Анаша – высушенный и перемолотый куст конопли с листьями и стеблями и головками растения после снятия пыльцы (гашиша). Хотя это слово – южного происхождения, его с дореволюционных времен употребляют во всех регионах страны, кроме южного, поскольку в республиках Северного Кавказа, Закавказья и в Средней Азии говорят: «план». Не следует путать с гашишем.
Баландер – разносчик пищи в местах лишения свободы.
Бедолага – в местах лишения свободы – мужики по жизни. Администрация чаще, чем других водворяет их в изолятор, БУР, а иногда и под раскрутку. Как правило, они находятся в заключении не один десяток лет и слывут людьми невезучими.
Бахилы – сапоги особого покроя, которые выдают в местах лишения свободы, только на лесных командировках. Во избежание того, что упавшее бревно придавит пальцы ног, они защищены круглой чашечкой, сделанной из твердого материала.
Бросал на продол малявку – бросал в тюремный коридор записку.
Бродяг и урок – воров и тех, кто рядом с ними.
Втерли – дали.
Двушка – два.
Джибин – муха, в переводе с языка кумыков (народность в Дагестане).
Жуликов – воров в законе.
Закидывая вниз коня – опуская вниз веревку или сплетенные вместе несколько ниток с тем, что бы принять или отправить что-либо. Не обязательно, чтобы это были запрещенные вещи, как то наркотики, деньги и т. п. Ими зачастую бывают записки (как правило, личного характера), курево и чай.
Истинными каторжанами – заключенными, которые свято чтят законы тюрьмы, а значит и воровские устои.
Иуды – предатели.
Кабур – небольшое отверстие, проделанное в стене, в полу или в потолке камеры. Пробивают кабуры черенком от алюминиевой ложки – единственным доступным в тюремных условиях инструментом. При обнаружении кабура надзиратели приводят рабочих, которые тут же заделывают отверстие цементом, но через какое-то время оно появляется вновь.
Капканы – определенного рода махинации, хорошо обдуманные нетривиальные ходы, в результате которых противник попадает в сложную или щекотливую ситуацию – западню.
Карцер – штрафной изолятор в местах лишения свободы.
Кентовались – были друзьями.
Конченая лагерная сука – доносчик, предатель, для которого не существует ничего святого. Воровской закон гласит: любой арестант, считающий себя таковым, при первой же возможности, обязан убить любого из них. Так и происходит. Суки знают об этом, поэтому и лютуют. Как правило, они числятся за каким-либо управлением, а некоторые – вообще за Москвой.
Кормушка – небольшое отверстие (15 × 30 см) в дверях камер тюрьмы, карцера, ШИЗО, ПКТ и тому подобных помещений для передачи продуктов питания и предметов, разрешенных действующим законодательством.
Крутить – добавлять лагерный срок к уже имеющемуся по приговору суда со свободы.
Крытники тусовались – осужденные крытого режима ходили в разные стороны.
Куму – начальнику оперчасти.
Ксива – в данном случае записка.
Лагерные коновалы – медицинские работники в ИУ.
Лепилы – ничего общего не имеющие с медициной сотрудники медчасти ИУ.
Ломануться – выбрав удобный момент, выбежать из камеры. Как правило, к этому прибегают подследственные или осужденные, по тем или иным причинам нарушившие тюремные устои: проигравшие и не заплатившие вовремя карточный долг, укравшие что-либо у своего собрата по несчастью, выдавшие соучастника преступления, или те, кто пытался до поры до времени скрыть позорное прошлое, получил по заслугам и изгнан из камеры. Обычно это происходит это во время утренней или вечерней проверки, когда надзиратели открывают дверь. Но бывает и так, что камеру хочет покинуть молодой бродяга. Причина в данном случае, одна – не сошелся характером с себе подобными. Впрочем, на этот счет существует строгое правило: «ушел из хаты – значит, ушел из жизни босяцкой», и обратной дороги уже нет.
Малолетки – колонии для несовершеннолетних преступников.
Малява – записка.
Молодому босяку – подающему надежды будущему вору в законе.
Мрази – негодяи.
Мусорам – в данном случае сотрудникам администрации ИУ.
Наколол на его лопатке – сделал татуировку на лопатке.
На продоле тусовались попкари-исполнители – в коридоре ходили надзиратели, которые приводили приговор суда – расстрел в исполнение.
Не в кипеш – очень осторожно.
Одноярусных панцирных шконарей – имеются ввиду тюремные кровати для несовершеннолетних преступников, в тюремных камерах.
От звонка до звонка – от начала и до конца срока заключения.
От хат – от камер.
Параша – 1) Емкость для испражнений, которая устанавливается в камере. Как правило, в СИЗО для этих целей использовались старые сорокалитровые фляги из-под молока, поскольку у ее основания на крышке находилась резиновая прокладка, которая не пропускала запах. В камерах существовало правило, согласно которому опущенный должен был есть и развлекать сокамерников, сидя на параше. Следует отметить, что к началу 1970-х годов параши в тюрьмах бывшего СССР были заменены камерными туалетами. Что же касается камер ИВС и им подобных, то в них параши заменяют теперь небольшие пластмассовые ведра. 2) Непроверенный или ложный слух, сплетня.
Паскуда – тот, кто поддерживает постоянную связь с милицией и в некоторых случаях использует ее в собственных целях. Паскуды, как правило, долго не живут. После разоблачения их сразу же ликвидируют, тогда как, например, к сукам, не всегда применяются крайние меры.
Переодевать в робу – переодевать в лагерную форму.
Под раскруткой – находясь под следствием будучи в местах лишения свободы.
Режимник – заместитель начальника ИУ по режиму и охране.
С понтом – с определенной долей апломба.
Схлестнулись со шпаной – встретились с ворами в законе.
Тычил – воровал по карманам.
Урок – воров в законе.
Хозобслуга – осужденные к небольшим срокам заключения, не имеющие взысканий и не придерживающиеся воровских законов, а потому и занимающиеся в тюрьме хозяйственными работами.
Цинковать ментам – давать знать милиции о совершенных противозаконных действиях.
Шайтан – кличка (шайтан – злой дух, в переводе с языка мусульман всего мира).
Шнифта и потушили его навеки – выкололи глаза.
Шконарях – лагерных кроватях.
Шпана безусая – молодые преступники, которые стараются придерживаться воровских законов.
Щекотнуться – почуять опасность.
Цинк – опознавательный сигнал об опасности.
Случай этот произошел в самом начале 1998-го. Близился к концу второй год моего заточения в московских тюрьмах: сначала в Бутырке, а затем и в Матросской Тишине. В конечном итоге я опять оказался в Бутырском централе.
Тогда я и представить себе не мог, что вскоре вновь окажусь на свободе. Дело в том, что когда в последний, седьмой раз меня вывозили на суд, прокурор, эта с виду милая, пышнотелая дама бальзаковского возраста, после всех доводов, обращенных к судье (кстати, тоже женщине), запросила для меня десять лет особого режима. «Мало того, что вы в своей собственной стране уже двадцать один год, как признаны вором-рецидивистом, – язвительно подчеркнула она, глядя при этом куда-то в сторону и явно избегая встретиться с моим взглядом, – живете в основном по чужим документам и постоянно нарушаете закон. Вы еще и умудряетесь разъезжать по Европе, занимаясь там криминальной деятельностью, и находитесь под пристальным вниманием Интерпола. – В тот раз меня арестовали в аэропорту Шереметьево, прямо у трапа самолета, прилетевшего из Афин. – Не многовато ли для обыкновенного карманного вора, Зугумов?»
Выпалив все это, она хотела было сесть, и тут наши взгляды, наконец, все же встретились. Успев на доли секунды заглянуть в эти маленькие глаза, похожие на глазки королевской кобры, я сделал для себя вывод: этого ядовитое существо может только жалить. Как бы то ни было, фортуна все же улыбнулась мне, и я избежал ржавого меча нашей подгнившей державы. Но это случилось чуть позже, а пока я чалился в 164-й хате.
Накануне Нового 1998 года ко мне на свидание в тюрьму пожаловала одна очень элегантная и привлекательная особа. Я нисколько не удивился странному визиту этой дамы, хотя и видел ее впервые. Дело в том, что уркам, пребывавшим на свободе, понадобилось срочно передать очень серьезную маляву братьям, находившимся в тот момент в Бутырке. Но как это сделать?
Пронюхав о том, что в самом скором будущем в воровской среде должны были произойти какие-то глобальные перемены, администрация тюрьмы наложила запрет на свидания не только с ворами, находившимися на свободе, но и в самой тюрьме жуликам не разрешались свидания ни с кем, даже с матерями.
В этой связи мне хотелось бы отметить одну очень важную деталь, связанную с арестантской жизнью воров в законе вообще и в Бутырской тюрьме в частности. Там постоянно находилось, по меньшей мере, восемь или десять урок. Несмотря на то, что централ был лишь третьим по величине на всем постсоветском пространстве (после питерских Крестов и киевского «Крещатика»), ни в одной из других тюрем не чалилось столько воров в законе, как здесь. Это происходило оттого, что Бутырка находилась в самом центре империи, в её столице, где прокручивается, как известно, семьдесят процентов всего российского капитала.
Что же касается воровских сходняков, то и они, как правило, проходили в Первопрестольной. В златоглавую по разным делам всегда съезжалось много урок со всей страны, ну а уж появиться на сходняке и сам Бог велел.
Обычно результаты очередной сходки переправлялись братьям в столичные тюрьмы, а там урки знакомили с ними заключенных. Таким образом, те, кому это было положено, оказывались в курсе всех воровских дел. Но случалось и так, что большинство воров находились не на свободе, а за решеткой. Тогда сходняк приходилось проводить в бутырских стенах.
В то время в одной только Бутырке сидели восемнадцать воров. Почти всех их я знал лично и общался с ними и в Матросской Тишине, когда был там вместе с Колей Сухумским в табунаре «на положении», и в Бутырке, когда был переведен туда вновь.
Мое положение обязывало меня по нескольку десятков раз в день не только обращаться к ворам по разным причинам, но иногда и встречаться с ними при необходимости. Иначе и быть не могло. Это был наш обычный, повседневный тюремный быт.
Всем известно, что занести в тюрьму что-нибудь запрещенное всегда непросто, а в такое время тем более. Так вот, сведя риск к минимуму (малявка была зашифрована, а код знали лишь единицы), урки отправили курьером на свидание в тюрьму дочь одного очень высокопоставленного чиновника из аппарата правительства России, любовницу одного из столичных босяков, которая ради него была готова на все.
Воры всё рассчитали правильно: вряд ли кто-либо из тюремной администрации рискнул бы подвергнуть ее шмону. Менты в таких ситуациях, а их на моей памяти было множество, предпочитали иметь дело не с тем, кто передавал депешу, а с тем, кому она предназначалась. Таким человеком мог быть либо сам адресат, либо его доверенный посредник.
Миссию получателя воры возложили на меня. Накануне предстоящего свидания урки
О проекте
О подписке