34

Вечером, не успел папа поужинать, как пришли соседи и попросили его не задерживать начала заседания товарищеского суда над Рудиком. Самого Рудика я не видел со вчерашнего дня ни во дворе, ни в школе.

Мама сказала, что ей неприятно присутствовать на таком заседании, и не пошла с нами. Она и меня не хотела пускать. Но соседи велели меня взять, так как я могу быть свидетелем.

Жильцы собрались не во дворе на лавочке, потому что моросил дождик, а в комнате техника-смотрителя.

Рудик уже сидел в углу на табуретке. Вид у него был совсем не пристыжённый и не убитый. Ни отца, ни брата-лётчика я не увидел. Оказывается, Рудик не хотел идти на суд, но ему пригрозили, что дело передадут в милицию, и он пошёл.

Обвинять Рудика от имени жильцов назначили Лаврова. Папа объяснил мне, что он взаправдашний прокурор, но теперь на пенсии. А защищать Рудика вызвался Зайончковский – дедушка Кольки Зайончковского из второго «А».

Дедушка Кольки тоже раньше работал в суде, но не прокурором, а защитником.

Первой выступила Кроткина, сидевшая за столом.

– Товарищи жильцы! – сказала она. – К сожалению, вместо того чтобы мирно смотреть по телевизору эстрадный концерт, мы вынуждены заниматься неприятным делом. Разбирать поступок Барышкина и вскрывать причины его совершения.

– Не поступок, а вполне уголовное преступление, – грозно поправил Кроткину бывший прокурор Лавров.

А дедушка Кольки Зайончковского вскочил как ужаленный с места и крикнул:

– Это недопустимо! В самом начале процесса прокурор начинает оказывать давление на председателя суда в нарушение всех процессуальных норм! Я протестую!

Я не успевал расспрашивать папу про непонятные слова, вроде «процессуальных», но он велел их запомнить и расспросить обо всех сразу.

– Очень прошу стороны не ссориться! – продолжала Кроткина. – Встань, Барышкин!

Рудик встал, стараясь ни на кого не смотреть, но, честное слово, я чувствовал, что ему ни капли не стыдно.

– Вчера вечером товарищ Сероглазов выяснил, что виновником пропажи всех наших газет и журналов являетесь вы. Вы чистосердечно вернули похищенное владельцам. Я очень прошу вас признать себя виновным перед всеми нами. Признаёте?

– Признаю, – сказал Рудик.

– Умница! Мы рады, что вы говорите правду. Это – залог вашего морального возрождения! – обрадовалась Кроткина.

– Позвольте начать допрос? – сказал прокурор Лавров таким голосом, что я вздрогнул. – Барышкин, когда вы впервые решились на преступление подобного рода?

– Не помню, – сказал Рудик.

– Следовательно, это было давно, – сказал Лавров.

– Позвольте! Позвольте! – снова запротестовал дедушка Зайончковский. – Необходимо доказать, что это было давно.

– Каждый возвращённый журнал – тому доказательство! – отрезал прокурор. – Вот, например, пятнадцатый номер «Огонька» за прошлый год, похищенный у Сизова. Вот «Юность» Шестикрылова – июль месяц этого года. Я уж не говорю о «Вечёрках» с лотерейными таблицами. Жертвами Барышкина регулярно становились жильцы нашего дома. Я считаю его виновность доказанной полностью. Расскажите, Барышкин, о вчерашнем случае. Расскажите по порядку. Мы ждём.

Рудик неохотно стал рассказывать, как он подсматривал приход почтальона, выжидал на лестнице, когда около ящиков не будет никого из жильцов, открывал самодельным ключом дверцу, доставал журналы и пешком подымался на свой этаж, чтобы не попасться на глаза лифтёрше тёте Клане.

Он рассказывал, и я представлял всё это, но мне было неинтересно и противно.

– Ваш отец и брат, разумеется, ничего не знали об этом? – спросил прокурор.

– Нет.

Вдруг Лавров в полной тишине ошарашил Рудика и всех нас новым вопросом:

– В этом году вы получали от своего отца деньги на подписку?

– Получал, – буркнул Рудик.

– На какие журналы?

– «Юность» и «Знание – сила».

– Вы подписались на них?

– Нет.

– Почему?

– Растратил деньги, – выдавил из себя Рудик.

– На что?

– Это неважно.

– Значит, деньги вы растратили, а журналы ежемесячно крали в разных подъездах, подделывали номер квартиры и, так сказать, отчитывались перед отцом?

– Да, – сказал Рудик.

Все зашумели, и Кроткина вынуждена была постучать ключом по голове чугунного футболиста, стоявшего на письменном приборе.

– По-моему, всем всё ясно. Вопросов больше не имею, – мрачно сказал бывший прокурор Лавров, положил под язык какую-то таблетку и вытер лоб платком.

После этого Рудику задали несколько вопросов жильцы, сидевшие за столом.

– Почему вы вытаскивали по субботам «Московскую правду»?

– Там кроссворды, – ответил Рудик.

– А вы разгадали до конца хоть один?

– Нет, – сказал Рудик.

– А совесть в вас ни разу не заговорила? – спросила Кроткина. – Вы не представляли, вынимая из моего ящика «Здоровье», как я буду переживать, не найдя его там? Вы не ставили себя на моё место?

На этот вопрос Рудик ничего не ответил. Затем его мягко допрашивал дедушка Зайончковский про то, какие рекорды он установил, каким стилем любит плавать и какие отметки получает в школе.

Ещё он интересовался, помнит ли Рудик прочитанные произведения из украденных журналов, и выразил уверенность, что он будет брать пример с хороших героев.

После ответов Рудика дедушка Зайончковский победно поглядывал на прокурора Лаврова и наконец заявил, что вопросов больше не имеет.

Мне стало скучно. Захотелось домой к маме, к Кышу, но папа велел мне не вертеться на месте.

– Буду краток, – снова сказал Лавров. – Я неплохо знаю людей. Видел преступников и закоренелых, и раскаявшихся. Не знаю, как вы, а я не чувствую в Барышкине искреннего раскаяния и душевного потрясения. Всем своим видом он как бы говорит: «Я человек особенный. Мне всё дозволено. Чего пристали?»

– Мы сожалеем, но хотелось бы видеть здесь отца товарища Барышкина, – сказала Кроткина.

– Ночью у него был сердечный приступ. Он плохо себя чувствует, – сказал старший брат Рудика. Он только что пришёл и был почему-то не в военной форме.

– Что крал шестнадцатилетний Барышкин вместе с газетами и журналами? – продолжал Лавров. – Наше настроение! Наше время! Наше чувство доверия друг к другу! И, между прочим, наши деньги! На основании всего этого я считаю необходимым передать дело Барышкина в органы милиции для принятия мер более строгих, чем те, которыми располагает товарищеский суд.

Все громко зааплодировали. Раздались возгласы:

– Не маленький!

– Правильно!

– Я возражаю! – встав, заявил папа. – Зачем сразу в милицию?

Затем начал речь дедушка Зайончковский:

– Уважаемые члены товарищеского суда! Суровая просьба обвинителя повергла меня в глубокое уныние. Я спросил себя: неужели наш коллектив бессилен помочь Барышкину? Какие обстоятельства данного дела я считаю облегчающими вину Барышкина? Неплохая учёба в школе. Раз. Спортивные успехи. Два. А главное – тот факт, что на первый роковой шаг юношу толкнул огромный духовный голод. Толкнула жажда чтения. И, мягко говоря, он воспользовался чужим журналом. Затем юноша, мучимый угрызениями совести, сделал робкую попытку исправиться и попросил у отца средств на подписку. Отец с радостью выдаёт просимую сумму. Юноша её тратит. Что делать? Сидеть в читальне некогда. Уроки, тренировки. Поездки на соревнования. Барышкин решает, что нельзя пребывать в невежестве и оставаться в неведении относительно происходящих в мире событий. Отсюда похищение журналов «За рубежом», «Вокруг света» и других. Поистине широк и разнообразен круг интересов этого милого юноши. Наш прямой долг помочь ему их удовлетворить. Я прошу высокий суд вынести справедливый выговор и обязать Барышкина в трёхдневный срок оформить за его счёт подписку на следующие газеты и журналы: «Московская правда», «За рубежом», «Юность», «Знание – сила», «Весёлые картинки». Денежное выражение подписки будет равноценно крупному штрафу. Я сказал!

Просьба приговорить Рудика к подписке на часть того, что он крал, была так неожиданна, что все сначала молчали, а потом захлопали в ладоши ещё громче, чем прокурору Лаврову.

А сам Лавров подошёл к дедушке Зайончковскому, пожал ему руку и поздравил с блестящей речью, которая войдёт в какой-то золотой фонд.

– Вы – Плевако! – заявил громко Лавров дедушке Кольки.

Затем Кроткина задала Рудику вопрос, есть ли у него деньги на подписку. За Рудика ответил его старший брат:

– Деньги есть. Отложенные на кинокамеру.

В своём последнем слове Рудик сказал, что он сам не знает, как постепенно втянулся в кражи, и попросил разрешения вместо «Весёлых картинок» оформить подписку на «Спортивные игры». Ещё он пообещал исправиться.

– А зачем же вы брали чужую «Московскую правду»? – опять спросила Кроткина.

– Там кроссворды, – ответил Рудик.

После совещания Рудика обязали подписаться на газеты и журналы в трёхдневный срок. Было также решено написать в нашу школу о случившемся.

После суда папа остался во дворе поговорить с соседями, а я побежал домой.

И, когда я вспоминал, каким взглядом скользнул по мне Рудик после чтения приговора, на душе у меня становилось холодно и пусто…

35

Мы с Кышем вышли погулять. Было тепло, и жильцы у подъездов всё ещё обсуждали приговор.

Вдруг Кыш дёрнул поводок. Я увидел вышедших из-за угла брата Рудика и Геру и хотел отойти подальше, но Кыш заупрямился и рвался к Гере, как будто это не она хотела разорвать его недавно на части. Гера тоже увидела Кыша, но не залаяла с яростью и даже не зарычала. Она посмотрела на брата Рудика. Он улыбнулся и сказал:

– Поиграй, поиграй, не бойся.

Они подошли совсем близко к нам.

Кыш, позабыв обиды, опять завилял хвостом так, что, теряя равновесие, заваливался из стороны в сторону.

Гера, тихонько взвизгнув, припала на передние лапы, приглашая Кыша к игре, но я резко отдёрнул его и хотел увести домой. Я не мог забыть обиду.

Кыш обернулся, посмотрел на меня и сказал:

«Эх, ты! Она же не хочет кусаться!»

И я подумал, что нехорошо быть злопамятным. Тут мне самому надо учиться у Кыша. И правда, что не собаки виноваты, если они злые н неблагородные, а хозяева. Вон брат Рудика совсем другой человек, и Гера не рявкает, а хочет играть.

Я отпустил поводок, Кыш бросился к Гере, и не успели мы оглянуться, как у наших ног собаки подняли весёлую возню.

Гера рычала от досады и головокружения, когда Кыш, маленький и быстрый, носился вокруг неё и юрко проскакивал под животом. Но рык её не был злым.

Зато, выбрав момент, изловчившись, она лапой сбивала Кыша с ног. Он валился на спину, смешно дрыгал ногами, а Гера не давала ему подняться. И, по-моему, Кыш закатывался от хохота: ему было щекотно.

Они бы ещё долго играли, если бы мама не крикнула с балкона:

– Алёша! Кыш! Домой!

Мы с братом Рудика с трудом оттащили собак друг от друга, и я повёл недовольного, упирающегося Кыша домой.

36

У меня накопилось за день много вопросов, и я стал задавать их папе. Я спросил, что такое вакуум, который приснился папе этой ночью.

– Это пространство. Например, графин, из которого выкачали весь воздух, – сказал папа и взглядом пристыдил меня за то, что мне неизвестна такая простая вещь.

– А что осталось в этом пространстве, когда выкачали весь воздух? – спросил я.

– Ничего, – ответил папа.

– Как это – ничего? Ни одногошенького атома?

– Да! Представь себе – ничего! Пустота!

– Нет. Так не бывает! – заспорил я. – Вот выкачали мы воздух из графина. До конца. А что внутри? Ничего? Но я же его вижу! А раз я вижу это ничего, то, значит, он не ничего, а чего, потому что ничего увидеть нельзя! (Папа растерянно смотрел на меня.) Чем запутывать зря, сказал бы уж сразу, что вакуум – военная тайна и про это нельзя рассказывать.

– Да… вакуум – военная тайна, – сказал папа, ладонями сжав виски. – Но не государственная, а всемирная. Более того: это тайна Вселенной.

– И что же, мы её никогда не разгадаем?

– Вполне возможно, – сказал папа.

– А зачем же тогда учиться, если мы её никогда не разгадаем? – удивился я.

– Кто тебе сказал, что не надо учиться? – крикнул папа, вскипев, и на его крик прибежал, угрожающе рыча, Кыш. – Наоборот, надо учиться и учиться! Если бы человек не учился, мы бы жили не в кирпичном доме, а в однокомнатной пещере, без всяких удобств! Мы ходили бы в шкурах, а не летали бы на реактивных самолётах. И не смогли бы разгадать сотни тайн природы! Тебе это ясно? И таким лентяям, как ты, не удастся заставить человечество стоять на месте! Никто не позволит! Есть ещё вопросы?

– Кто такой Плевако? – спросил я, обидевшись, потому что не собирался заставлять человечество стоять на месте.

– Плевако был великим русским защитником, – сказал папа, успокоившись. – Он боролся с царскими судьями. Ясно?

– Ясно. А кто был сильней как борец – Плевако или Поддубный? И в каком весе боролся Плевако? – спросил я.

– Марина!.. Марина! – застонав, позвал папа маму.

– Что случилось? Что с тобой? – испуганно крикнула мама, прибежав из кухни.

– Объясни нашему сыну разницу между Плевако и Иваном Поддубным. У меня больше нет сил, – попросил папа, растирая виски ладонями.

Мама спокойно объяснила мне, что Плевако защищал обвиняемых, как дедушка Зайончковский. Он, как Поддубный, клал в суде на лопатки жестокость, несправедливость и судебные ошибки.

Я сразу всё понял и стал раздеваться. Но в этот момент зазвонил звонок и залаял Кыш.

37

Папа открыл дверь.

– Простите, что поздно. Здравствуйте. Я давно собиралась побывать у вас, – услышал я и с ужасом узнал голос Веты Павловны.

Значит, она только сделала вид, что простила меня, а сама пришла жаловаться на меня и на Кыша!

Раздеться, лечь и притвориться спящим было уже поздно. Я вышел поздороваться. Мама тут же попросила меня удалиться в кухню заваривать чай на маленьком огне. И пока я его заваривал, Вета Павловна обо всём успела поговорить с папой и мамой.

Пить чай она не стала, потому что спешила к Снежке. Папа проводил её до остановки и вернулся какой-то совсем грустный и ворчливый. Он ворчал, что зря купил щенка, который отнимает у меня время, но я понял, что Вета Павловна не рассказала, как я принёс в школу Кыша.

Папа топнул на него ногой, споткнулся о мои резиновые сапоги и грозно пообещал маме навести порядок в нашем запутанном хозяйстве.

Мама терпела, терпела ворчанье папы и наконец сказала:

– Пойдём подышим свежим воздухом!

– Я только что им дышал, – сказал папа.

– Не вредно будет подышать ещё раз. А ты раздевайся и спи, – велела мне мама.

Мне стало грустно-грустно. Второй раз за эту неделю папа и мама ссорились из-за меня и уходили дышать свежим воздухом, чтобы я не был свидетелем их ссоры.

Когда они оделись и ушли, я позвонил Снежке. Снежка спала, но я сказал, что звоню по важному школьному делу, и её разбудили.

– Слушай! К тебе в гости Вета Павловна пошла! – сообщил я. – Скажи ей, что мы больше не будем.

– А ты почему не сказал? – спросила Снежка.

– Я заваривал чай и не успел. Всего хорошего. Спокойной ночи, – пожелал я, вспомнив, что Снежке это нравится.

– Спасибо. Какая уж теперь ночь! – сказала Снежка и повесила трубку…

И тут мне стало страшно: вдруг Вета Павловна посоветовалась с завучем; он решил, что щенок мешает мне учиться, а она велела маме унести его из дома, пока я не остался на второй год в первом классе?

И вот сейчас, в эту минуту, на свежем воздухе решается его судьба, а сам он ничего не знает и спокойно таскает по полу старый чувяк.

– Кыш! Иди сюда! Всё плохо! Гроза!

«Рр-е?» – спросил Кыш, положив лапы на мои колени.

– Над нами гроза! Но нет! Никогда! Ты мне не мешаешь учиться. Наоборот, я захотел стать лучше, чтобы ты тоже от этого воспитался. Я буду смелым, разгадаю всемирную тайну, а тебя научу считать до десяти!

Я выглянул в окно. Мама и папа сидели около газетного киоска. Папа размахивал руками, а мама его слушала. О чём они говорят, понять было нельзя. И вот первый раз в жизни я решился подслушать их разговор. Только из-за Кыша. Решился только из-за него.

Вдруг они согласились, что он отвлекает меня и однажды, когда я уйду из дома, отнесут Кыша другим людям! Нет! Я сейчас же упрошу папу и маму не делать этого!