Внизу в столовой, рядом с тарелкой с недоеденным завтраком валялась газета «Морнинг пост». Уильям размышлял, развернув стул к окну. На коленях у него лежал бумажный пакет. Он вздрогнул, услышав скрип двери.
Разве ей не вменялось быть рядом, когда он в печали?
– Элиза! Девочки! Вот и вы. А я уж думал, вы меня покинули…
Собаки побежали к нему, шумно дыша. Но он не поглядел на них и не потрепал за ушами.
– Боюсь, это затянется по меньшей мере на неделю, Уильям.
– Что?
– Потолок. Тобин прислал только одного мальчишку.
– А…
Когда она потянулась к тарелке с намерением ее унести, он придержал кузину за руку.
– Оставь. Сара приберет. – Потом встал и, мягко скользя тапочками, молчаливой тенью словно отплыл в сторону.
Что-то с ним сегодня не так. Ее первым побуждением было посмотреть газету. Она прочитала первую полосу и пробежала взглядом остальные страницы. Никто из знакомых не умер и не преуспел, что могло бы его расстроить. Никаких необычных или удручающих новостей. Избирательное право будет расширено для трудящегося люда. Преступников больше не будут депортировать из страны. Претендент, как выяснилось, ни слова не понимает по-французски, хотя настоящий Роджер Тичборн говорил на нем с детства. Она поставила грязную посуду на поднос. Насколько она поняла, Сара теперь считала ниже своего достоинства убирать со стола после завтрака. Но новую служанку взамен ее не наняли, так что эта обязанность легла на миссис Туше.
Повернувшись, она споткнулась обо что-то – пакет. Внутри была книга, и из-под надорванной оберточной бумаги виднелся только заголовок: «Новый дух эпохи» Р. Г. Хорна[5]. Прошло немало времени, с тех пор как она впервые увидела эту книгу. Но не настолько давно, чтобы забыть про нее. Она вынула ее из пакета и украдкой огляделась по сторонам – сама не зная зачем. Открывая книгу, она понадеялась, что ошиблась или что это, вероятно, другое издание. Но это было то самое собрание критических статей, с той же самой чертовой заметкой про ее беднягу-кузена, помещенной ближе к концу.
Двадцать лет тому назад публикация этой книги лишь слегка омрачила один званый ужин и слегка испортила ему настроение на следующее утро. В ту пору Уильяма не так-то легко было огорчить. Она сложила обе половинки разорванного пакета. Почтового штемпеля не было. Но четкий адрес на пакете указывал, что посылка отправлена человеку, чей труд всей жизни был назван в этой книге «в общем и целом скучным, не считая вещей, вызывающих омерзение».
Главный недостаток дома Танбридж: тут было слышно каждое слово – в любой комнате, на любом этаже. Но каждое утро около одиннадцати Уильям выгуливал собак. И как только входная дверь затворилась, миссис Туше отправилась на разговор с Сарой. Она нашла ее с девочкой в гостиной на первом этаже, обе стояли на коленях перед грудой разбросанных книг с треснувшими корешками. Они складывали книги в три стопки, собирая их, похоже, по размерам томов. Миссис Туше поинтересовалась, не нужна ли им помощь.
– Нет, мы прекрасно справляемся, и, говоря вам спасибо, Элиза, я имею в виду – без вас… Ну а вы, естественно, займетесь приготовлением обеда.
И приготовление обеда теперь тоже было возложено на миссис Туше.
– Ух ты, Клара! Только посмотри! Это же книжки твоего папы! Эйнсворт, Эйнсворт, Эйнсворт, Эйнсворт.
По крайней мере, это слово бедняжка еще могла прочитать. Ее лицо просияло от гордости. Элиза ненавидела себя за то, что сочла своим долгом сделать колкое замечание:
– Но это же журналы, а не романы. Их нужно положить в стопку вместе с «Бентлиз мисселани» и «Фрейзерз мэгэзин». А это «Эйнсвортс мэгэзин» – и там много разных авторов. Его начал издавать Уильям и несколько лет оставался его выпускающим редактором. Так называется человек, который отбирает для публикации статьи и редактирует их. Сейчас он фактически является редактором «Бентлиз», хотя вот уже долгое время…
– Выпускающий! Это значит управляющий, Клара. Нет выше должности, чем выпускающий редактор! – Коленопреклоненные, обе со стороны казались двумя дочками.
– Ого! Погляди на него вот здесь! – Маленькая Клара вынула из груды изданий выпуск «Фрейзерз мэгэзин» за июль 1834 года, под номером 50, и раскрыла на странице с симпатичным портретом Уильяма в обличье молодого денди. – И вон что там под ним написано, смотри!
Мама и дочка уставились в строки. Но не произнесли ни слова, да и кто мог от них чего-то ожидать? Миссис Туше вздохнула, шагнула вперед и громко прочитала для обеих напыщенное описание. Сара слушала очень внимательно и, когда миссис Туше закончила чтение, радостно захлопала в ладоши.
– Ха! Он, естественно, должен быть этим польщен! – заявила она покровительственным тоном, словно сама все это написала. – Ты умница, Клара-Роуз, что так легко нашла папин портрет – каким же он был красивым в молодости, и какие приятные вещи о нем писали тогда. Повезло ему, да?
Но миссис Туше не сомневалась, что в груде лежавших перед ними журналов можно было найти массу подобных слов. Никто никогда не мог бы обвинить Уильяма в недостатке скромности и бесстыдном позерстве.
– Вы можете себе представить, что из-за тяжести всех слов, написанных о тебе и тобой, может провалиться пол! Ха-ха-ха!
– Сара, позволь у тебя кое-что спросить?
– Конечно, – пухлые короткие пальчики смиренно сцепились, прямо как у самой королевы. – Выкладывайте все, что у вас на уме!
– Сегодня утром принесли пакет…
– Да, было дело.
– Ты, случайно, не видела, кто его принес?
– Он лежал на крыльце. Я его взяла и отнесла ему, как сделал бы, естественно, каждый.
Когда-то Сара вбила себе в голову, будто словечко «естественно» – примета речи благородной дамы.
– Что ж, в таком случае, Сара, я прошу тебя сообщать мне о доставке в дом чего-либо по почте – писем, книг или пакетов – до того, как ты передашь их Уильяму.
– Это ведь он попросил об этом, так?
Элиза покраснела, скорее от ярости, чем от смущения. А Сара с нажимом пояснила свое преимущество перед ней:
– Потому как я не думаю, что у домоправительницы и хозяйки дома могут быть какие-то секреты, о которых ничё не известно хозяину, – она произнесла эти слова торжественным тоном, явственно выговорив «ничё». – Это было бы неправильно и неприлично. И насколько я помню, когда мы сюда переехали, это вы предложили, чтобы его большой портрет в молодости… это вы сказали, что его не надо снова вешать, потому как он ему больше не нравится теперь, когда он постарел, так вы сказали – и как только он сюда первый раз вошел, закричал: «Где мой старый Маклиз?» – он имел в виду свой портрет, потому как того парня, который его нарисовал, звали Маклиз, – и он, естественно, был недоволен, потому как, по всему выходит, что ему очень даже нравится та картина, так что, естественно, я спрошу у него, что он думает по поводу своей почты, вот что я считаю, миссис Туше, если не возражаете.
– Естественно!
Выходя из библиотеки, Элиза прошла под живым взглядом старого портрета кисти Маклиза. Живые глаза, живые бакенбарды, живые кудри – все очень точно было передано на момент создания портрета. Миловидный, как женщина, розовощекий, как ребенок. Таким когда-то был Уильям.
Оказавшись в передней, она присела на ступеньки и сделала несколько глубоких вдохов. В таком же состоянии ее кузен предстал сегодня перед ней. Он потел из-за невообразимой в это время года жары и продолжал говорить о том, о чем ранее говорил сам с собой.
– Я сказал себе: «Я подумаю о своих родных манчестерских пенатах; я обращусь к воспоминаниям о старом городе и использую их при описании якобитского восстания. Я все это выстрою сначала в своей голове по дороге от железнодорожной станции, потом сяду за письменный стол и начну писать…» И – ничего! По какой-то причине, Элиза, у меня сегодня…
Элиза знала причину. Она также знала, что они это не могли обсуждать. Она встала и проследовала за ним в кабинет. Он сел за обитый сукном стол и, хлопнув ладонью по сукну, застонал.
– Ну, Уильям, может быть, сама тема… Ты слишком много писал о далеком прошлом.
– Ты не одобряешь тему?
Напротив, события 1745 года были дороги сердцу миссис Туше. Ее мать была горячей сторонницей якобитов: на донышках фамильных плошек для овсянки были выбиты гербы Стюартов. Мальчишкой ее отец попал в Эдинбург, где стал свидетелем въезда Красавчика принца Чарли в Холирудский дворец[6]. Но она не могла притворяться, что считала «Проигранное дело»[7] удачной темой для Уильяма, который был склонен описывать даже небольшой исторический эпизод долго, томительно долго. Заглядывая в свое будущее, она отчетливо видела себя через полгода, за письменным столом, продиравшуюся сквозь многословные описания различного рода жилых построек, которые можно обнаружить, вероятно, лишь на Внешних Гебридах, или длинные реестры всевозможных разновидностей килтов, что носили лучники королевской роты…
– У тебя это на лице написано. Ты гримасничаешь. Ты не одобряешь.
– Ну, может быть, лучше взять более современную или более близкую тебе тему…
Поморщившись:
– «Клитероу»[8] не имела успеха.
– Но это была книга о детстве.
Вздохнув:
– «Они вошли в моду».
Это была цитата, и миссис Туше искренне пожалела, что произнесла эти слова – и намекнула на это. Она прочитала «Мервина Клитероу» – книга не шла ни в какое сравнение с «Джейн Эйр». Она перевернула последнюю страницу со странным чувством, что Уильям сам никогда не был ребенком и ни разу в жизни не общался с детьми.
– Я теперь думаю о твоей взрослой жизни.
– Элиза, я прожил взрослую жизнь вот так… – Он с важным видом взял перо, но потом его рука замерла в воздухе, и он в замешательстве вернул перо на стол. Симпатичный молодой бычок 1830-х годов с напомаженными волосами как-то незаметно превратился в унылого старика с мохнатыми бакенбардами на брыластых щеках.
– Ну а как же все те увлекательные ужины!
Уголки его губ скорбно опустились вниз, как будто он собрался сказать: «Я утратил к ним всякий интерес».
– Правда в том, Уильям, что художественное произведение должно включать в себя потрясающих персонажей, а тебя всю жизнь окружали потрясающие люди.
– Хм… Но тогда ты так не думала.
– Я всегда так думала! Меня только раздражали бесконечно наполняемые портвейном бутылки.
– Хм…
– Уильям, если ты намекаешь на то, что я в числе тех глупцов, которые позволяют чьей-то нынешней славе изменить свои воспоминания, то могу тебе сообщить, что я давным-давно оценила и тебя, и твоих хитроумных друзей, и моя оценка не изменилась.
Но, произнося эти слова, она не могла избавиться от предательских мыслей о «Новом духе эпохи», что сейчас горела на груде сломанных половиц в саду. Все они были там, эти духи прошлой эпохи, кому она некогда наполняла бокалы и накладывала куски жареной курятины. Все перечислены, описаны, удостоены лестных похвал и непредвзятой критики, оценены. А статья об Уильяме получилась самой коротенькой из всех. Чем автор в главе о ее кузене ясно давал понять, что оказал милость человеку, которого обыкновенно щадили на публике, потому что слишком ценили и уважали в узком кругу. Ричард Хорн был одним из тех хитроумных молодых людей, кого раньше она постоянно поила и кормила, в золотую пору их проживания в Кенсал-Райзе, и насколько она помнила, ему, как и всем участникам тех хлебосольных ужинов, Уильям очень нравился. Но любить общество Уильяма и читать его книги уже давно было не одно и то же. И это напомнило Элизе, что все ею сказанное – правда, но в довольно узких рамках. Она давно вынесла оценку и Уильяму, и его друзьям, как давно знала, у кого был талант, а у кого нет, и коль скоро кузен не задавал ей больше вопросов, ее осторожный, ироничный и тем не менее непререкаемый Господь заговорщицки ей подмигивал.
Всю осень миссис Туше внимательно отслеживала приходящую почту. Но Уильям ни словом не обмолвился о том пакете, и в дальнейшем ничего подобного больше не приходило. А к концу ноября она и думать об этом перестала. Ее заботили куда более серьезные вещи. Танбридж был крайне неудачным жильем: садик малюсенький и темный, и он, сидя за письменным столом в кабинете, слышал проходившие неподалеку поезда. Весной им придется опять переезжать. Но то, что для Уильяма было всего лишь произнесенным вслух пожеланием, для его кузины всегда оборачивалось многомесячными заботами по планированию и организации переезда. А в ночных снах ее постоянно преследовали коробки. Это были те самые прошлогодние коробки, да только теперь в ее сновидениях они были полны вещей, о чем она на протяжении всех этих снов неустанно предупреждала равнодушных грузчиков. Ее раздражало все и вся. Она не могла сдерживаться в общении с Сарой, с детьми, с собаками, ее вывел из себя даже типовой ответ из местной канцелярии по делам рождений, браков и смертей:
«Вы неверно истолковали мое предыдущее письмо. В данном случае весьма желательно, чтобы брак, хотя и заключенный в церкви, был подтвержден свидетельством о браке без оглашения имен вступающих в брак».
Свидетельство было доставлено почтой в феврале. Жених был слишком занят, чтобы озаботиться заполнением бумаг. Отказавшись не так давно от темы Манчестерского восстания – «на данный момент», – он вместо этого приступил к написанию романа, «действие которого частично происходит на Ямайке» – острове, где он в жизни не бывал. («Ну да, Элиза, но ведь я никогда не жил в эпоху Реставрации, и не был разбойником с большой дороги, и не встречал Гая Фокса»). Невеста же, со своей стороны, была не способна написать ничего на бумаге, кроме крестика вместо подписи. Так что обязанность предоставить за обоих все данные была возложена на миссис Туше. Перечисление основных фактов биографии Сары привело ее в легкомысленное состояние:
Сара Уэллс, 26 лет, уроженка Степни; прислуга.
Уильям Гаррисон Эйнсворт, 63 лет, уроженец Манчестера; вдовец.
О проекте
О подписке