– Мы с вечера договорились, – сказал Костя. – А потом нам объявили про пузырьки. А мы уже договорились…

Вера Аркадьевна внимательно взглянула на Костю. А Костя подумал: «Сейчас она спросит: „Значит, раз вы договорились, то для вас уже не обязательно подчиняться?“»

– Вам дали станки? – спросила Вера Аркадьевна.

– Дали. И ещё панели дадут, – оживился Костя, радуясь, что разговор уходит в сторону.

– Вы все ходили? – с удивлением спросила Лина Львовна.

– Весь класс! – с гордостью сказал Костя.

– А что ты натворил на собрании? – скучным голосом спросила Вера Аркадьевна.

«Про пузырьки спрашивать больше не будет», – промелькнуло в голове у Кости. И вдруг – на какую-то секунду – у него появилась надежда, что его сегодня не исключат. Ведь уже спрашивает про собрание, а не про пузырьки. Может быть, удастся объяснить Вере Аркадьевне и про собрание.

– Я ничего не натворил, Вера Аркадьевна. Честное слово!

– Почему же на тебя жалуются?

– Кто жалуется?

– Это не важно, – сказала Вера Аркадьевна. – Важно, что жалуются. Будь любезен, отвечай на вопросы.

– Я говорил, что не надо выбирать Дутова, а она говорит – надо.

– Кто «она»?

– Елизавета Максимовна.

– Значит, не «она», а Елизавета Максимовна. Тебе, Шмель, понятна разница?

«Исключит», – подумал Костя. И внезапно всё стало ему безразлично. Ему больше не хотелось отвечать. Все они заодно.

– Куда хотели выбирать Дутова?

Молчание. Счастливый горнист с картины победно смотрел на Костю. Дать бы ему, чтобы не трубил!

– Костя, я тебя спрашиваю. – Голос Веры Аркадьевны уже не такой скучный.

– Звеньевым.

– Дутова? – с удивлением спросила Вера Аркадьевна.

– Дутова! – воскликнула Лина Львовна. – Вера Аркадьевна, ведь Дутов…

– Хорошо, Линочка, хорошо… – проговорила Вера Аркадьевна. – Дутова я знаю.

«Может, не исключат?» – подумал Костя.

– Костя, а с уроков тебя тоже напрасно выгоняли?

«Всё-таки исключит», – подумал Костя. Ему было очень жалко себя. Он стоял одинокий и беспомощный. Он отвечал на один вопрос, а ему задавали другой. И весь этот разговор не имел смысла – всё равно исключат.

– Я жду, Костя.

– Не напрасно.

– Хорошо, что ты хоть это понимаешь, – сказала Вера Аркадьевна. – Но разве нельзя сделать так, чтобы не выгоняли? Ты думаешь, учителю приятно тебя выгонять? Ты ведь способный мальчик, Шмель…

Голос у Веры Аркадьевны уже совсем не противный. Она смотрит на Костю так, будто ей очень обидно, что есть на свете человек Константин Шмель, который способен много сделать хорошего и не делает этого. А Костя в этот момент думает, что сейчас самое время сказать про ракету и тогда ещё можно на что-то надеяться. Ведь Вера Аркадьевна очень любит, когда говорят про ракету.

Но в этот момент Костя замечает, что Вера Аркадьевна бледнеет. Она наклоняет голову, и лицо её становится беспомощным. Она как будто хочет проглотить что-то и не может. Руки её шарят по карманам кофты. Она достаёт стеклянный пузырёк. Она делает всё это очень спокойно, но в спокойствии этом есть что-то страшное.

– Вера Аркадьевна! – Лина Львовна вскакивает со стула.

Вера Аркадьевна открывает пузырёк и лижет пробку.

– Вера Аркадьевна, я позову кого-нибудь! – взволнованно говорит Лина Львовна.

– Что с тобой, Лина? – спрашивает Вера Аркадьевна. – Ничего не случилось. Мне просто нужно принимать это время от времени… Так что же, Костя?

А Костя, который не знает, что у Веры Аркадьевны больное сердце, всё же понимает – чуть не случилось что-то ужасное. Такое, когда звонят телефонные звонки и приезжает машина «скорой помощи». И люди тогда толпятся у этих машин, как будто это очень важно – заглянуть в лицо тому, на носилках. Костя не знает, что у Веры Аркадьевны бывает так и дома, когда она проверяет тетради; и в трамвае – когда она едет в школу с другого конца города. Косте кажется, что это он виноват во всём. Приготовленные слова вылетают из его головы, и он торопливо говорит. Не для себя – для Веры Аркадьевны, чтобы ей было лучше, чтобы вокруг стало светлее, чтобы всё быстрее кончилось.

– Я обещаю, Вера Аркадьевна. Честное слово!

В эту минуту он верит в свои слова. Он верит, что будет собирать пузырьки, дружить с Викой Даниловой, перестанет строить рожи на уроках и дразнить Дутова.

А Вере Аркадьевне уже лучше. Это прошло. Когда это не проходит быстро, пузырьки уже бесполезны. И Вера Аркадьевна верит Косте. Ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.

– Иди на урок, Костя, – говорит она. – Только на урок, а не слоняйся по коридору. Скажи, что я тебя задержала.

Дверь открывается и закрывается.

– Вера Аркадьевна, вам плохо? – спрашивает Лина Львовна.

Вместо ответа Вера Аркадьевна достаёт из стола бумажку. Она показывает её Лине Львовне. Там написано: «Вера Аркадьевна, зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный».

– Помнишь, Лина, – говорит Вера Аркадьевна, – я к тебе заходила… Ну, тогда… Это ведь он написал. У него с первого класса буква «д» с закорючкой. Никак я не могла отучить его от этой закорючки.

Но Лина Львовна всё ещё не может опомниться.

– Ой, Вера Аркадьевна, как я испугалась! Вы такая бледная стали.

– Ты знаешь, зачем он это написал? – спросила Вера Аркадьевна.

– Не знаю, – говорит Лина Львовна.

– Он ведь тебя пожалел. Они очень теряются, когда плачут взрослые. Им кажется, что весь мир рушится.

– Я больше не буду плакать, – смущённо говорит Лина Львовна. – Я постараюсь никогда не плакать, Вера Аркадьевна.

– Так уж и обещаешь, – улыбается Вера Аркадьевна. – Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает – исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нём поговорю.

– Ой, Вера Аркадьевна! – восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей.

Вера Аркадьевна засмеялась:

– Иди, иди, Линочка.

Тем временем Костя шёл по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего – нет. А может быть, исключили… Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде – на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа – полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всём Севере.

Задумавшись, Костя опустил голову, а когда поднял её, услышав шаги, прятаться было уже поздно. Рядом с ним стояла Елизавета Максимовна.

– Почему ты не на уроке?

– Вы же сами…

– Я знаю, что сама, – спокойно сказала Елизавета Максимовна. – Почему ты не торопишься?

Костя стоял, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг он ощутил короткие и злые толчки пульса, будто Невидимка стучал по его голове маленьким молоточком. Костя понимал, что лучше не связываться, лучше молчать, но и на этот раз Невидимка оказался сильнее его.

– А я что – бежать должен?

– Должен, – твёрдо сказала Елизавета Максимовна. – Если тебе приказывает учитель, будешь бегать – и всё, что угодно.

– Я не буду бегать, – ответил Костя.

Елизавета Максимовна смотрела на Костю очень холодно и спокойно. Она смотрела так, будто за его спиной стоял другой человек, к которому она и обращалась. Костя потупился.

– Почему ты боишься смотреть мне в глаза?

– Нипочему, – сказал Костя.

«Нет, это невозможно, – подумала Елизавета Максимовна. – Или я, или этот мальчишка. Неужели я не могу сломить его? Да-да, именно так. Ибо воспитывать – значит ломать, неумолимо отсекать всё гнилое. Пусть сейчас ему больно, но потом он сам будет мне благодарен. Пусть сейчас смотрит на меня зверем – детские обиды проходят быстро… Но если я сегодня разрешу ему со мной спорить, то завтра… Кто знает, что будет завтра! Они не любят меня, – думала Елизавета Максимовна. – Но это не имеет значения. Я выполняю свой долг, и нужно быть твёрдой».

Мысль о том, что она всегда была решительна и справедлива, наполнила гордостью душу Елизаветы Максимовны. Прошедшие годы казались ей подвигом, который никогда и никто не оценит. Это было немного грустно, но во всякой грусти есть что-то приятное. Вспоминая о своей жизни, человек всегда становится немного добрее, и сейчас Елизавета Максимовна, пожалуй, могла бы простить Костю.

– Если ты, Шмель, дашь мне честное слово…

– Я не дам слово.

– Тогда Шмель – кончено.

Елизавета Максимовна повернулась и медленно пошла прочь. А из кабинета завуча навстречу ей вышла Лина Львовна. Они встретились на середине коридора, и Лина Львовна посторонилась – пожалуй, слишком поспешно.

«Вот Лине я сумела внушить уважение, – подумала Елизавета Максимовна. – Это уже на всю жизнь». И внезапно, повинуясь какому-то неожиданному для неё порыву, быть может всё ещё продолжая спор с учеником Шмелём, она спросила:

– Линочка, скажи мне… Вот ты у меня училась… Как относился ко мне твой класс?

Лина Львовна широко открыла глаза. Не в обычае Елизаветы Максимовны было задавать такие вопросы.

– Только говори честно.

– Мы… к вам?

– Ну-ну, смелее.

– Мы вас боялись, – тихо сказала Лина Львовна. – Мы всегда вас боялись.

И теперь уже Лине Львовне показалось, что за её спиной стоит человек, на которого смотрит Елизавета Максимовна.

– Мне нужно идти, – ещё тише сказала Лина Львовна.

– Иди.

Елизавета Максимовна твёрдым шагом подошла к двери с сине-белой табличкой и взялась за ручку.

Только теперь Лина Львовна увидела Костю.

– Что же ты не идёшь в класс?

– А меня исключили? – спросил Костя.

– Пока нет.

– А на льдину она всё равно напишет, – уныло сказал Костя.

– Не «она», а Елизавета Максимовна.

– Ну да, Елизавета Максимовна…

– Не напишет, – сказала Лина Львовна. – Я тебе обещаю. Если, конечно, ты ещё чего-нибудь не выкинешь.

– Правда? – спросил Костя.

– Правда, – ответила Лина Львовна.

– Тогда я вам про ПеЗе расскажу. Вы ведь про ПеЗе ещё не знаете.

– Знаю, – сказала Лина Львовна. – Мне уже рассказали. По секрету. Очень вы хорошо придумали.

– Кто рассказал! Орловская?

– Так ведь по секрету же, Костя.

– Конечно Орловская! – возмутился Костя. – Ну, она ещё у меня получит!

– А обещание? – спросила Лина Львовна.

– А она не сейчас получит. Летом. Когда в седьмой класс перейдём. А я вам тогда про школу расскажу! Вы знаете – в нашей школе Пётр Первый учился, царь. Все ребята говорят.

– Ты забыл, Костя, что я тоже здесь училась. Я это давно знаю. Только не понимаю, как он мог здесь учиться. Ведь он построил наш город, когда уже был взрослым.

Но Костю сбить не так просто.

– А он сначала построил, а потом стал учиться. Тогда все цари неграмотные были. Они только по-немецки читать умели.

И Костя убежал, не дожидаясь ответа. Последнее слово осталось за ним, а это всегда приятно. Особенно если говоришь с человеком, который понимает шутку.