Цитаты из книги «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы»

Тынянов убедительно доказывал, что Пушкин, в отличие от многих своих современников, разглядел в Катенине «преднекра-совское» (широкое использование народной, грубой, просторенной, «демократической» лексики) – то, чего тогда не было ни у кого.

Впрочем, «Руслана и Людмилу» Пушкин писал под воздействием Катенина. Карамзинисты в этой поэме мало поняли: насадил, мол, Сашка, свои русские лопухи тут. В кружке Катенина, напротив, именно народность и увидели, и оценили.

«Французы вообще не имели никакого понятия о России, – пишет в своих записках другой гвардеец, прапорщик Иван Казаков, – они по невежеству считали её страной дикой, варварской; ничто их так не удивляло, как то, что много русских говорили по-французски. Когда мы проходили через город парадом, слышали, как французы говорили, что будто у всех нас кирасы под мундирами – так их удивляла выправка каждого солдата… и когда приходилось останавливаться, чтобы взять взводную дистанцию, то расстёгивали мундиры, чтобы уверить их в отсутствии кирас. В Париже в то время осталась только первая гвардейская дивизия, в которой вряд ли был тогда какой-либо офицер, не знавший французского языка. И французы вообще – от высшего общества до крестьян – полюбили русских. Французские солдаты были очень дружны с русскими, но в противоположность с последними – с пруссаками и австрийцами были все на ножах».

«Гордись, Россия! – писал Иван Лажечников. – Дух сынов твоих победил величие Греции и Рима. Ты не имеешь более нужды, в пример питомцам твоим, указывать на родину Леонидов и сципионов: ты перенесла её с этими героями на священную твою землю. Потомство твоё, при новых непомерных подвигах мужества, не будет более говорить: они сражались и умирали как спартанцы под Фермопилами! Нет! Сыны и внуки наши скажут тогда: они сражались и побеждали, как русские под Кульмом»…

Характерно, что пехоте было, как правило, запрещено «кланяться ядрам» – то есть, слыша свист летящего ядра, солдаты должны были по-прежнему держать строй, не двигаться и, спокойно глядя в небо, ожидать смерть. Документы гласили: «Иногда полк под ядрами хотя сам и не действует, но смелым и устроенным тут пребыванием великую пользу всей армии приносит».

«Наставления господам пехотным офицерам…» российской армии предлагали трусливых солдат расстреливать прямо во время сражения «без потери во времени».

Принц Евгений Вюртембергский, командовавший русской пехотой, утверждал: «Я имел довольно случаев ознакомиться с русским войском, и достоинства, которые приписывают ему, не преувеличены. Русский рекрут обыкновенно терпелив, очень понятлив и легче свыкается со своей новою неизбежною участию, нежели сколько бы того можно было ожидать во всякой другой земле… Офицеры вообще очень храбры; исключения тому я видел в весьма немногих случаях: трусу мудрено удержаться между товарищами, и, может быть, от этого все почти известные мне фронтовые офицеры смелы, даже чересчур отважны…»

Катенин был пехотинец. Романтическое воображение, когда мы задумываемся о воинах той поры, куда чаще представляет нам разнообразную конницу – гусаров, улан, драгунов. Но вот что писала «кавалерист-девица» Н.А.Дурова: «Вот идёт прекрасная, стройная, грозная пехота наша! главная защита, сильный оплот Отечества! Это герои, несущие смерть неизбежную! Кавалерист наскачет, ускачет, ранит, пронесётся, опять воротится, убьёт иногда; но во всех его движениях светится какая-то пощада неприятелю: это всё только предвестники смерти! Но строй пехоты – смерть! Страшная неизбежная смерть!»

Домашнее образование он получил отличное, на редчайшем уровне. Когда в 1806 году Катенин приехал в Петербург служить чиновником в Министерстве народного просвещения, он уже владел французским, знал латынь, худо-бедно понимал по-немецки, итальянски, английски и был неплохо знаком с греческим. В ту пору ему было… четырнадцать лет. Вскоре всеми этими языками он овладеет вполне. Сослуживцами Катенина были поэты Николай Гнедич и Константин Батюшков.

Люблю нашу матушку-Россию за то, что у нас всегда где-нибудь да дерутся!».