Но… если посмотреть на происходящее более лояльно, без обид… есть, всё же, в ситуациях, подобных сегодняшней, для таких как ты отставников, которым довелось повоевать, и довольно крепко, даже в мирное (для своего, конечно, народа) время, бесспорно справедливый момент. Поучаствовал, скажем, с десяток годков в боевых действиях как воин-интернационалист или миротворец где-нибудь за рубежами Родины, глядишь, а по штабным документам твоя выслуга лет равна, или почти равна твоему биологическому возрасту со всеми, как положено, отсюда вытекающими – денежными надбавками и полной свободой выбора (чисто, правда, теоретически, как показывает твоя личная судьба – безапелляционное увольнение в расцвете сил и военного таланта): хочешь, дескать – служи дальше, не хочешь – уходи на покой и отдыхай на всю катушку, пользуясь заслуженными ветеранскими льготами. Либо, если приспичит, или просто энергии тебе девать некуда – выбери себе «на гражданке» дело по душе и трудись, пока не надоест. При условии, разумеется, что психика твоя не сдвинулась от увиденного и пережитого… просто так год за два или за три не засчитывается ни в одной армии мира.

Справедливо-то, справедливо, да опять же при одном условии – если

свобода выбора была бы не только теоретической… И кто же это там, в верхах, распоряжается теперь в таких важных для страны сферах, как та же её обороноспособность, что это за перестройка на самом деле? Куда она приведёт?..

Однако, куда бы завела нас в будущем пресловутая перестройка, и как ни относись – с энтузиазмом, или наоборот, скепсисом к грядущим и отчасти начавшимся непонятным реформам и в родной твоей армии, а в целом, всё-таки… очень даже нормально, что менее чем через четверть часа, ровно в восемь, ты, как положено, примешь обычный по содержанию, но с явной небудничной торжественностью, согласно моменту, рапорт. Затем пойдут уже неконтролируемые строгими армейскими уставами сентиментальные объятия и поцелуи, подарки, пожелания. Безропотно оттерпишь обязательные для подобных событий банкетные мероприятия, а назавтра… сделаешься обыкновенным, без лампасов и папахи, гражданским человеком. Штатским, как говорят военные. Станешь молодым ещё, здоровым (пока, слава Богу…) и ясного (дай-то Бог!) ума пенсионером, не нужным уже никому, наверное, кроме как своим детям (жены у него с недавних пор не было – погибла в автомобильной катастрофе, оставив его вдовцом с тремя несовершеннолетними дочерьми на руках), да некоторым друзьям-однополчанам во время нечастых встреч-воспоминаний в связанные с профессией праздники и юбилеи.

Триумфальным же выводом из этой страны на родину (согласно той же перестроечной политике государства), в числе других советских войск, твоего соединения займётся со дня на день преемник – ещё более молодой и бравый, чем ты сам, без пяти минут генерал, а пока нетерпеливо ждущий приказа о присвоении соответствующего звания полковник, который сейчас в последний раз, уже чисто символически, отрапортует тебе о полной боеготовности личного состава и вверенной ему техники, а потом и сам будет каждодневно принимать подобные рапорты от нижестоящих командиров. И в привычный кабинет командующего ты, Николай Николаевич, увы, не войдёшь в прежней хозяйской роли уже никогда. Так же, как никогда, видимо, теперь не доведётся тебе подняться в небо за штурвалом боевого вертолёта…

Ещё раз вздохнув и окинув взором кабинет, генерал шагнул к выходу. И тут из незаметного для постороннего глаза скромного настенного динамика сетевого радио послышалась любимая им с детства мелодия. Что это? Просто приятная неожиданность в момент прощания с кабинетом, к которому успел привыкнуть не меньше, чем к пилотской кабине, или – сюрприз от сослуживцев?

Прибавил звук. В первоначальном, тридцатилетней давности исполнении звучала песня из кинофильма «Прощайте, голуби!» с особенно душещипательными её первыми строками – «Вот и стали мы на год взрослей». Как радовались он и его сверстники тогда, на самом деле, каждому календарному прибавлению в возрасте, стремясь поскорее вступить в самостоятельную жизнь! Совсем не то что теперь, когда время хотелось бы порой попридержать, а оно, как назло, идёт, бежит, летит всё быстрее и быстрее… куда?..

Вспомнился последний школьный звонок, на торжественной линейке в честь которого их выпускной класс исполнял под аккордеон именно эту песню. Многие девчонки тогда не выдерживали, начинали реветь, не закончив песню. И у самого сейчас откуда-то изнутри подкралась к глазам непрошенная слеза, а слёзы в данный момент были ему совсем ни к чему – всё, пора! – личный состав, выстроившийся и ждущий его на аэродроме, не поймёт своего опоздавшего, да ещё и по-бабьи разнюнившегося командира.

А вот завтра…

Когда, далеко отсюда, в другом месте и по иному поводу соберутся его товарищи и друзья уже не боевые, а школьные… тогда можно и дать себе слабинку. Если уж сейчас душновато стало при мелькнувшем на какую-то минуту воспоминании юности, то что будет при встрече…

На следующий день, пересеча государственную границу военно-

транспортным самолётом, но уже не в ипостаси командующего авиасоединением, а как заурядный пассажир, и приземлившись в Ташкенте, Николай Николаевич остановился в гостинице Министерства обороны. Некоторое время, не выходя из номера, приходил в себя после вчерашних бурных проводов и последующего перелёта, а ближе к вечеру начал усиленно соображать, в каком виде ему лучше появиться на том волнующем мероприятии, ради которого и прилетел прямо сюда, а не домой в Ленинград, в отношении исконного названия которого – Санкт-Петербург, опять же в связи с перестроечными веяниями, уже ведутся дебаты и, скорее всего, судя по общим настроениям, не далее чем через год-другой оно будет законодательно возвращено.

Предстоящее же сегодня вечером мероприятие – встреча-форум воспитанников узбекистанских, и из других соседних республик страны, интернатов шестидесятых-семидесятых годов – действительно заслуживало того, чтобы подойти к нему со всей серьёзностью и, соответственно, выглядеть на все сто. Но, во что, всё-таки, лучше облачиться для участия в нём – в новенький штатский костюм, специально купленный для подобных случаев, но к которому надо ещё привыкать и привыкать, или же – в более родную военную форму, которая давно уже и не замечается тобою, естественная, как собственная кожа?

Родная и естественная – это, конечно, хорошо, – сомневался Николай Николаевич, смотрясь в большое, во весь его рост, зеркало-трюмо. – Но не смутят ли генеральские лампасы собравшийся народ, мало кто из представителей которого сумел выбиться в солидные люди? Ведь подавляюще большинство его сверстников-интернатовцев тех не самых сладких лет не получило, при всех потенциальных способностях многих из них, сколь-нибудь приличного послешкольного образования. Отчасти в результате этого, а в немалой степени по причине пребывания с раннего детства не в самой благополучной среде обитания, слабые духом совсем потерялись в этой жизни, закончили свой путь по ней преждевременно и бесславно. А из уцелевших – кто просто-напросто спился, кто угодил в тюрьму, а кто, покрепче, если и достиг каких-то успехов, то, вероятнее всего, настолько скромных, что может вообще постесняться показаться на этой встрече. И сколько их всего-то явится… Так, может, всё-таки, одеться попроще?..

А братан Илюха, чтоб ему сто лет прожить, – молодец! Ох, молодец… Такое сообразить да сварганить! Видно, неспроста судьба отворотила его от военной карьеры, предначертав путь учёного (брат-близнец Николая Николаевича Илья Сухоруков из-за подпорченного в результате неумеренного увлечения чтением зрения не прошёл медицинскую комиссию при поступлении в военное лётное училище, куда они направили свои стопы вместе после окончания школы, и подался в обыкновенный гражданский вуз с последующим поступлением, как отличник-«краснодипломник», в аспирантуру и так далее, добравшись, в конечном итоге, до профессорского звания). Что ни говори, а светлая у него голова, не то что у некоторых отслуживших свой срок генералов, место которым теперь если не на обочине истории, но и вряд ли на макушке мировой общественной мысли.

Работая уже не один год в далёкой благополучной Америке с регулярными выездами в Европу, и став крупным, международного масштаба специалистом в сфере глобального информационного поля, Илюха, по всей видимости, лучше других понимал текущую ситуацию в современном мире, и первым из бывших интернатских скумекал, что и в нашей, непредсказуемой с некоторых пор стране может взять, да произойти чёрт знает что. И это чёрт те что, судя по уже начавшимся межнациональным столкновениям, дорастающим порой до уровня катаклизма, в недалёком будущем может серьёзно затруднить непосредственное общение между близкими друг другу людьми, проживающими ныне в разных республиках формально единой, пока что, страны. И в любой момент эта единая страна, упаси Боже, может развалиться как тот колосс на глиняных ногах, и многие, если не все, союзные республики станут отдельными государствами, каждая со своими законами и своими закрытыми границами. А, значит – плакала не одна из многолюдных юбилейных встреч, которые, возможно, кем-то планировались на более или менее отдалённые годы…

Толковый и неугомонный Илюха – сто диссертаций ему защитить! – не стал терять пока ещё благоприятного времени и, напрягшись своими недюжинными мозгами, нашёл ну просто гениальное решение. В какой-то степени, конечно, авантюрное, не без этого, но, как показало дальнейшее течение событий – вернее некуда. Объявив себя председателем оргкомитета Первого форума бывших воспитанников школ-интернатов Средней Азии и Казахстана, он, используя свои способности учёного и возможности журналиста-публициста, растрезвонил о намечаемом форуме на весь мир честной. Не забыл он пригласить, кроме собственно учеников, ещё и учителей, воспитателей, нянечек, поваров, кочегаров – всех, кто когда-нибудь хоть немного в этих заведениях успел поработать. Форум Илюха решил провести в Ташкенте как наиболее удобной географически и доступной в транспортном отношении точке сбора, на территории одного из ныне действующих интернатов, с заранее оплаченными из одному Илюхе известных источников ночлегом и пропитанием, а также с приготовленной компенсацией каждому прибывшему дорожных расходов.

Илюха не только загодя проинформировал широкую общественность и тех интернатских, чьи адреса удалось раздобыть, о предстоящем мероприятии, но и сумел заочно, из-за океана, успешно его организовать. И вот теперь, сегодня, возглавляемый опять же заочно Илюхой оргкомитет (сам он задерживался по служебным делам, но должен был вот-вот прилететь) принимал первых гостей.

Отставной генерал Николай Николаевич Сухоруков, решившись всё-таки явить себя народу в военной форме (но не в ярко-синей парадной с золотыми погонами и полным комплектом боевых наград на груди, а поскромнее – в повседневной цвета хаки), стоял, волнуясь, на крыльце главного интернатского здания и высматривал сквозь наступающие сумерки в редких пока гостях родные лица бывших одноклассников, коих у него вполне логично было в несколько раз больше, чем у многих других – ведь за школьные годы он успел сменить не один интернат. А точнее – целых четыре, не считая учёбы в доинтернатский период и иногда в перерывах между интернатами в обыкновенных общеобразовательных школах, которых насчитывалось в его биографии тоже четыре, но это не в счёт, здесь речь идёт только о сугубо интернатских одноклассниках. Немного, правда, огорчало то обстоятельство, что не всякого теперь узнаешь с первого взгляда. Но он надеялся, что не ошибётся…

О «родных лицах», кстати, здесь сказано вовсе не для красного словца. Ведь, если в обычной школе дети тесно общаются между собой в основном во время занятий, то в интернате все они, а каждый отдельный класс в особенности, круглые сутки живут как одна большая семья: не только учатся, но и готовят домашние задания, ходят в столовую, развлекаются и, наконец, спят – все вместе, разве что мальчишечьи и девчоночьи спальни располагаются в разных помещениях. И через некоторое время такого совместного существования интернатские действительно становятся друг другу как родные. Другое дело, насколько все они любят друг друга. Но и в обычных семьях бывает по-разному. А эта – вообще специфическая: не двое-трое детей, а – тридцать и более человек в классе, да помножить на число классов по интернату в общей сложности… и при всём том, что каждый ребёнок является неповторимой индивидуальностью с её плюсами и минусами, тем не менее, все вместе они – единое целое…

Николай Николаевич встрепенулся. Внимание! А вот, кажется, и наши! Он рванулся вперёд, навстречу двум похожим друг на друга кудрявым, скромно, но опрятно одетым мужчинам примерно одного с ним возраста, на лицах и открытых участках шей и рук которых время так и не сгладило следы страшных ожогов.

ПОЖАРНИКИ

(ретроспектива)

Эта пара пацанов – братья-погодки Тимохины, принятая в пятый «А» класс (старший из них был второгодником, поэтому и учился теперь на одной ступеньке с младшим) «Тринадцатого» интерната с опозданием, когда учебный год уже начался, первое время – неделю или даже больше – плакали почти беспрерывно: и на утренней линейке перед занятиями, и в строевом шествии на завтрак-полдник-обед-ужин в столовую, и на уроках, и на переменах, и в другие досуговые минутки и часы, когда их сверстники отдыхали, предаваясь порою совсем не детским забавам – курению где-нибудь за углом, картёжным или иным азартным состязаниям «на интерес», дракам и прочим привычным здесь развлечениям.

Но не подумайте, Тимохины – не нытики и не хлюпики, и в дальнейшем отлично докажут это на деле. Просто, всего за несколько дней до их прибытия в интернат дотла сгорел домишко, в котором они жили с родителями-алкоголиками. В огне погиб их отец, по вине которого всё и произошло: по пьяному делу уснул в постели с зажжённой папиросиной. Мать, сильно обгоревшая вследствие беспомощности во время пожара из-за не намного меньших, чем отец, употреблённых в тот день доз спиртного, в тяжёлом состоянии находилась в больнице и, по прогнозам врачей, обосновалась там надолго.

Получив незначительные, сравнительно с родительскими, ожоги, шустренькие мальчуганы сумели спастись, и даже поучаствовали в тушении пожара. Затем были тихие и скромные похороны отца, организованные в складчину соседями погорельцев, хлопоты тех же соседей, за неимением у Тимохиных хоть каких-то дееспособных родственников, по устройству Павлухи и Митяя в интернат, поскольку взять пацанов на содержание до выхода их матери-пьянчужки из больницы никто из чужих людей не захотел. Да и после выхода – куда б они с нею?..

С того злополучно-знакового дня бесконтрольный огонь стал для братьев заклятым врагом номер один. И когда кто-то в шутку, а кто-то всерьёз спрашивал, кем они хотят стать в будущей своей взрослой жизни, ответ их был всегда один на двоих – пожарными… ибо другой профессии Тимохины для себя и не мыслили. Не думали, не гадали будущие доблестные пожарные, что через какой-то год после случившегося с их семьёй несчастья, то есть задолго до настоящего взрослого профессионализма, им придётся опять столкнуться лицом к лицу с безжалостной стихией, и противостоять ей они будут в буквальном смысле насмерть, пока оба не свалятся без сил. А спасшего их интернатского кочегара по кличке Танкист даже поблагодарить не успеют – незадолго до выхода Павлухи и Митяя из больницы Танкиста найдут мёртвым прямо на рабочем месте с початой бутылкой водки и стаканом в руках – убаюкала-таки, бедолагу, «горькая» навеки.

Став взрослыми, Павел и Дмитрий линию свою выдержали честно, посвятив жизнь борьбе со злом, от которого страдает на свете столько людей, как виноватых, так и совсем безвинных. Дело своё они делали всегда добросовестно, умело и без лишней суеты. Ненависть ненавистью, а и об уважении к тому, с кем меряешься силами, не забывай… в момент схватки с каким угодно врагом, с пожаром особенно, хладнокровия, контроля над собой терять нельзя ни в коем случае, иначе даже не очень сильный противник одолеет тебя в два счёта.

Больших должностей и высоких званий по службе братья, ввиду недостаточности образования, не достигли, но, прочно занимая младшие офицерские должности, уверенно входили в число лучших специалистов областного управления пожарной охраны на своём, техническом уровне. И всё у них в жизни складывалось нормально. Как и большинство обычных граждан благополучной страны оба были женаты, имели среднестатистическую численность детей в семье, усреднённую для своей социальной прослойки зарплату. С получки и в некоторые выходные – тривиальная выпивка дома или вне его. В праздники, если не приходилось проводить их на дежурстве в пожарном депо, – обычное веселье в кругу родных и знакомых. В домах – не ахти, как богато, но всё необходимое, в том числе и телевизоры-холодильники, есть. В личных гаражах – по типичному семейному мотоциклу с колясками. О более дорогих транспортных средствах вроде автомобилей «Москвич», «Жигули» или, паче чаяния, доступной лишь немногим баловням судьбы «Волги» скромные советские пожарные считали излишним даже мечтать, довольствуясь и прекрасно обходясь тем, что им было по карману. В общем – всё как у всех нормальных людей.

С неделю назад Тимохиным на службу позвонили из какой-то общественной организации и любезным тоном сообщили, что оба они, в числе других выпускников школ-интернатов Узбекистана и сопредельных республик конца шестидесятых – начала семидесятых годов, приглашаются в Ташкент на торжественный форум-встречу. Проживание и питание в течение всего мероприятия, а также денежная компенсация дорожных расходов в оба конца – за счёт оргкомитета форума.

Недолго поразмышляв, Павел и Дмитрий единодушно постановили: отпроситься у начальства и ехать. Когда ещё, да бесплатно, удастся повидаться одновременно с целой кучей интернатских одноклассников, и повспоминать всем вместе о тех далёких, в чём-то трудных и порой жестоких, но, несмотря ни на что – незабываемых, самых, всё-таки, счастливых в жизни школьных годах?

БУТЫЛКА КАК СИМВОЛ РАВЕНСТВА…

Разыскав по записанному на бумажке адресу выбранный для проведения форума интернат, и без труда определив по ярким приветственным плакатам, куда идти дальше, братья Тимохины увидели на широком крыльце главного, судя по антуражу, здания симпатичного моложавого генерала, который вдруг резко устремился к ним с распростёртыми объятиями:

– Пожарники! Вы?

– Академик?! А где второй? – тотчас опознав старого дружка, встречно бросились в его объятия Тимохины.

– Летит-торопится Илюха из Америки, к началу должен поспеть, он же

здесь, как-никак – заводила-организатор. Между прочим, нашу общую школьную кличку «Академики» только он один и оправдал по жизни. Ну, приедет, сам расскажет, если захотите. А я вот… в солдафоны только и сгодился.

– Ни шиша себе, сгодился! Всем бы до такого солдафонства докарабкаться когда-нибудь. Ты, Колюх, теперь, поди, и с министрами ручкаешься? Даже как-то, это… на «вы» тебя назвать так и подмывает, – младший из Тимохиных, Митяй, едва освободившись из крепких объятий генерала Колюхи, расстегнул замок-молнию висевшей на плече спортивно-дорожной сумки, достал из неё поллитровую бутылку с надписью «Агдам» на этикетке, и с чувством провозгласил:

– А чтоб по новой нам теперь сравняться и вернуться хотя бы на сегодня к старому прежнему общему нашему статусу «цыплят инкубаторских»⁵, да в честь такой встречи, не махнуть ли нам по стаканчику-другому портвешка?

– Ты, паря, сдурел совсем на радостях, – старший Тимохин, Павлуха, легонько постукал кулаком по своему лбу, – настоящего генерала, и простыми портфейнами травить?!

– А чего, братцы, – Сухоруков уже начал жалеть, что напялил-таки на себя перед встречей эту, хоть и удобную для него самого, но не свойскую для простого народа генеральскую форму, – отойдём, вон, к кустам, а то на крыльце не очень удобно, и – накатим… А со службой я только вчера распрощался, списался подчистую. Так что, кто из нас сейчас здесь круче, это ещё посмотреть. Да и портвейнчик «Агдам», если помните, – как раз тот самый, с которого мы начинали когда-то.