Генерал уставился в карту, Верин начальник так и не выполз из своей отрешенной нирваны, в которую нырнул сразу после окончания доклада. Им обоим был явно не по душе этот план. Зато Жанна почти не скрывала своего удовольствия – улыбаясь одной из своих самых милых улыбок, она пристально смотрела на Веру, ожидая, что же та ответит. Одной частью своего сознания Вера по-быстрому наводила порядок в мыслях, удачно разбросанных сообщением Жанны. Второй поток мышления перемалывал то, что сказала психолог. Особенно не понравилась Вере последняя фраза Жанны. Фраза могла быть абстрактной, подразумевающей под «другом» кого угодно. Но Верина оппонентка сделала ударение именно на последнем слове, как будто имела в виду кого-то конкретного. Конечно, Жанна могла наводить о ней справки и знать об их встречах с Вячеславом. Могла расценить это как увлечение и даже ошибочно предполагать интимную близость между ними (чего так и не случилось). Но все это не давало никакого повода считать, что Вячеслав по-прежнему что-то значит для Веры, тем более, она добровольно ушла в следователи, тем самым перечеркнув возможность быть когда-то с ним рядом. И все же Жанна знает или, во всяком случае, догадывается о том, что запрятано у Веры глубоко и далеко. Неужели все-таки она тогда под гипнозом добралась до этих недр в Верином сознании? И теперь неслучайно делает акцент именно на этом… Если так, то в их психологической дуэли Жанна провела убойный прием. Вера знала, что она далеко не красавица, и относилась к этому более чем равнодушно. Часто наблюдая «успехи» хирургов по зашиванию увечий от ранений на лицах бойцов, она была уверена, что такая операция не добавит ей привлекательности, – и это само по себе ее тоже не страшило. Пугало то, что она станет другой, не такой, какой ее запомнил он…

Пока Вера все обдумывала, Жанна даже не моргала, не скрывая интереса к ее реакции. Смакуя момент, она наигранно успокаивала Веру:

– Да вы не огорчайтесь. Какие-то черты от прежней Пруднич все-таки останутся… когда сойдут рубцы… Может быть, через год-два… Или, может быть, у вас есть возражения? Говорите, не стесняйтесь…

Вера слышала отданный приказ, отказаться от выполнения которого она не могла. Хватаясь за соломинку, она лишь попыталась отодвинуть неминуемое:

– Но у нас ведь нет времени. Пока все заживет после операции…

– А никто и не собирается ждать, пока заживет, – поспешила «успокоить» Жанна. – Зачем ждать? По легенде – у вас травма лица и вы сбегаете из Госпиталя. Так ведь даже лучше – с распухшим лицом, не сошедшими швами вас будет еще труднее узнать…

Вера не хотела больше ни видеть, ни слышать Жанну. Она демонстративно от нее отвернулась, сделала шаг к неподвижно сидящим генералу и начсоту. Но зная теперь себе цену, она рискнула на предъявление ультиматума:

– У меня есть одно условие.

Начсот наконец-то поднял на нее глаза, а генерал даже привстал, выражая готовность выполнить все, что бы она ни потребовала:

– Говорите, капитан.

– Операция по изменению внешности будет проводиться с участием врача Джессики из Резервации. И она на этой операции будет главной. Она когда-то спасла мне жизнь…

2

Вода чавкала под ногами. Вернее, не вода, а мутная жижа, кишащая пиявками. Несколько этих слепых тварей прицепились к босым ногам Веры. Наверное, они уже сосали кровь, и наверное, это было больно. Вера этого не ощущала, потому что, насколько могла, отключилась от своего тела, иначе всю ее волю парализовала бы боль раскромсанного скальпелем и зашитого хирургическими нитками лица. Саднило тело и руки, над которыми также изрядно «поработали», чтобы оставить на ней следы аварии, которой не было. Операция длилась долго – все-таки пластическая хирургия была новшеством для эскулапов Муоса, а Джессика поставила перед собой задачу сделать новое лицо если не симпатичным, то хотя бы не уродливым. На третий день Джессика, несмотря на возражения военных, настояла на второй операции, которая прошла ненамного быстрее. За это время Вера слишком привыкла к опию, а это к прочим негативным факторам добавило нешуточную абстиненцию. Все вкупе мешало сосредоточиться, сконцентрироваться на выполнении задач, и Вера до сих пор балансировала на грани яви и забытья. Приближался тот условленный день, когда, по прогнозам профессора Варнаса, экс-начальник секретной лаборатории Якубович должен был создать недостающую деталь к ядерному заряду. Военные нервничали и поэтому подняли Веру, еще не отошедшую от наркоза, с госпитальной койки и чуть ли не пинками вытолкали выполнять задание.

Но все физические мучения не шли ни в какое сравнение с тошнотворным ощущением чужого лица. Послеоперационная отечность не прошла, и из-за порезов и стягивающих швов казалось, что на плечах Вера несет не свою голову, а тяжелый пульсирующий бидон из боли и сочащейся крови. Вспоминались слова Джессики, доносившиеся сквозь бледно-розовый туман послеоперационного забытья:

– Все будет о’кей. Не бойся, ты не быть уродина. Сейчас, конечно, немножко уродинка, но потом пройдет. А главное, глаза – глаза мы оперэйт не умеем. Глаза остались твои. По глазам он тебя все равно узнает.

«Какая глупая Джессика. Ну при чем тут глаза, при чем тут он…» – пыталась себя настроить на такие мысли Вера, подсознательно все-таки надеясь, что Джессика что-нибудь расскажет про Вячеслава, потому что сама она о нем спрашивать не будет, даже когда сможет говорить. Но Джессика болтала про Лидию, про Танюшу, про свою Резервацию, в которой она вовсю занялась лечением больных, которых годами никто не лечил, про какой-то лично ею изобретаемый антибиотик. Но про Вячеслава она молчала, а это значило только то, что мавританка ничего о нем не знает.

Вера почувствовала засаду издалека. Они прятались за изгибом хода, который здесь подымался в гору, отчего там, где они притаились, было сухо. Это было удобное место для засады – идущий оттуда, откуда шла Вера, в любом случае вынужден был хлюпать по лужам, выдавая свое присутствие. Кроме того, как будто случайно, здесь под сводом хода висела парочка светящихся грибов, слабым неоном освещая проход метров на десять в ту и другую сторону. Оставаясь в кромешной тьме, невидимые наблюдатели могли вести прицельную стрельбу из арбалетов по приближающемуся чужаку. Вера внутренне напряглась и усилием воли попыталась оттеснить боль на задворки своего сознания. Но желанного просветления не наступило – слишком она была ослаблена операциями и блужданием по этим незнакомым грязным и холодным подземельям последние два дня. Нет, вести бой она сейчас не в силах. Остается играть, что она и сделала, как только послышался шорох. Чувствовала она себя, конечно, отвратно, но не настолько, как сейчас это изображала: прислонилась к стене, едва не падая, сильно задышала, оттолкнулась от стены, ступила еще несколько шагов, вновь приникла к стене, сползла по ней, сев прямо в ледяную вонючую воду, и так и осталась сидеть, не доходя пары метров до светящихся грибов – далековато от засады, но так, чтобы они могли видеть, что она ранена и безоружна. Сыграла она, похоже, неплохо – стражи постояли, потом один из них крикнул:

– Эй ты, подыми руки и иди сюда.

Вера, конечно, не отозвалась. Еще пару раз что-то прокричав, постовые появились из-за изгиба туннеля, на всякий случай держа Веру в прицелах своих арбалетов.

– Помер? – спросил сипловатый женский голос.

– Дура, мертвые не дышат, – ответил ей мужчина, который осторожно стал приближаться к Вере, нехотя сделав несколько шагов по грязи. – Кто ж ему рожу так разнес… Слышишь, это… – он хлопнул Веру по груди, – это баба. От те на… Кто ж ее так?

– Ну так тащи ее сюда, здесь рассмотрим.

Мужчина закинул арбалет за спину, схватил Веру за руки и потащил на сухой пригорок, где бесцеремонно бросил ее на пол. Вера ударилась головой о цемент – вспышка боли чуть не разорвала голову на части. Вера застонала.

– Живая, но скоро помрет, – сообщил мужик, впечатлившись тем, что осталось от Вериного лица. – Давай-ка ее положим мордой в воду, чтоб не мучилась, да помолимся об упокоении ее души. Куды ж ее тащить такую…

– Нет, она – бедолага. А отче Мелхиседек говорил: сирых и убогих принимать и обращать, ибо из таковых ангел смерти набирает себе воинство для Последней Чистки. Меня помнишь, какой я была?

– Ну-ну, – недовольно пробурчал мужчина в ответ, – начистили вы, сирые и убогие. Тащить же ее мне – не сирому и не убогому, ибо ты из-за своей сирости поднять ее не сможешь.

Сильные руки схватили Веру и забросили на плечо, голова снова ударилась, теперь уже о костлявую спину мужчины, и у Веры вырвался очередной стон. От прихлынувшей к голове крови боль только усилилась, а мужик, как будто специально, шел какой-то пружинящей походкой.

Вера не спешила демонстрировать, что она в сознании. Не особо церемонясь, ее бросили на голый пол в провонявшем мочой сыром углу. Рядом с ней лежал и стонал мужчина средних лет. Иногда он тихо бредил, зовя кого-то по имени. Выше пояса мужчина был обмотан грязной ветхой тряпкой, на которой проступала кровь. Тряпку давно никто не менял, на что указывал смрад гниющей крови.

Несколько грибов-светильников, подвешенных в разных местах под потолком довольно большого помещения, отбрасывали зловещий свет на его обитателей. Сейчас здесь находилось человек десять. Кто-то в противоположном углу лежал на полу, завернувшись в серое ворсистое тряпье, очевидно, бывшее когда-то ватным одеялом. Трое подростков сидели, прислонившись к стене и тупо, почти не моргая, уставившись на взрослых, расположившихся в центре этого дикого поселения. Здесь было холодно и очень сыро. Вряд ли это был бункер или другое изначально приспособленное для проживания людей помещение. Скорее всего, какой-то подвал, наверняка расположенный слишком близко к Поверхности, а значит, со слишком большим уровнем радиации.

К Вере несколько раз подходила та девушка, которая не разрешила своему напарнику утопить Веру. Она с вялой заботой зачем-то трогала Веру за руку, не то нащупывая пульс, не то проверяя, не остыла ли пленница. Это раздражало ее напарника:

– Да что ты ее, Саломея, все щупаешь? Очухается – сама даст знать, а завоняет – выкинем. Одним хананеем меньше.

– Хватит уже, Ахаз, по одному хананеев считать. Скоро уж свершится Великое Очищение, недолго ждать осталось, – вмешался второй мужской голос.

– Не великое это очищение, а только маленькая чистка, Ирод. Ну, не станет Муоса, а сколько таких Муосов еще есть? Это не верный шаг. Верный шаг – искать пути в Москву и в другие поселения хананеев, чтобы начинать чистку там. А уходя, закончить миссию здесь.

– Опять ты за свое, Ахаз! Опять за свое! Нового раскола среди чистильщиков возжелал, да? Великим мессией себя почувствовал? Или на место Мелхиседека метишь? А забыл заветы Мелхиседека? Он ставил задачу завершить дело Великого Очищения в Муосе и про другие места ничего не говорил, кроме того, что Господь и там назначил ангелоподобных. Может, в тех местах чистильщики давно завершили свое дело, а задержка только за нами?

– Ирод, послушай, что Ахаз тебе говорит, – Саломея вступила в спор, который разгорался здесь явно не в первый раз. – Ахаз не меньше тебя Великого Очищения ждет. И мы все здесь этого ждем, иначе мы не стали бы чистильщиками. Ты вспоминаешь заветы Мелхиседека? Так почему ты не вспомнишь о том, что Судный День наступит только тогда, когда будут уничтожены все хананеи, а потом убьет себя последний во Вселенной чистильщик. Заметь, не в Муосе – во Вселенной! Или ты забыл, кем был, вернее, кто есть Мелхиседек? Он воплощение Гавриила – верховного ангела смерти! А Гавриил – один. И воплощение у него одно – Мелхиседек! А значит, нигде других Мелхиседеков нет. Это наше дело, идти туда и вершить Великое Очищение. А почему ты не вспомнишь слова Мелхиседека о том, что Господь дал нам разум, которым надо пользоваться для дела Великого Очищения? Он не запрещал нам думать, Ахаз. Он дал завет нам думать! Он дал пример нам думать! Вспомни, как он планировал чистки и не давал нам вступать в прямые бои с Республикой, говоря, что мы пока что очень слабы, хотя такие, как ты, давно рвались штурмовать Улей. Мелхиседек думал, а не слепо полагался на Господню волю. Вот и Ахаз думает. И думает он о том, что сказать на Великом Суде, если он послушает тебя, завершит чистку в Муосе, так и не послав никого в другие хананейские убежища.

– И как же вы собираетесь идти туда? И куда, собственно, идти собираетесь? Ждать этот летучий велосипед, на котором нечестивцы из Москвы прилетели? Так что-то давно он не появлялся. А может, пешком туда потопаете? Только мне видится, что если не твари, то радиация точно вас почистит. Хотя польза в этом тоже, конечно, есть – несколькими хананеями станет меньше…

Саломея, чуть не плача, молила:

– Ахаз, уговори Соломона не делать Великое Очищение сейчас. Тебя он послушает. Надо просто подождать – и Господь подскажет нам правильный путь. Ахаз, ну что ты молчишь? Скажи ему про свой план с передатчиком.

– Ирод, мы тут думали… – неуверенно начал Ахаз. – Помнишь эту историю про собранный Присланным передатчик?

– И вы верите в эти хананейские байки?

– Это не байки, Ирод, – раздраженно прервал собеседника Ахаз. – Валаам, когда еще у нас жил, говорил, что передатчик существует, только вожди хананеев прячут его от народа. Так вот, охрана там, говорил Валаам, так себе. А значит, мы совершаем нападение и уносим передатчик. Связываемся с хананеями из Москвы, рассказываем им какую-нибудь слезную историю типа той, которую когда-то сочинили ленточники, и они прилетают к нам. Ведь повелись когда-то, так почему бы им этого не сделать еще разок? Тех, кто прилетит, предадим Всевышнему. А кто-то из них возжелает быть чистильщиком – они-то и станут нашими проводниками в тот мир. Садимся в эту их машину и летим в Москву. Кто-то, конечно, останется здесь – всем ведь все равно не улететь, вот оставшиеся и свершат Великое Очищение в Муосе.

– Интересно-интересно, – с ехидцей отвечал Ирод. – И кто же входит в число улетающих? Наверняка ты с Саломеей?

– Не только… Конечно же, ты, если пожелаешь, Соломон, Мелхиседек, остальные ангелоподобные, ну, и все молодые, здоровые и сильные – те, кто сможет вершить в Москве волю Господню и продолжить дело Великого Очищения. А остальные завершат наше дело здесь… – Ирод говорил это приглушенным голосом, почти шепотом, видимо, боясь, чтобы не услышали другие из числа тех, кто лежал и сидел поодаль или слонялся по этому помещению – те, кого даже с натяжкой нельзя было назвать молодыми и сильными. – И что ты так смотришь на меня, Ирод? Если чистильщики есть и в Москве и успешно вершат там свое дело, мы это, конечно же, узнаем из общения с Москвой. Если это так, значит, ты прав, и я соглашусь с тобой и, возблагодарив Господа, все сделаю, чтобы Великое Очищение свершилось…

– Ах, как ты красиво стелешь. Научили тебя хананеи языком умно щелкать. А все очень просто: ты ссышь! И Саломея твоя ссыт! Вы свои жопы невредимыми сохранить хотите, перенести их из одной клоаки дьявола в другую. Вы снаружи только чистильщики, а внутри все те же хананеи. И я давно за вами присматриваю. Ты очень сильно поменялся, Ахаз, когда Саломея появилась в твоем приходе. Дело Великого Очищения для тебя ничего не значит. Ты охладел в вере! Я уже почти не сомневаюсь, что ты бы с радостью сбежал с Саломеей к хананеям, если бы тебя там не ждало усекновение головы за те дела, которые ты творил ранее. Ну что ж, то, что я хотел узнать, я узнал. Так знай, Ахаз: Валаам закончил свою работу, мы идем делать Великое Очищение, но идем туда без вас. Никто из твоего прихода мне там не нужен. Ты мог стать ангелоподобным, но сам лишил себя этой чести. Моли Господа, чтобы Он простил тебе твое предательство. Прощай.

Ирод тяжело встал, завязал на поясе веревку с вложенным в ножны мечом, неуклюже закинул за спину арбалет и не спеша пошел на выход, бесцеремонно переступив через кого-то спящего. Голосом, в котором смешались раздражение и страх, Ахаз кричал вслед:

– Ирод, подожди! Ты нас не так понял. Ты же не забыл, что я тоже ходил в бункер. Хананейский охранник мне чуть башку не снес, а мой брат… вот он, мой брат, корчится и подыхает. Ирод, неужели все это было зря?

Но Ирод уже давно вышел из помещения, и его шаги были едва слышны.

– Ну что ты сидишь? – капризно взвизгнула Саломея. – Что ты сидишь? Иди за ним, делай, что надо…

Ахаз встал, нехотя, как бы перебарывая себя, сделал несколько шагов к выходу. Но, подняв стоявший у стены арбалет, он обрел уверенность и уже решительно и быстро выскочил из помещения.

Вера, симулируя кому, сумела кое-как отдохнуть и сконцентрироваться. Несмотря на то, что чистильщики общались на понятном им псевдорелигиозном сленге, Вера, в общем-то, смогла получить кое-какую важную информацию. Валаам – это, конечно же, не кто иной, как беглый начальник лаборатории Якубович. Якубович закончил свою работу по созданию недостающей детали, и чистильщики намереваются приводить в действие заряд. А значит, времени осталось в обрез – и это очень плохо. Дает надежду лишь то, что не все чистильщики хотят столь быстрого «Великого Очищения», и это надо как-то использовать. Зачем Ахаз побежал догонять Ирода, Вера догадалась и была более чем уверена, что последний до Великого Очищения не доживет и даже не увидит больше многоуважаемого Соломона, а равно и прочих ангелоподобных. «В любом случае – пора оживать», – подумала Вера, а вслух жалобно простонала:

– Пить!

– Очухалась, – без радости произнесла Саломея. Она нервничала, посматривая на выход. Но все же схватила банку с водой и стала лить из нее на Верины губы. Вера хватанула полглотка, – вода была несвежей на вкус и запах, – открыла глаза и с предельной наивностью спросила:

– Где я?

– Заткнись уже… – гаркнула Саломея, начав грызть ногти.

Но вот вошел Ахаз, кивнул Саломее. Несколько пар глаз наблюдали ссору и уход Ирода, а потом уход и возвращение Ахаза. Конечно же, они поняли, что произошло, но отнеслись к этому с абсолютным равнодушием. В этой сырой, грязной, вонючей конуре, захламленной мусором и заселенной человекообразными, каждый из которых давно переступил последнюю черту, апатия и мрачная безысходность повисли в провонявшем мочой и испражнениями тяжелом воздухе. Несколько людей-теней поднялись и вышли; Вера подумала, что они уходят избавляться от трупа.

Настроение у Саломеи после возвращения Ахаза заметно улучшилось. Она нагнулась к Вере и с выражением не то жалости, не то отвращения к ее теперешней внешности спросила:

– Как ты?

– Где я? – повторила Вера.

– Ты, подруга, в двух шагах от Царства Божия. И у тебя есть прекрасный шанс сделать эти два шага. Говорить можешь? Расскажи нам, кто такая будешь сама и что, собственно, случилось с твоей рожей?

Вера начала излагать свою легенду, намеренно делая долгие и частые паузы с одышкой и закатыванием глаз. О том, что она дочь главы независимого поселения Серово, которое отказалось добровольно войти в состав Республики. Армия Республики осадила это небольшое поселение с населением в полтора десятка человек, забаррикадировавшихся внутри старого бункера. Когда несколько месяцев осады не сломили голодающих серовцев, были вызваны инженеры и рабочие, принявшиеся за проламывание и разборку железобетонной стены. Однако действие стенобитных орудий и отбойных молотков нарушило и без того ослабевшую за десятилетия конструкцию. Произошел обвал, который погреб под собой всех жителей селения и некоторых строителей-республиканцев. Она чудом выжила, однако надломанный край многотонной плиты перекрытия раскромсал ей лицо. Республиканцы были заинтересованы в том, чтобы кто-то из бунтарей выжил и смог им сообщить о местах нахождения когда-то принадлежавших Серово плантаций на Поверхности, их схронах в подземельях, а также о коммуникациях в этой малоизведанной части Муоса. Поэтому ее доставили в Госпиталь, где кое-как зашили лицо. Охрану не выставили, так как не рассчитывали, что она уже через сутки после операции придет в себя и сможет сбежать из Госпиталя. А она, конечно же, сбежала, потому что лучше смерть, чем жизнь в ненавистной Республике. А вообще, ей не хочется жить, и она наложила бы на себя руки, да только хочется отомстить и за погибших в Серово родителей, сестру и любимого, и за свое когда-то бывшее красивым лицо.