VII

Солнце уже заходило ярко и золотисто, но на дворе было ещё светло, как днём, и околицы хорошо просматривались. Не подлежало сомнению, что они приближались к какому-то поселению. Гать, закиданная свежими ветками, была этому доказательством. Речка в этом месте едва достигала коням по брюхо, хоть вода была весенняя.

На противоположном берегу в песке были заметны следы и конских копыт, и человеческих ног. Вели они к пригорку, на котором до сих пор никаких построек, ни крепости, ни валов видно не было.

Но когда, громко разговаривая, они начали взбираться на этот песчаный курган, в то время, когда меньше всего этого ожидали, перед ними появился странно одетый и вооружённый муж, который встал у них на дороге, как будто хотел задержать дальнейший подъём.

Мужчина был пожилой, с длинными седыми волосами, ниспадающими ему на плечи, сильный и плечистый, в колпаке на голове, похожем на литовские, в коротком одеянии из бежевого грубого сукна, затянутый кожаным поясом, его ноги были зашнурованы, как у крестьян, а на них были надеты ходаки. С боку у него висел широкий меч в тёмных ножнах, а в одной руке у него была толстая палка, наполненная кремнием.

Хотя его одежда делала его почти диким, лицо вовсе не было ординарным, черты имел благородные и некогда красивые, и сейчас ещё отмеченные печальной гордостью. Бородка и усы более тёмные, чем волосы, подстриженные, не заслоняли губ, выражение которых, равно как нахмуренного лба, выдавало чуть ли не гнев.

– Гм! – воскликнул он. – Куда? Кто? Стой! Что вас сюда загнало?

Дерслав, который выступил вперёд, по выговору понял, что имел дело не с мазуром.

– Ради Бога! – ответил он. – Что у вас тут, дороги не свободны для путников? Куда же мы попали?

Через минуту сдерживающий их воскликнул:

– Вы попали туда, где в вас не нуждались, и куда вам было не нужно.

– Значит, заблудившимся уже и дороги не покажете?

– Я готов даже проводить, – прикрикнул он, – но сюда вам нечего потом ехать. Тут нет ни тракта, ни постоялого двора. Откуда вы? – добавил он гневно.

– Из Познани в Плоцк, – сказал Дерслав.

– Лихо вас сюда занесло?! Вступил в ад, по дороге ему было! – крикнул тот, загораживая тропинку.

– Ну, а где мы, и кто вы? Можно это узнать? – сказал мягко Дерслав. – Какого чёрта, мы не разбойники.

– Кто я, это вам ни к чему не нужно, – воскликнул незнакомец. – Вы не разбойники, но на разбойников можете попасть.

Сказав это, он внимательно пригляделся к Дерславу и его людям.

– Поворачивайте отсюда, – начал он снова, – туда вам нет дороги… а хотите ночевать, то на другой стороне реки выпас для коней найдётся.

– На пригорке нам бы лучше было, – вставил Дерслав.

Злой человек весь затрясся.

– Я вам говорю, на пригорке нет для вас ничего. С Богом, с Богом ступайте туда, откуда пришли, – и пальцем он указал им в противоположную сторону.

В спокойном Дерславе начинала играть кровь.

– Из вашей речи видно, – сказал он, – что вы не простой бытрак, а обходитесь с нами хуже холопа. Чего нас отсюда гоните?

– Потому что тут вы не нужны и никто не нужен, – начал громко кричать мужчина. – Тут пустошь, тут нет ничего. А кто я, батрак или землевладелец, никому нет до этого дела.

– Но тут у нас ещё не бывало, – вставил более нетерпеливый Ласота, – чтобы где-либо закрывали путнику дорогу и не давали ему даже переночевать и коней выпасти.

– Ночевать, коней пасти так за речкой! – крикнул незнакомец, топая ногой и поднимая копьё. – У нас то, что никогда не бывало, может случиться. Дорогу до Плоцка я готов вам завтра рассказать.

И дрожащей рукой он снова указал на речку. Дерслав смотрел на него в недоумении, и сразу начал улыбаться.

– Слушай, Оконь, ты спятил, или что?

Когда он произнёс это имя, старик сделал резкое движение и так быстро устремился к нему, что Ласота хотел уже хвататься за меч. Дерслав остался спокойным.

– Я бы своею жизнью поклялся в том, что тебя нет на свете! – воскликнул он.

– Да, потому что Оконя на вашем свете нет… нет… – сказал гневный старик.

Но, сказав это, он как-то остыл и опомнился. Дерслав пошёл к нему.

– Если речь идёт о том, – шепнул он ему, – чтобы я не выдал тебя, то ты меня знаешь… Успокойся, людей, если хочешь, отправлю ночевать за речку, а меня не прогоняй, это бесполезно.

Оконь, казалось, раздумывает.

– Ну, людей за речку, – воскликнул он, – за речку, чтобы ко мне не напихались… незачем!

– Это мой родственник, молодой Ласота Наленч, – сказал, указав, Дерслав, – мог бы и он с нами остаться.

– А что он тут будет делать? – зашипел Оконь. – Там он людям нужнее, чем тут нам.

Вышло, как он хотел; Дерславова челядь и Ласота медленно вернулась назад, сетуя и бормоча, старый Наленч остался с тем, которого назвал Оконем. Они ничего друг другу не говорили, потому что тот, ещё гневный и беспокойный, не мог прийти в себя. Сплёвывал и метался, бормоча:

– Лихо вас сюда занесло.

Дерслав спокойно ждал, пока у него пройдёт гнев.

Через минуту Оконь с вытянутой рукой приблизился к нему.

– Дай мне руку и поклянись, что ни ты, ни твои обо мне тут… об этом месте и встрече говорить не будете. Оконь умер… что вам до Оконя!

И повторил:

– Лихо вас сюда принесло.

– Верно, что лихо, – ответил Дерслав, – но ни я тебя не предам, ни мои… Скажи мне, что ты тут делаешь?

– Ради Христа, поклянись мне! – подхватил Оконь.

– И Евангелией Его, – складывая пальцы крестом и целуя их, сказал Дерслав.

Оконь мгновение подумал, поглядел на отъезжающих Ласоту и челядь, которые уже переходили речушку, оставался молчаливым, пока их не закрыли ивы на повороте, взял коня Дерслава за узду и молча повёл его за собой.

Наленч давал с собой делать, что хотел.

Так шли они не спеша к пригорку, и Оконь наконец заговорил:

– Вот видишь, куда я забился. Земля была без пана, один чёрт знает, кому принадлежала, я и по сей день не знаю. На беспанской земле человек без службы и без пана сел и сидит. Занимая пустой гродек, ни у кого позволения я не спрашивал; очень не рад, когда меня здесь кто видит, а разболтает, потом ещё кто-нибудь вспомнит; или в изгнание, или у нас с ним будет кровавая война.

– Но, ради Бога, Оконь, – прервал Дерслав, – как же ты, что занимал должности на княжеских дворах, что привык к людям, мог тут поселиться?.. Так…

Не докончил.

– Именно потому, что я узнал дворы, что горький панский хлеб слишком долго грыз, стал гнушаться людьми, пошёл в эти пустыни, – воскликнул Оконь.

– И можешь тут жить? Один?

На этот вопрос Дерслава Оконь не отвечал. Крутая дорожка, по которой они взобрались на холм, закрутилась и в овраге, как бы между прерванными старыми валами, немного спустившись вниз, Наленч увидел, словно огромную вогнутую миску, дворы старого городища, заросшие травой. К одной из насыпей была припёрта халупа из толстых брёвен, наполовину погружённая в землю, наполовину выступающая над ней. Вокруг сараев и клетей было достаточно, но это всё бедно и жалко выглядело.

Когда они въезжали во двор, отовсюду окружённый валами, выглянуло несколько человек, будто бы стоявших в готовности, с топорами в руках, и по данному Оконем знаку спрятались, кроме сгорбленного батрачка на кривых ногах, который взял у Дерслава коня.

Своего гостя Оконь провёл в главную халупу. Стоящая там на пороге женщина в белой намитке, ещё не старая, увидев чужого, с каким-то проклятием убежала.

Снаружи хата была снаружи бедная, но светлица в ней маленькая, чистая и вся увешенная оружием, доспехами и шкурами была похоже на шатёр в лагере, когда разбивали его на длительное время.

Оконь кисло принимал старого знакомого.

Он сам пошёл в угол выкатить ему мёд, поставил перед ним чёрный хлеб и соль, и на низкой лавке сел рядом с ним. Опёрся на руку, снял колпак, и не сразу заговорил.

– Вы видите моё государство… У моих прежних панов собаки лучше жили, но мне тут хорошо, потому что я тут пан.

Что было делать? Я служил Мазовецким, чуть жизнь не потерял безвинно; был сперва долго у Белого, таскался с ним по свету. Тот из князя монахом сделался, новых панов я уж искать не хотел. Наткнулся на эту выпуклую пустошь, говорю вам, она была без пана; она понравлась мне тем, что тут вокруг людей нет, огромные пространства… всё моё… Охоться, когда хочешь, бей, что хочешь, выкорчёвывай, сей, лови рыбу, никто тебе слова не скажет. А для кого Господь Бог сотворил землю? Теперь она моя. Я осел. Ко мне пристало немного людей, правда, бродяги и разбойники, но я держу их как скот, бью и наказываю… хлеб имеют, должны слушать.

Ну, и бабу я нашёл, чтобы было кому тряпки стирать. Если бы люди проведали, что кто-то поселился в пустоши, на готовое бы ко мне присоединились. Меня тут никто не видел, никто обо мне не знает, поэтому и вам я не рад.

Дерслав пожал плечами.

– Кто бы вам в этих дюнах позавидовал! – сказал он презрительно.

– Тем лучше, останусь в моей дыре, а после меня…

Он махнул рукой.

– Будь что будет. Зимой батракам я велел толстый дуб срубить и сделать в нём желоб для гроба. Крышка есть… гвозди есть… Похоронят меня тут… и конец всей этой глупой жизни.

– Боже мой! – вздохнул Дерслав. – Кто бы в вас угадал того, прежнего, Оконя, который кружил девкам головы и так наряжался, а как гарцевал на коне и метко бросал копьё!

Оконь улыбнулся при этом воспоминании.

– Ха! – сказал он. – Коня я ещё сегодня оседлаю и копьё брошу, как раньше, только к женщинам и дворам у меня пропала охота.

Они немного помолчали, потом Оконь, подняв голову, спросил:

– Вы в Плоцк? Зачем вам нужно в Плоцк?

– Говорить тебе о том или нет, – ответил Дерслав. – Ты не хочешь, чтобы о тебе знали люди, а я также не хочу исповедоваться.

– Ну, так чёрт тебя дери, – сказал равнодушно Оконь, – езжай себе и в Плоцк, и в Черск, и в Варшаву, мне всё равно.

– Ты не знаешь, что у нас делается? – вставил Дерслав.

– А что мне от этого? – рассмеялся Оконь. – Не хочу ни о чём знать, лишь бы обо мне не знали.

– Уж о том, что король Казимир умер, должно было до тебя дойти, – сказал Дерслав.

– Вечный ему покой, – забормотал Оконь. – Пан был добрый, но, по-видимому, как я, говорил: после меня будь что будет.

– Да, и правит нами Людвик Венгерский, а скорее баба, его старая мать.

– Старая? Да ей уже в монастырь пора и молитвы читать… не править!

– Ба! Если бы ты видел, как она свежо выглядит, а сколько любовников около этого трупа вертится! – говорил Дерслав. – Только песни, танцы, пиры и смех…

– Вокруг неё всегда так бывало, – прервал Оконь, – только бы уже должно перестать. Время…

– Она нами правит, – продолжал дальше Дерслав, – подумайте, каково нам с ней и её сыном.

– И что же вы думаете?

– Мы ничего ещё не придумали, – сказал Дерслав.

Оконь внимательно на него смотрел, покачал головой.

– Ничего не выдумали, а едете в Плоцк? – пробормотал он. – Легко отгадать, зачем. Хотели бы, может, мазура вкусить, когда вам венгр не по вкусу?

Дерслав промолчал.

– Тот не лучше, – продолжал Оконь. – Баба вам слишком мягкая, а он будет слишком твёрдый. Это палач, не пан…

Дерслава ужаснули эти слова.

– Что вы говорите? – воскликнул он.

– То, что лучше знаю, – пробормотал Оконь, – всё-таки он долго был моим паном, а я у него чашником. Не дай Боже в его руки попасть.

– Говорят, что на старость он стал более послушен.

Оконь рассмеялся.

– Силы у него нет, потому и злобу в себе скрывает, – сказал он.

Всё больше смеркалось и хозяин пошёл к камину зажечь лучины для освещения тёмной комнаты.

– Ты отнимаешь у меня желание ехать в Плоцк, – сказал Дерслав, – но у него двое сыновей.

– Лишь бы они в него не были, – шикнул Оконь, – не два, но и три найдутся.

Дерслав сидел немного задумавшись.

– Не хочу от тебя скрывать, – сказал он наконец, – ты можешь дать мне хороший совет. Великополяне себе Пяста ищут, чтобы его королём сделать. Мы подумали о Зеймовите… Если бы тот не хотел, или мы его не могли… мы готовы твоего Белого из монастыря вытащить.

Услышав это, Оконь вкочил с лавки и начал дивно смеяться, до упаду.

– О, должно быть, круто около вас, когда, не имея щуки, такую плотву кладёте на стол! – воскликнул он. – Белый? Это ведь такой князь, который не знает, что сделает завтра. Если захочет, выйдёт из монастыря, наденет доспехи, два дня будет биться, на третий опуститься на колени для молитвы, на четвёртый готов жениться, а на пятый жёнку бросить!

Оконь язвительно смеялся.

– Да ты, – вставил обиженный Дерслав, – ни на ком не оставишь честной нитки, всё тебе не так!

– Ещё бы! Белого я любил и люблю! Я служил ему! Человек иногда не злой, но на следующий день готов впасть в ярость, хоть бы завтра плакал об этом. Таким он родился.

– Монастырь его урезонил и, верно, изменил, – сказал Наленч.

– Бог знает! – взохнул хозяин. – Мне бы этому верить не хотелось. Люди меняются, только не такие, у которых один день на другой непохож.

На роль короля такой пан хуже всего, и хотя мазур имеет тяжёлую руку и вспыльчивый, и человеческая жизнь у него гроша ломаного не стоит… уж и он был бы лучше…

Оконь сел на лавку и, долго смотря в огонь, думал.

– Я признаюсь тебе, – снова начал Дерслав, – о мазурах мало что знаю. Я еду к старому другу, к Николаю из Миланова, за информацией.

– Вам на это Николай не нужен, – вздохнул Оконь, – я их лучше него знаю, потому что был ближе к спальне и столу. Ты знаешь историю его и его второй жены… и того сына, которого он теперь так любит?