16

Я открыл дверь, и у меня потемнело в глазах: в коридоре валялась скатерть с обеденного стола. Наверно, стоявшая на ней ваза с георгинами упала и разбилась. Пол был усеян обрывками «Огонька». На них лежал изжёванный галстук.

Сам Кыш не выбежал ко мне навстречу, потому что был занят делом: он подпрыгивал и хватал зубами верёвочку выключателя с белым шариком на конце. Её из-за меня сделали длинной.

При этом две лампы в люстре то гасли, то зажигались. Кышу это очень нравилось. Я сразу забыл про всё, что он натворил, и стал учить Кыша зажигать свет по команде. И научил.

Но скоро Кышу надоело подпрыгивать, и он стал как угорелый носиться по квартире и цапать меня за брюки.

Тогда я взял и привязал его к батарейной трубе рядом с матрасиком.

Кыш сразу тихонько заскулил. Наверно, вспомнил, как его привязывали в другом доме.

После этого я осмотрел всю квартиру. Ваза чудом не разбилась, а георгины были разобраны прямо по лепестку. На чёрных ножках приёмника виднелись белые царапины. Кыш точил об ножки зубы.

В кухне он тоже натворил дел. Нужно было срочно приниматься за уборку.

Тут вдруг позвонила мама по телефону и спросила:

– Как дела в школе?

– Всё так же, – сказал я, – ко мне на парту Снежку посадили.

– Кого? Кого? – не поняла мама. – И не на парту, а за парту.

– Она Тигру укротила, – объяснил я.

– Не заговаривай мне зубы! Как себя вёл Кыш?

– На четвёрку, – ответил я, подумав.

– А точнее?

– На четвёрку с плюсом.

– Ты в этом уверен?

– А как же! – воскликнул я, потому что и вправду был уверен в отметке.

Ведь пятёрку поставить Кышу никак было нельзя. А тройку тоже. Он, конечно, изжевал папин галстук с золотой ниткой, но зато исправился и научился зажигать и тушить свет. Значит, я правильно рассудил, что Кыш достоин четвёрки. А плюс – это уже добавка за весёлое настроение…

– Пообедайте, погуляйте, и садись за уроки, – сказала мама.

Я пообещал ей, что так и сделаю, и повесил трубку.

Но на душе у меня было тоскливо. Неизвестно, согласится ли мама с моей отметкой Кышу. И не отдаст ли его за всё, что он натворил, другим людям.

– Ты знаешь, что у тебя испытательный срок? – спросил я Кыша как можно строже.

«Знаю. Как же не знать. Р-рр! Думаешь, весело тут одному?» – проскулил Кыш.

– Не весело. Сам сидел один дома, когда гриппом болел, но я же не делал такого беспорядка в квартире!

Кыш промолчал. Мне показалось, что он не поверил. И правильно сделал. Я, когда болел гриппом и не ходил в сад, натворил ещё больше, чем он. Я без спроса пылесосил комнату и сам не заметил, как в пылесос попал деревянный флакончик розового масла, билеты в кино, мамина заколка с камешком и сетка для волос…

– Так что веди себя как следует, – сказал я Кышу.

«Больше не буду», – пообещал он, присев и поджав одну лапу.

17

Потом мы поели и пошли гулять. Ребят во дворе не было, ко мне никто не приставал, и я учил Кыша шагать рядом, но он не слушался и заигрывал с поводком.

Вдруг во двор из нашего подъезда вышел гулять со своей овчаркой знаменитый пловец Рудик Барышкин.

Кыш увидел Геру, завилял хвостом и потянул меня к ней. Причём хвостом он вилял так сильно, что его заваливало в разные стороны. Мы подошли поближе. Гера тоже заметила Кыша, присела, навострила уши, немного наклонив голову, но хвостом не виляла.

– Откуда у тебя этот пигмей? – спросил Рудик. Он смотрел на меня сверху вниз, противно скривив губы.

Я не знал, что такое пигмей, и рассказал Рудику, как мы купили Кыша и что документов на него нам не дали. Но он является помесью породистых собак со знаменитыми прапрадедушками.

– Пигмей – это порода? – спросил я Рудика.

– Да, – сказал Рудик.

Кыш так и рвался поиграть с Герой. Уж он и визжал, и лаял, и просил меня, задрав голову:

«Отпусти хоть на минуточку! Я ничего плохого не сделаю этой большой собаке… Мы поиграем! Отпусти! Жалко тебе? Да?»

И я уже хотел отпустить Кыша, но тут Рудик, не разжимая губ, зачем-то сказал Гере:

– Фас!

Гера молча, как акула, бросилась на Кыша, а он рванулся ей навстречу. Ведь он не мог понять, что она нападает и хочет его укусить.

У меня внутри всё похолодело от страха за Кыша, но я успел дёрнуть верёвку, и Кыш, взвизгнув, отлетел к моим ногам перед самой оскаленной мордой Геры, с налитыми кровью глазами.

Гера так и лязгала зубами. А Рудик улыбался, вытянув в ниточку свои тонкие губы.

Я первый раз видел, как он улыбается, и от этой улыбки его лицо было ещё злей и противней.

Он с трудом удерживал рвущуюся с цепочки Геру и успокоил её в одну секунду коротким «фу!».

Никогда ещё мне не было так страшно, как в эту минуту. И только я подумал, что всё страшное позади, как Рудик ещё раз сказал:

– Фас!

Гера снова взвилась на дыбы от злости, и снова это слово «фу!» её успокоило.

А дрожащий Кыш, ничего не понимая, выглядывал из-за моих ног.

Правда, я и сам не понял, зачем приучать собаку нападать на другую собаку, да ещё к тому же меньше её ростом.

Рудик и Гера ушли со двора как ни в чём не бывало.

Напоследок Рудик обернулся и серьёзно сказал:

– В следующий раз захвати с собой перец и горчицу, чтобы Гера с аппетитом ела твоего пигмея…

Гера так громко лаяла при этом, что наши соседи выглянули из окон и вышли на балконы.

– Безобразие! Автомобилям запретили гудеть, а собаки лают!

– Мало одного страшилища, вторая появилась!

Мне было обидно-обидно. А Кыш после этой истории ходил за мной тихий, какой-то прибитый, не вспугивал голубей, не гонялся за опавшими листьями и, изредка поскуливая, спрашивал:

«Ну, что я ей сделал? Не знаешь?»

– Не знаю сам, – сказал я Кышу и послушал рукой: бьётся у него сердце от страха или не бьётся?

Сердце Кыша билось часто-часто. Тогда я расстегнул рубаху и приложил руку к своей груди. Моё сердце билось ещё чаще, чем у Кыша.

– Трусишки мы с тобой! – сказал я, и мне расхотелось гулять. К тому же надо было делать уроки. Писать в тетрадке чёрточки, крючки и другие линии от букв и цифр.

18

Перед тем как сесть за уроки, я взял ключ и пошёл проверить почтовый ящик. Мне показалось, что в нём сквозь дырочку что-то белеет.

Газеты папа забирал утром, а это, наверно, было письмо или девятый номер «Юного натуралиста». Я очень любил этот журнал, и он всегда приходил вовремя. В нём было много интересных картинок и снимков разных зверей.

Кыша я опять привязал к батарее, чтобы не набедокурил, и спустился на второй этаж.

На площадке, перед общеподъездным почтовым ящиком, обступив почтальона, почему-то шумели наши соседи. Я открыл ключом дверцу. Наш ящик был пуст. Соседи подозрительно посмотрели на меня.

– Скажите, «Весёлые картинки» и «Юный натуралист» девятый номер уже разносили? – спросил я у почтальонши.

– Ну, вот и «Натуралиста» спёрли! Если у вас вор завёлся, я ни при чём. Десять лет работаю и жалоб не имею, – сказала почтальонша.

Вообще-то и раньше из наших ящиков иногда пропадали газеты и журналы, но это было редко. А сегодня и на той неделе, оказывается, пропал «Огонёк» Сизова, «Здоровье» Кроткиной, «Цветоводство» и «Пчеловодство» Бабаджаняна.

Кроме того, регулярно пропадали газеты с тиражными таблицами вещевой лотереи.

– Ужас! Мне трудно поверить, что на это способен человек из нашего подъезда! – сказала Кроткина.

– А что вы на меня смотрите? – не выдержав, возмутился я. – У самого крадут!

– И я тут ни при чём! Сами разбирайтесь, – сказала почтальонша и ушла.

– Нужно установить наблюдение за ящиками, – предложил Бабаджанян.

– Ведь ключ имеют негодяи от общего замка. Оптом воруют, хоть не подписывайся, – загоревал пенсионер Сизов.

Я пошёл домой. Мне тоже было грустно. Ждёшь, ждёшь целый месяц нового номера, а у тебя его крадут из-под носа.

– Кыш! – сказал я, вернувшись. – Давай с тобой поймаем этого нехорошего человека! Сам я не справлюсь. У меня нюха нет, а ты можешь след взять. Поймаем?

«Рр-ы! Мой знаменитый прапрапрадедушка и не таких ловил!» – обрадовался Кыш и два раза чихнул, словно прочищал нос для лучшего обнюхивания следа.

Мне уже было не до уроков. Я представил, как Кыш выслеживает похитителей газет и журналов. Как мы гонимся за ними, а они отстреливаются и ранят Кыша. Но их арестовывают, а Кыша на вертолёте «скорой помощи» везут на операцию. И вот тут-то я отдаю для переливания Кышу свою кровь, потому что у него много вытекло при ранении…

Кыш ходил со мной рядом и чуял, о чём я думаю: он понимающе рычал и потявкивал.

– Теперь нужно подумать, как выследить, – сказал я ему.

«Вот и додумывайся. Для этого у тебя голова имеется, а я уж буду донюхиваться», – ответил Кыш.

19

Сначала я всё же прибрался в квартире, вытер новые лужи и даже разгладил утюгом изжёванный Кышем папин галстук. При этом немного запахло жареным, и на галстуке в одном месте пропали белые звёздочки.

Потом я поставил перед собой часы, чтобы проверить, за сколько времени я додумаюсь, как выследить похитителя журналов, сел и начал думать.

И ровно за двенадцать минут придумал хитрую ловушку.

Я взял старый журнал «Знание – сила», выглядевший, как новенький, достал из-под матраса Кышеву кость, сам обнюхал её и натёр ею обложку журнала. Потом вышел и незаметно, когда никого не было на площадке, положил пахнущий костью журнал в наш почтовый ящик.

Теперь надо было терпеливо ждать, когда журнал похитят, и заметить это вовремя. Если вор живёт в нашем подъезде, то не может быть, чтобы Кыш не нашёл его по запаху своей самой лучшей, любимой кости. Правда, запах был бы сильней от рыбьего жира, но вдруг Кыш не любит, как я, рыбьего жира.

– Была бы ловушка, а воришка в неё попадёт, – сказал я Кышу, вернувшись.

20

Когда пришли с работы папа и мама, я им всё рассказал про ловушку и попросил не вынимать из ящика журнал.

Попало мне за то, что я не успел сделать уроки. А за всё, что натворил Кыш, меня неожиданно не ругали. Мама только строго напомнила про испытательный срок и не удивилась, когда я, подёргав верёвочку, сказал Кышу:

– Свет!

Он подпрыгнул – и люстра зажглась.

Папу это не обрадовало. Он был злой и небритый и с неприязнью косился на Кыша.

Вдруг мама обратила внимание на сноп красных солнечных лучей, бивших в окно. Кыш сидел в конце этого снопа прямо в центре большого зайчика и вилял хвостом. Папа посмотрел и ничего не понял. Я тоже не понял.

– Кыш виляет хвостом и поднимает всю пыль в квартире. Она столбом стоит. Вот в лучах всё видно, – объяснила мама.

Тут мы с папой, конечно, заметили, как в солнечном луче носятся миллиарды пылинок, поднятые в воздух Кышевым виляющим хвостом.

– Новое дело, – хмуро сказала мама. – Теперь всё будет в пыли. А я буду ходить за Кышем с тряпкой и всё вытирать. Спасибо!

– На место! – крикнул я Кышу, топнув ногой.

Он, поджав хвост, поплёлся из комнаты, не понимая, за что я на него крикнул.

А папа захотел отыграться за то, что ему не дали кость, и за то, что он небритый. Он сказал маме:

– Одно из двух: или мы совместно будем каждый день бороться с пылью, или ампутируем нашей собаке хвост. Сведём, так сказать, на нет виляющий момент, и всё будет в порядке. И вообще: если щенок вносит в нашу жизнь столько неудобств, то, возможно, следует ему подыскать новых хозяев? – Папа начинал расходиться. – А ты хочешь остаться на второй год в первом классе? Почему не сделал уроки? Думаешь, обучать щенка важней, чем учиться самому? Он уже сам зажигает свет, а ты никак не научишься читать по слогам!

– А зачем меня в школу отдали? Я самый маленький в ней! Меня дразнят Двумяпортфелями! Надо было написать в метриках, что я родился второго сентября, а не тридцать первого августа. Я бы ещё год ходил в сад и читать научился, – сказал я и тут же пожалел об этом.

– Так, значит, если бы ты тогда умел говорить, ты посоветовал бы мне подделать твои метрики? Тебе жаль, что ты в начале жизни не обманул государство? – тихо спросил папа.

Я замотал головой, потому что не помнил, чтобы у меня когда-нибудь появлялось такое желание.

Мама молча всё это слушала. У неё с папой – я ещё раньше понял – был договор: когда он меня ругает, она молчит, а когда она – помалкивает папа.

– Митя, если ты кончил, то скажу кое-что я, – наконец вмешалась мама.

– Нет! – заупрямился папа. – Разговор далеко не окончен! Прошла целая школьная неделя, а в твоих тетрадках кляксы и какие-то червяки вместо прямых линий! У тебя, может быть, дрожит рука?

– Она как-то не двигается, – сказал я.

– А при разборке моей кинокамеры у тебя двигалась рука?

– Двигалась, – сказал я.

– Короче говоря, мне всё ясно, – заявил папа и после этого неожиданно потребовал, чтобы в течение завтрашнего дня Кыш был обучен не наливать на полу лужи.

– Митя! Пойдём подышим свежим воздухом, – вдруг предложила мама.

Это значило, что она не хочет, чтобы я присутствовал при её серьёзном разговоре с папой.

– Там холодно, – поёжившись, сказал папа.

– Надень пальто.

– Но оно на полатях.

– А ты достань. Пора, – сказала мама, и папе, ко всему прочему, пришлось доставать пальто, а мне снова держать стремянку.

Потом они ушли дышать свежим воздухом.

Кыш уныло лежал на матрасике. Он как будто чувствовал себя виноватым.

«Завтра привяжу его, когда пойду в школу, пока привыкнет не устраивать везде ералаш», – подумал я и посмотрел в окно.

Папа и мама не спеша ходили по скверику. Папа что-то горячо доказывал, размахивая руками.