Глава XIX. Китеж-град – Урочище миролюбцев,
где безымянный мимими пищит, что смысл – это мир

§ 1. Духовное проникновение в урочище

Вындрику нравилось катиться – камешки и пеньки бодро чесали его пухлую тушку. Ивану-дураку было всё равно. А вот федеральный адвокат Павлин Матвеевич Брыкля был уверен, что настали его последние минуты, и очень хотел выпить коньяку. Однако же никто не разбился, и более того – вскоре возникло ощущение, что скатывание осуществляется не вниз, в смертоносную бездну, а прямо-таки вверх, и в связи с этим резко замедляется.

Вындрик встал на четыре лапы, Иван на две, а господин Брыкля ухватился за попавшиеся выступы местности и попытался зафиксировать своё тело с мятущимся духом внутри. Обернувшись, путники могли увидеть, что каким-то загадочным образом Урочище победолюбцев, стоявшее надо всей Невидимой Русью, теперь оказалось внизу. К верху же от них располагался чудесный холм, на котором не было ни камней, ни коряг, но простирался чуть ли не луг с мягкой травой и пахучими цветами. На вершине холма виднелись ажурные белоснежные сооружения, напоминавшие чаши из лепестков.

Вындрик усиленно зашевелил складками на своей так называемой физиономии.

– Чую. Там опять смысл. Душистый и пушистый. Почти как я. Надо идти туда.

– Ещё один такой смысл – и я на вас в суд подам, – отдышался Павлин Матвеевич.

– Да я и сам подам, – неожиданно сознался Иван. – Всю дорогу бьют, жгут, сожрать пытаются. Редкий дурак такое вытерпит. Очень агрессивная деловая среда.

Вындрик уже мчался по диагональному лугу в сторону кружевных строений. Иван и Павлин поплелись за ним – Иван хромая, Павлин на четвереньках.

Оказавшись не вершине, они обнаружили, что теперь этот холм возвышался надо всею Русью Невидимой. Узорчатые же конструкции были сплошь населены какими-то людьми-пандами. Часть из них уже облепила Вындрика, то ли приняв за своего, то ли наоборот. Вскоре окружили они и дурака с адвокатом. Все пандолюди были запредельно милые, однако их круг неуклонно сужался, так что Брыкля уже принял боевую адвокатскую стойку, готовясь категорически протестовать. Но тут явился наиглавнейший человек-панда – настолько милый, что всякое желание протестовать пропадало даже у самого прожжённого и самого федерального адвоката.

– Я вас ни о чём не спрашиваю, добрые люди, – ласково пропел пандочеловек и плюхнулся на задницу. – Это было бы изощрённой формой агрессии с моей стороны. А мы против всякой агрессии, даже самой утончённой. Вы пришли – значит вам это надо. К тому же вы пришли к нам, в обитель мира, где рады любым гостям.

Федеральный адвокат хотел спросить, не является ли вопиющей агрессией демонстрация такого оголтелого миролюбия, но его вовремя перебил Иван, которого интересовали гораздо более геостратегические вещи.

– Как так получается, что ваш холм оказался выше всех? Мы только что были в Урочище победолюбцев – и оно было выше всех.

При упоминании победолюбцев многие пандолюди так загрустили, что их немедленно стало жалко до печёночных колик. Павлин Матвеевич не мог себе этого позволить и внёс ясность.

– Нам пришлось экстренно покинуть эту резиденцию из-за непреодолимых концептуальных разногласий.

– На Руси Невидимой каждое урочище выше всех, когда в нём находишься, – вежливо и культурно ответствовал главный человекопанда. – Сами не знаем, почему так. Но, с другой стороны, это некоторым образом подчёркивает относительность всякой позиции, подрывает фанатизм и воспитывает гибкость.

– Как тебя зовут, милок? – прорвался из пелены невинных забав Вындрик.

– Личное имя – это знак злобы и агрессии. Попытка противопоставить себя другим. Обращение к кому-то по имени – это попытка принудить его к общению. Мы отказались от имён. Если вы что-то хотите узнать, просто обращайтесь в пространство – кто знает и готов свободно поделиться своим знанием, тот вам ответит.

– А ты, значит, тут главный? – начал свой контрольный обнюх собака лютый.

– Главенство – это насилие. У нас этого тоже нет. Просто я самый общительный.

§ 2. Хождение по урочищу

Иван-дурак, не то чтобы недолго, а вообще нисколько не думая, перешёл к делу.

– Ну и какой у вас тут смысл?

– Наш смысл – это мир, – внезапно ответил совсем другой человек-панда, который до этого просто стоял и тупо пялился на Павлина Матвеевича, так что тому стало почти неудобно и возмутительно. Иван повернулся в сторону говорившего.

– В каком смысле мир?

– В смысле полного отсутствия какой-либо злости и желания причинить кому-либо вред, – ответил уже третий пандочеловек, стоявший сзади.

– Господа товарищи, – заявил Павлин Матвеевич, – внезапно отвечать со спины – это форма агрессии. Во избежание инцидентов, прошу такую практику временно приостановить.

За спиной путников сразу стало пусто.

– Что, прямо совсем-совсем полного отсутствия? – не поверил Иван. – А ну как враги нападут? С ними тоже мир?

– Человек всегда придумывает себе врагов, – ответил ещё какой-то человекопанда; теперь они сгрудились, и нельзя было различить, кто из них кто. – Высшая победа – это предотвращение всех возможных ссор и противостояний. Настоящая победа надо всеми врагами – это отказ от самих понятий победы и вражды.

– То есть если на вас нападут, вы не будете отбиваться? – продолжал не верить Иван.

– Мы не будем никому причинять вред и ни к кому применять силу, – сказал очередной пандочеловек. – В этом весь смысл.

– Надо же, – Иван так и сел прямо на траву, – и как же это жители соседних урочищ до сих пор к вам не наведались.

– Они нас не видят. В упор. Наше урочище – это невидимый град Китеж.

– Разве мы и так не в Невидимой Руси, – выразил крайнее недоумение Иван.

– У нас тут двойная невидимость. Мы невидимы даже внутри невидимого. Видимость тоже может быть формой агрессии.

– И как же тогда мы вас нашли?

– Вы сами спасались от агрессии и к тому же вы открыты душой нараспашку. Пришли не навязывать что-либо, а наоборот – что-то найти. Поэтому вы нас видите. Там, на Руси видимой, всё, конечно, не так. Миролюбцам приходится много страдать от злых людей. Их почти не осталось, а кто остался, прячутся по скитам да погребам.

– Если вы за мир, то за мир во всём мире или как?

– Само собой. Только мы не боремся за мир, как у вас там бывает. Всякая борьба нам противна. Мы упражняемся в полном ненасилии и непричинении какого-либо вреда кому бы то ни было. То есть своим примером показываем, что такое истинный мир.

– А что если, – каверзно выступил федеральный адвокат, – ненасилие причиняет вред или непричинение вреда оказывается насилием?

Пандолюди переглянулись с дружелюбным подозрением. Кто-то из них всё же ответил.

– Для нас это одно и то же. Разве кто-то хочет сам, чтобы ему причинили вред?

– Ещё как, – торжествовал Брыкля.

– Это тоже форма агрессии, – заключил ещё кто-то из толпы миролюбцев. – Агрессии по отношению к самому себе, переходящей в агрессивные требования к другим.

– Агрессию в сторону самого себя вы тоже признаёте?

– Тут у нас есть разные позиции. Мы их не противопоставляем и друг с другом не спорим, а каждую из них считаем некоторым образом правдивой. Одна позиция – что да, самого себя тоже нужно холить и лелеять, вред себе никаким образом не причинять и ничего делать себя не заставлять. Другая позиция – что так можно с собой поступать, но только в крайнем случае. Этот крайний случай – когда ты должен себя ограничить, чтобы не причинять вред другим. И некоторые из нас доходят до такого самоограничения, что не пользуются никакими вещами, изготовление которых связано с малейшим вредом кому-либо, вешают сеточку передо ртом, чтобы никого ненароком не проглотить, и при ходьбе метут перед собой специальным веничком, чтобы ни на кого нечаянно не наступить.

– Как же они кормятся?

– Подаяниями. А иные и вовсе отказываются от еды и тихо помирают от голода. Особенно если заболели или состарились. Но это, повторю, крайний случай.

– Ну это явный экстремизм, – вынужден был констатировать Павлин Матвеевич.

– Потому мы своё учение и не афишируем, – ответили ему пандоиды-экстремисты. – Всякое навязывание есть зло, а наше учение настолько совершенно, что его показ будет равносилен навязыванию. Тем более что некоторые прямо воспринимают его как вызов и сразу начинают нас задирать и всячески над нами издеваться.

Человекопанды были при этом такие милые, что даже Вындрик не выдержал и стал их поглаживать своей загрубевшей лапой.

– Бедненькие.

– Меня уже начинает подташнивать от них, – прошептал на ухо Ивану Брыкля. – Может, пройдёмся по фотороботу и двинем отсюда. Какая-то невыносимая тут атмосфера. Настоящий правовой нигилизм.

– Нет уж, погодите, – завредничал подслушавший Вындрик, – мне вот интересно. Что это собственно такое – мир этот ваш? Что в нём хорошего вообще? Может, мне нравится драться, толкаться, грызться, кусаться и всё такое.

– Это в тебе клокочет неутолённая злоба. Ты не представляешь, какой блаженный покой наступает, когда все злобные порывы исключены, когда у тебя нет даже мысли противопоставить что-либо чему-либо или кого-либо кому-либо.

Конец ознакомительного фрагмента.