ведь ты последняя говорила с Саймоном – перед тем, как он погиб для всех нас. Значит, через тебя проходит связь между прежним Саймоном – и нынешним. Подумай о Маргарет. Простая беседа с тобой поможет ей – да и тебе тоже – перенести его смерть.

– Смерть? Присцилла, я…

– Посмотри на меня, Мейси. Саймон умирает. Иначе сказать нельзя. Нет других слов. Саймон умирает. Его отец давно умер, его мать одна-одинешенька. Кроме нее, Саймона только ты навещаешь; ты любишь его с того самого вечера, когда вы познакомились – даром что потом встречалась с другими мужчинами. Что бы там Маргарет ни думала про тебя раньше… – Присцилла осеклась и даже глаза закрыла на секунду. Начала извиняться: – Боже! Я не то имела в виду. Представляю, как это прозвучало! Мейси, я хотела сказать, что…

Но Мейси успела подняться из-за столика. Красное платье придало значительности ее позе, темно-синие глаза смотрели сверху вниз на Присциллу, которая осталась сидеть.

– Маргарет Линч принимала меня в своем доме только потому, что шла война. Маргарет Линч была мила и любезна, но не думай, что я не понимаю: в любое другое время меня бы и на порог не пустили. Происхождение подкачало, ничего не поделаешь. Ну а если бы Саймона не ранило? Как по-твоему, Присцилла, могла бы я принять его предложение? Да никогда. У нас не было будущего. – Мейси перевела дух. – Во-первых, я сердцем знала: случится нечто ужасное, а во-вторых, я чувствовала недовольство Маргарет Линч. За каждым ее ласковым словом чувствовала! – Мейси схватила пальто. – Я ей напишу, Присцилла. И съезжу в госпиталь, как только время выкрою. Но я не питаю иллюзий – я в курсе, что говорилось за моей спиной.

И Мейси ушла. Присцилла заказала еще джина с тоником, приложила запотевший бокал ко лбу. Кусала с досады губы, кляла себя за неосторожные слова. С другой стороны, Мейси всегда такая сдержанная. Не в ее характере давать волю эмоциям. Потом Присцилла подумала, что этот всплеск на самом деле хороший признак. Что они с Мейси скоро помирятся, Присцилла не сомневалась. «Определенно я задела ее за живое», – подумала она, поставила бокал на стол, взяла сумочку и направилась в номер. Позднее, уже в шелковом пеньюаре, Присцилла сидела на подоконнике, глядела на Парк-лейн. Тут до нее дошло: она прозевала перемену в подруге, а ведь могла бы и сообразить. Разве Мейси не выдала себя красным платьем? Был еще один момент: говоря о том, что не видела будущего, что предчувствовала нечто ужасное, Мейси подняла руку, но не коснулась глаза, что было бы логично и предсказуемо. Нет, Мейси коснулась середины лба.

* * *

Вернувшись в контору, Мейси швырнула пальто на стол, стащила с кресла подушку, приподняла платье, чтобы не мешало, и уселась на полу по-турецки. «Успокойся, успокойся, успокойся…» Эту мантру она повторяла снова и снова. Мейси была недовольна собой, стыдилась вспышки. Время от времени она бывает резка; в прошлом году имело место объяснение с Морисом, но никогда прежде Мейси так бурно не реагировала на чужие слова. Присцилла, конечно, не хотела ее обидеть. Уверенность в нерушимости дружбы подвигла Присциллу говорить без обиняков; промах свой она сразу признала, извинилась. «Почему ее слова так меня задели?» – недоумевала Мейси. Она стала дышать глубоко, чтобы к звонку Билли совершенно успокоиться.

Звонок раздался словно в ответ на ее мысли. Мейси встала, оправила платье, сняла трубку.

– Билли?

– Это вы, мисс? – В трубке затрещало.

– Конечно, я.

– Просто вы номер не назвали, вот я и не понял сразу.

– Что случилось, Билли?

– Жаль, не могу рассказать. Кто-то всю деревню в страхе держит, мисс. Если так и дальше пойдет…

– Что пойдет, Билли?

– Двоих парнишек из Шордича – как и мы, они на хмель приехали – обвиняют в покраже и хулиганстве. Якобы в господский дом залезли. Сами они говорят, что каштаны за воротами собирали, ну, для игры, но кто-то выбил окна, пропало серебро. Словом, ребят упекли в участок. Уж как лондонцы возмущаются, готовы драться. Мистер Дикон кричит, мол, давайте хмель собирайте; наши говорят, это все проклятое цыганье, а все шишки на нас с Дорин сыплются.

– Что-то я не понимаю.

– Не успели мы приехать, мисс, как Дорин увидела цыганку с маленькой девочкой. Уж такая лапуля, просто конфетка, совсем как наша Лиззи, только чернявенькая. Ну и вот. Дорин, хотя ни бельмеса по-цыгански не понимает, стала так подгадывать, чтобы одновременно с этой цыганкой на колонку за водой попасть, чтобы девчушку понянчить. Бусал ее зовут; вот так имечко. Ну и прочие цыгане на Дорин уж приветливо глядят. Ничего худого в том нету, а только теперь свои же, лондонские, нас цыганами называют.

– Бусал значит «красавица». Это такое диалектное слово у цыган.

– Откуда вы знаете, мисс?

– Раньше слышала. Что еще произошло?

– Эти местные – странные люди. Не то чтобы я с деревенскими дела не имел, но таких, как эти, не встречал. Сами себе противоречат. Кого ни спроси – ничего не видел, а виноваты все равно лондонцы. Понаехали, говорят, наш хмель собирать, лучше бы дома сидели.

– Кажется, дело серьезное и осложняется межплеменной враждой.

– Я думал, вражда закончилась, когда викинги ушли. – Билли помолчал и добавил: – Все гораздо хуже, чем вы думаете, мисс. Мальчишкам светит минимум год в колонии. Этот Сандермир требует самого сурового наказания – чтобы другим неповадно было. Еще он говорит, что ему угрожают, так теперь полицейские под каждым кустом сидят. Вам надо приехать, мисс. Ребятам, кроме вас, никто не поможет, а они еще зеленые совсем. Я их родителей знаю, хорошие люди, работают, стараются. А вы убеждать умеете, всегда слово нужное найдете. Поговорите с адвокатом, с полицией, заступитесь за мальчишек. Вы же сами из Лондона. Вам поверят.

Мейси вздохнула. Она-то думала, расследование для Джеймса Комптона пройдет без осложнений – а вот они, осложнения, появились прежде, чем чернила в контракте просохли. Что интересно: в ее практике все легкие с виду дела оборачивались запутаннейшими интригами.

– Хорошо, завтра же утром приеду прямо на ферму. Поживу несколько дней у отца, в Челстоуне. Из Геронсдина до его дома всего сорок пять минут на машине.

Связь прервалась. Мейси повесила трубку, снова села на пол, на подушку. Завтра, перед отъездом, она заскочит в отель «Дорчестер» и оставит для Присциллы записку с извинениями. И сочинит несколько строк для Маргарет Линч; тут понадобится весь ее такт. Мейси закрыла глаза, и перед ней вновь, как и во время разговора с Билли, возник образ бабушки. Мейси вспомнила, как смеялась мама, когда папа взял ее на руки. Со станции до домика у шлюзов, где жили дедушка с бабушкой, они приехали в упряжной повозке. Седые, некогда черные как смоль волосы бабушка заплетала в косу. Такого же цвета волосы у самой Мейси и у мамы. Бабушкина одежда почти не отличалась от принятой в то время, но она носила золотые сережки-обручи. Маленькая Мейси первым делом тянулась к этим сережкам, а бабушка ворковала над ней:

– Ах, ты моя красотуля. Моя деточка, моя Бусал приехала в гости к старой, старой тетушке.