Цитаты из книги «Семь жизней (сборник)»

На отце была шуба; когда она висела отдельно – могла залаять; на отце – смирялась.

В банку возможно было поместить только малую – а на утреннем ветру особенно малую – часть себя, – но что дальше? Так и двигаться по городу – с банкой, которую держу двумя руками, словно поймал золотую рыбку и не хочу, чтоб она задохнулась? «Что это у тебя, парень?» – спросит встретившийся на пути участковый. «Баночка». «А на груди?» «На груди? А, да. Сосочка». «Баночка и сосочка? Отличный набор. Ты хорошо подготовился в дальний путь, парень. Подвезти?» «Спасибо, майор. Я сам». «Ну, давай, сынок. Береги рыбку

В банку возможно было поместить только малую – а на утреннем ветру особенно малую – часть себя, – но что дальше? Так и двигаться по городу – с банкой, которую держу двумя руками, словно поймал золотую рыбку и не хочу, чтоб она задохнулась?

Деньги кончались, но моё настроение с каждой минутой становилось всё прекраснее – я наполнялся восторгом, словно воздушный шар, и в голове становилось звонко и пусто: ровно как я и хотел.

Я, мол, душу спасаю – а вы что? Да всякий спасает, кто не губит.

Правда всё равно одна, но это не помеха, чтобы думать о ней, то подходя насколько возможно близко, то отступая на шаг или на два. Правда учёная, правда природная, правда государева, правда войсковая, правда любовная – всякая есть, и вливается в общую правду, и ни одну из них отрицать не стоит, отметая, как помелом, единой духовной правдой. Всякой иной гордыни тяжелей – гордыня веры.

Женщины – особенно женщины, с которыми ты никогда не был и не будешь близок, – часто объясняют мужчину исходя из той позиции, которую они занимают по отношению к нему. Они, к примеру, далеки, но хотели бы стать ближе. В итоге они произносят какие то вещи, несколько расходящиеся с действительностью, – проще говоря, несут откровенную, неощипанную дичь. Мужчина пожимает плечами: хорошо, пусть так, хотя это не совсем так. Женщина довольно усмехается и говорит: ты всё скрываешь, на самом деле я попала в твоё самое потайное. После этого она смотрит на тебя ещё ласковей, или ещё жалобней, или, несколько позже, ещё злее.

Я не веду счёт, я никому не обязан отчитываться: если я забываю имена – я их забываю, если я их помню – я их помню, впрочем, имён слишком мало, они скоро кончаются, а потом часто повторяются, и я вспоминаю только эти самые неприметные жесты – рука на руку, бесцветный лак на пальцах, или самые маленькие слова: например, «Вот». Это как разноцветные камушки, привезённые из путешествия: ты держишь их и чуть ворошишь в ладони, и создаётся такой звук, словно одна птица тихо уговаривает другую птицу.

Любая эта встреча имеет все шансы, или очень многие шансы, или некоторые шансы приживиться, прикипеть, – потому что всё раскалено, всё течёт, всё расплавлено, – и к утру, или даже через час, в застывающем металле остаётся твой коготок. Ты можешь безболезненно вырвать его – у тебя вырастет новый, её ранка тоже зарубцуется, – до какой-то поры всё лечится, – а можешь нет, не извлекать. Потому что эта искренность, это доверие, этот восторг: разве возможно предать, забыть – разве ты заслужил такую щедрость, чтоб не отблагодарить за неё? А чем ты можешь отблагодарить – наверное, снова воспользоваться этой щедростью? Или новой, другой щедростью?

но где-то прошла трещина посреди материка, или ледника, и откололась живая почва, и поплыла куда-то сама по себе, и где-то над землёй, в тревожном небе, сгущается влага, сгущается электричество.