XLI

У Кальва в хозяйстве было две лодки: одна небольшая, шестивесельная, другая – побольше, на восемь скамей, с небольшим парусом.

К северо-западу от Бодо в миле от берега лежит небольшой островок, у которого до сих пор нет особого названия, и все называют его просто Островком. К этому Островку, когда стемнело, Кальв послал на двух лодках четырех своих слуг. На двух лодках уплыли, на одной, что поменьше, вернулись. В эту лодку, когда рассвело, уселись Кальв с Эйнаром и поплыли к Островку. Там они сняли с лодки настил, вынули скамьи, весла и все, что там не было закреплено, перевернули лодку и пустили ее по волнам. А сами сели в лодку побольше, которую там оставили слуги, и, подняв парус, направились дальше на северо-запад, в сторону Лофотенских островов. Больше их в Халогаланде не видели.

Кто-то из людей Харека заметил, как ранним утром Кальв и Эйнар отплыли к Островку. Соорудили погоню, но наткнулись на перевернутую и разбитую лодку. Тут многие стали говорить, что Кальв и Эйнар, похоже, утонули. Но Харек Ищейка решил проверить. Он отправился на двор Кальва и зашел в дом.

Скроппа встретила его с топором в руках и с искаженным от злобы лицом. Обрушив на Харека отборную ругань, она стала обвинять его в гибели мужа и обещала самыми страшными заклятьями проклясть и людей Харека, и его самого, и весь его, Хареков, род.

– Я сейчас велю накинуть тебе на голову мешок и забить тебя камнями, – сказал Харек Ищейка, но поспешил выйти из дома, пока Скроппа и вправду не начала его проклинать.

Люди рассказывают, что часть своих людей Харек отправил по домам, а с оставшимися некоторое время ожидал, не всплывет ли труп Эйнара и не прибьет ли его к берегу.

Ни в этой, ни в другой саге не упоминается о том, как Харек отчитался о своей работе перед нанявшими его. Однако в саге о Хальвдане Черном рассказывается, как Харек – у него теперь было другое прозвище, Волк, – по приказу конунга Хальвдана отправился в Хадаланд, отнял у Хаки-берсерка Рагнхильд, дочь Сигурда Оленя, привез ее в Хейдмерк к Хальвдану Черному, а тот на ней женился, и она родила на свет Харальда Прекрасноволосого.

Это произошло всего через несколько лет после того, как Эйнар бежал от Харека на Лофотены.

Глава пятая
Трое в лодке (не считая Тютчева)

Прежде чем отправиться на рыбалку, решили четыре вопроса.

Петрович радостно объявил, что если кто-нибудь из них выпадет из лодки и окажется в воде, то дольше пятнадцати минут не продержится и умрет от переохлаждения, потому как вода в озере еще очень холодная. К этому Драйвер уже не так радостно прибавил, что, учитывая это обстоятельство, все рыболовы должны надеть специальные непромокаемые и «непотопляемые» костюмы, которые он им выдаст. Ведущий заявил, что у него с собой имеется собственное рыболовное обмундирование, ушел к себе в комнату и скоро вернулся облаченный в элегантный черный комбинезон.

На его фоне комбинезоны, которые Петрович предложил Профессору и Мите, выглядели дешево и безвкусно. Линялый и какой-то весь исцарапанный комбинезон хотя бы соответствовал комплекции Андрея Владимировича. А маленький Митя в том, что ему принесли, сначала утонул и потерялся; когда же его нашли и вытащили, закатав рукава и подтянув штанины, стал напоминать одного из персонажей французского народного театра – Профессор так и не вспомнил какого.

Вторым делом определили способ рыбалки. Драйвер предложил троллинг, и его предложение не вызвало возражений ни со стороны Ведущего, ни со стороны Профессора, хотя, если начистоту, Сенявин не любил троллинговую рыбалку из-за ее вынужденной пассивности.

Митя в это время стал осваивать капюшон и совершенно исчез под ним.

Затем стали обсуждать цели рыбалки. Петрович объявил, что цель тут может быть только одна – лосось. Ведущий заметил, что лососевые рыбы представляют собой обширное семейство и среди них наиболее известные – семга, горбуша, кета, нерка, чавыча, кумжа, сиг, хариус… На «хариусе» Трулль остановил перечисление и попросил уточнить: на какой конкретно вид они «нацелились». Петрович на это ответил, что ловить они будут «лосося» – так, с ударением на первый слог, местные жители называют тех рыб, которых они могут поймать.

Наконец, заговорили о приманках, и из их разговора Профессор уяснил, что Ведущий привез с собой целый ящик новейших приманок, которые пока не поступили в продажу и их производители упросили Трулля «обкатать пробники», чтобы выявить среди них самые «музыкальные». Он, Трулль, однако, считает, что начать лучше с «рабочих» приманок, то есть тех, которые используются на базе, и с их помощью найти «места по кайфу».

Ведущий с самого начала избрал для общения с Драйвером некую смесь молодежного и блатного жаргона. К удивлению Профессора карел весьма ловко и привычно владел этой тарабарщиной. Трулль к Петровичу обращался исключительно на «ты», а тот к нему первое время на «вы», пока Трулль не спросил его: «Что ты, блин, как неродной мне выкаешь?», и после этого они уравнялись в местоимениях и глагольных лицах.

Профессор еще больше удивился, когда Петрович вдруг заговорил с ним, Сенявиным, на каком-то непонятном языке. «Я не понимаю по-карельски», – строго заметил Андрей Владимирович. «А по-фински тоже не понимаете?» – почему-то удивился Драйвер. «Представьте себе, не ведаю», – еще строже ответил Сенявин. Петрович же, в следующий раз обращаясь к Профессору, простые русские слова стал произносить с каким-то не то карельским, не то финским, не то даже эстонским акцентом.

С Митей Драйвер вообще не разговаривал, но часто подходил к нему и поправлял ему то рукав, то штанину, а перед самым выходом принес ему зимнюю шапку-ушанку и велел на озере утеплять голову ею, а капюшон оставить в покое.

…У причала их ожидала лодка с металлической рамой посередине. Она возносилась высоким и разлапистым, как раньше говорили, покоем от борта до борта, и в верхней ее части были гнезда, из которых торчали спиннинги. Профессор насчитал восемь удилищ.

Две похожие лодки, но без спиннингов, стояли на якорной растяжке неподалеку от берега.

Когда приближались к причалу, возле лодки со спиннингами Профессор разглядел невысокую фигуру в плаще с капюшоном, которая в равной степени могла принадлежать и мужчине и женщине, вернее, юноше или девушке. Но стоило рыболовам подойти поближе, фигура исчезла, хотя некуда ей было спрятаться на этой открытой местности.

Чтобы сесть в лодку, требовалось для начала уцепиться за боковые поручни и перекинуть ногу через борт. И тут же возник вопрос: как это лучше сделать бедному Мите? Драйвер, страдальчески глядя на радикулитного, вызвался встать на карачки, чтобы, ступив Драйверу на спину, Митя мог взобраться на катер. Ведущий посоветовал «вместо Петровича» установить один ящик на причале и другой – с внутренней стороны лодки.

Митя оба варианта категорически отверг, не глядя ни на Драйвера, ни на Ведущего, а смотря исключительно на Профессора, точнее, куда-то в область его подбородка. И тогда Сенявин взял слово. «Если ты даже в лодку не можешь залезть, то какого хрена ты с нами поперся?!» Нет, он, ясное дело, этого не сказал – ему эдак только сердито подумалось. А вслух Профессор произнес скорбно и предостерегающе:

– Влезть в лодку – это, как говорится, лишь половина печали. Вот когда лодку начнет трясти на волнах… И потом, когда мы вернемся на берег…» – Тут Андрей Владимирович так сильно нахмурился, что обе брови наползли ему на глаза. А Митя изрек:

– Садитесь, садитесь. Когда вы все сядете, у меня ведь не останется выбора.

Профессор предложил первым взойти на катер Ведущему. Но тот, одарив Сенявина ослепительной улыбкой, заявил:

– Увольте! Только после вас, маэстро!

Сенявина это обращение покоробило, и он в раздражении несколько поторопился и перебрался через борт не так уверенно и ловко, как примеривался и планировал.

В следующую секунду рядом с Профессором оказался Ведущий; он, наверное, попросту впрыгнул в лодку, как это умеют акробаты или гимнасты, и Сенявин даже не заметил, как он это проделал.

Митя же… Он вдруг разразился душераздирающим кашлем, и пока кашель раздирал душу Мити и слух Профессора, Митино тело стремительно перекинулось через борт, рухнуло на мягкую скамью внутри лодки и некоторое время там сотрясалось и корчилось, пока не выпрямилось и не устроилось спиной к борту. Кашель прекратился, и Митя радостно затараторил:

– Вот и все. Я же говорил: за вами. Меня так китаец научил. Он велел: ты кашляй, кашляй. Когда сильно кашляешь – не больно. Вернее, не так больно. А я ведь все равно кашляю. Так зачем зря…» – не договорив, Митя замолчал и стал обеими руками вытирать слезы.

«Ненормальный! Ведь так можно…!» – подумалось Профессору, но не додумалось до конца, потому что Сенявину вдруг живо представилось, как больно должно было быть Мите, и по лицу Андрея Владимировича пробежала судорога.

Умело отшвартовав лодку, Петрович сел за руль. Приподняв сзади краешек своей красной шапочки-тюбетейки, он извлек из-под нее резинку и, натянув себе под подбородком, закрепил свой странный головной убор.

– Ну, теперь у нас, это самое, как у Жирома!

– Какого Жирома? – поинтересовался Ведущий.

– Ну, этого… у писателя… английского… или американского… Помнишь? Там у него три мужика решили поплавать на лодке…

– Не Жиром, а Джером Кей Джером, – поправил Профессор. – И книга его называется «Three men in a Boat (To Say Nothing of the Dog)».

Сенявин огладил бороду и повернулся к Ведущему, словно приглашая того по достоинству оценить его, Андрея Владимировича, английское произношение. Но телезвезда на этот раз даже улыбкой Профессора не удостоила. Трулль сочувственно разглядывал вытиравшего слезы Митю.

– Точно! – радостно откликнулся Петрович, будто понимал по-английски. – «Три человека в лодке, не считая…»

«Трое в лодке», – перебил и поправил его Профессор.

– Я и говорю: трое в лодке, не считая драйвера! – по-прежнему радостно восклицал Петрович.

– «Не считая собаки», – снова уточнил Профессор.

– Неправильно перевели. Трое в лодке, не считая меня, Петровича, – объявил Драйвер и включил мотор.

Драйвер, Ведущий и Профессор надвинули капюшоны. Митя нахлобучил шапку-ушанку.

Лодка рванула от берега, а Профессору подумалось: «Ну ежели так переводить, то ведь еще не известно, кого из нас не считая… Скорее, этого калеку… На него и смотреть-то больно!»

«Yamaha» был мощным, и лодка быстро летела по водной глади.

Скоро они въехали в туман, похожий на… Профессор долго не мог подобрать сравнение для этого странного тумана, пока у него в сознании непонятно откуда не всплыло слово «корпия». Он не сразу вспомнил, что оно означает, но когда вспомнил и даже представил себе, как корпия выглядит, подумал, что сравнение очень удачное и где-то он уже встречал это сравнение или видел такой туман.

Эту растрепанную, растеребленную, местами волокнистую, местами пушистую корпию тумана в некоторых местах пронизывали редкие нити солнечных лучей, отчего на туманной ветоши проступали золотисто-розовые подпалины.

Профессор решил любоваться туманом, то есть почти приказал себе: «это красиво и этим надо любоваться». Но ему помешал Митя. Обернувшись к Профессору, он что-то кричал ему. Его слов было не разобрать из-за ветра и ревущего мотора. Держась за поясницу, Митя стал придвигаться к Сенявину, продолжая выкрикивать. Митя, хотя и не кашлял, но, как говорят герои у Достоевского, брызгался. Профессору же было некуда отодвинуться: он специально устроился за спиной у Петровича, дабы укрыться от встречного ветра. Пришлось Андрею Владимировичу непрерывно оглаживать бороду и усы, чтобы прикрыть рукой рот и нос. А Митя продолжал выкрикивать, и лишь когда он уже вплотную придвинулся к Профессору, тот понял, что Митя хочет ему сообщить: «Как будто среди цветущих яблонь плывем!»

«Яблони» эти разозлили Сенявина. Он вскочил со скамьи и, терзаемый ветром, стал как бы поправлять на раме одно из удилищ. А потом сел на противоположную скамью рядом с Ведущим. Тот не пошевелился. Закрыв глаза, он сидел, подставив лицо ветру.

Профессор же никак не мог успокоиться и думал: «Где он тут яблони увидел?!.. Тем более цветущие!.. Корпия!.. Ее на раны накладывают… Она от них розовеет…» Он долго так гневно размышлял, стараясь не глядеть в сторону Мити, пока ему вдруг не подумалось: «Погоди-ка! Ведь кто-то так написал. Сначала сравнил туман с корпией, а потом – с яблонями, с бескрайними садами цветущих яблонь… Кто-то из древних кинорежиссеров… То ли Эйзенштейн, то ли Пудовкин… Из классиков кто-то… И точно: сначала корпия, а потом яблони… Надо же!»

Профессор удивленно посмотрел на Митю и даже приподнялся со скамьи – не для того ли, чтобы подобраться к нему и что-то ответить по поводу яблонь. Но именно в этот момент Митя закашлялся, и Сенявин подходить передумал.

Тем более что «бескрайние сады» скоро закончились, лодка вынырнула из тумана, и Петрович, сдвинув рычаг на пульте управления, осадил мотор, переведя его, что называется, в режим троллинга.

– Будем раскрываться! – объявил Драйвер.

Этот маневр Профессор видел впервые в жизни. Сначала выпустили по обе стороны два пенопластовых поплавка, соединенные с лодкой металлическими тросами. На тросы один за другим нанизывали карабины, в которые вставляли плетенки от спиннингов. К плетенкам прикрепляли приманки и отпускали за борт, с таким расчетом, чтобы они уходили на разную глубину, чтоб между ними было примерно одинаковое расстояние и лесы не перепутывались.

Митя смотрел на воду, одну руку положив на грудь, а другой подперев поясницу.