отечественной юриспруденции» в глубокое уныние: пытаться обеспечить полную законность хотя бы в самом маленьком отдельном уголке родной страны оказалось столь же утопично и даже глупо, сколь попробовать зачерпнуть ложку чистой воды в насквозь отравленном водоёме. Власть прокуратуры реально распространялась лишь на беззащитное большинство населения. В то же время она была бессильна против любого мало-мальски значимого должностного лица, привлечь которое к уголовной ответственности без позволения на то местных партийных и советских органов было невозможно. А позволения такие были настолько редки, что на общем фоне борьбы с преступностью приближались к цифре «ноль».

Дело в том, что начальствующие чиновники (так называемая «номенклатура») почти поголовно входили в депутатский корпус местных, а кое-кто и центральных органов советской власти, так же как практически все, за редким исключением, руководящие работники предприятий, хозяйств, учреждений, от бригадира до первого лица были членами КПСС с вытекающими отсюда последствиями: властным структурам выгоднее было оградить от наказания явного расхитителя, мошенника или вредоносного разгильдяя, чем открыто признать, что в их рядах таковые есть вообще. Если при этом учесть, что и сами прокуроры обязательно являлись членами исполкомов всех уровней и входили в руководящее ядро райкомов и обкомов КПСС, то о какой принципиальности «гарантов» законности и правопорядка можно было мечтать? Ведь хотя по закону прокурор впрямую и подчинён только вышестоящему прокурору, но как депутат и коммунист он обязан, в свою очередь, с одной стороны надзирать, а с другой – блюсти «партийную и государственную дисциплину», по-своему понимаемую обитателями совпартолимпа.

Зависимость прокуратуры от местных властей, помимо относительно высокоуровневых политико-идеологических разночтений, носила в немалой степени и приземлённо-бытовой характер: например, получение жилплощади прокурорскими работниками или уровень комфорта и объём помещений для работы самой прокуратуры в значительной мере зависели от степени дружбы прокуратуры с местной властью. Да и назначение на должность территориального прокурора обязательно согласовывалось с соответствующими партийными руководителями: устраивает или нет личность выдвиженца коммунистическую партию в лице первого секретаря её того или иного комитета. Формально запретить кандидатуру назначенца райком, горком и обком не могли, но мнение их, как правило, учитывалось.

Аркадий, прочувствовав на собственном опыте и тщательно проанализировав положение дел с прокурорским надзором в самом массовом – низшем, районном звене, счёл свои познания достаточными для объективных выводов. Твёрдо решив не принимать никаких предложений о повышении в должности, добросовестно отработав три положенных года в качестве молодого специалиста, он уволился из органов прокуратуры. Но, прежде чем окончательно уйти в науку, Аркадий решил всё-таки некоторое время поработать ещё и в сложнейшей, на его взгляд, правоприменительной

сфере – суде, с тем, чтобы пройти максимально полезную для научной

работы практику.

Вернувшись в родной Лесогорск, он был избран на должность народного судьи центрального района города. Фемиде служил самозабвенно, отдавая все силы этому полезному и интересному, хотя и далеко не лёгкому делу. Здесь было даже потруднее, чем в прокуратуре, но и на этот раз Синберг быстро заработал авторитет в коллективе и расположение начальства. Непьющий, некурящий, всегда аккуратный, с иголочки одетый, объективный в суждениях и уравновешенный, он был общителен и корректен с коллегами по работе, исключительно добросовестно относился к служебным обязанностям, не допускал крупных судебных ошибок. Аркадию Лазаревичу доверялись к рассмотрению всё более сложные дела. Но разбирательств деликатного свойства ему пока, по каким-то причинам, не поручали. Это были те малопонятные неискушённому новичку случаи, когда «в порядке исключения» требовалось, например, во что бы то ни стало увести от ответственности кого-либо из преступивших закон высокопоставленных лиц или их нашкодивших отпрысков, спасти от скамьи подсудимых какого-нибудь «повязанного» дружбой с власть имущими деятеля теневой экономики или просто разрешить гражданско-правовую тяжбу в пользу «нужного» человека или такой же «нужной» организации. А поскольку подобные «деликатные» дела возникали в этом ничем не отличающемся от других судебном органе практически ежедневно, то жизнь в очередной раз наглядно показала честному и пока ещё принципиально неподкупному Аркадию, насколько условно в его любимой стране понятие «все равны перед законом» и насколько, оказывается, сильно в святая святых правосудия так называемое «телефонное право»: слишком часто судьбу человека здесь решает не буква и дух закона, а звонок «сверху» с просьбой, иногда довольно настоятельной. Если вообще не с прямым требованием. «Наверху» же, как очень скоро выяснилось, настолько много персон, отказать которым невозможно без ущерба для своей карьеры, что правосудием в его классическом понимании повседневную судебную работу

можно было назвать лишь с большой натяжкой.

Особенно коробила принципиальную душу Аркадия профанация с тайной совещательной комнаты. Это помещение чаще всего – кабинет судьи, куда он с народными заседателями удалялся для вынесения приговора по уголовному делу или решения по гражданскому. По идее вердикт должен был рождаться взаперти при отключенном телефоне, тем самым полностью исключив контакты с внешним миром. В этом предполагалась безусловная гарантия независимости судей. Но, во-первых, для написания иных приговоров требовались целые недели и судьи были вынуждены, хочешь не хочешь, а прерывать работу и покидать совещательную комнату хотя бы затем, чтобы сходить домой переночевать, либо ограничиваться для оглашения в зале суда написанием лишь резолютивной части приговора, что делало его неполным, а значит – незаконным. А во-вторых, вынесение решений по «деликатным» делам, порученным тому или иному судье, конечно же тщательно контролировалось по телефону или даже посредством

прямого контакта начальством, что опять-таки исключало тайну совещательной комнаты.

Под гнётом не лучших впечатлений, полученных за время безупречной работы в прокуратуре, а затем и в суде, началось нечто вроде раздвоения личности многообещающего специалиста-патриота с большим потенциалом и лучшими устремлениями. Слишком многое, оказывается, выступало против его человеческой и профессиональной порядочности: общее несовершенство законодательства, изначально порочная правоохранительная система с повседневными злоупотреблениями в ней, и даже, страшно подумать, сама государственная машина в целом, позволяющая партийным бонзам и другим высокопоставленным лицам подминать под себя и подменять собою правосудие каждодневно и безнаказанно.

Так что же всё-таки главенствует в стране, – уже риторически чаще и чаще спрашивал себя Аркадий, – диктатура закона или диктат личностей, принадлежащих к когорте «сильных мира сего»? И от чего больше зависит в подавляющем множестве случаев строгость судебного приговора – от степени тяжести преступления или от степени важности персоны, это преступление совершившей? Ну, неужели мы менее цивилизованны, чем любая из капиталистических стран – наших прямых антагонистов?

К растущему его разочарованию в окружающей действительности всё настойчивее присовокуплялся парадоксальный, граничащий с откровенной еретичностью вывод: та законность, на которую уповает большинство населения страны, не очень-то касается «избранников» народа, от имени народа же этой страной управляющих. Аркадий пришёл к крамольному, но твёрдому убеждению, что сложившаяся к настоящему моменту система не имеет права называться общенародным правовым демократическим государством; что истинная, в отличие от декларируемой помпезно-плакатной, идеология государства, в котором он родился, учился, живёт и работает, насквозь фальшива, антинародна по своей сути и здравый смысл просто вопиёт о смене этого абсурдного режима на более человечный. Однако открыто порвать с системой, обманувшей его в лучших чувствах, Аркадий пока не решался…

Третий персонаж Крутого Яра того дня по имени Андрей внешне ничем особо не выделялся, разве что заметно меньшим, чем у двоих его друзей, ростом при довольно широких плечах и крепких руках мастерового человека. Но и он был по-своему привлекателен. Не сходившая с его лица приветливая улыбка и спокойный, открытый, доброжелательный взгляд внушали безотчётное доверие. Незатейливый в манерах, он и одет был предельно просто: линялые куртка-ветровка и джинсы, на ногах – кеды отечественного производства. Всё это в сочетании с некоторыми другими приметами позволяло безошибочно угадать в нём представителя рабочего класса.

Сын шофёра, Андрей уже в десятилетнем возрасте умел управлять автомобилем, сначала сидя на коленях отца, а затем и самостоятельно. Будучи от природы низкорослым и худеньким, он не мог просто взять да самоутвердиться в мальчишеской среде с помощью кулаков. Поэтому, в стремлении не быть вечно обижаемым сверстниками, своим детским умом парнишка упорно искал способа заставить себя уважать. И такой случай однажды представился. На школьном дворе часто оставался без присмотра, иногда с незаглушенным мотором грузовик, регулярно привозивший продукты в школьную столовую. В один из солнечных весенних дней на большой перемене, когда весело гомонящая толпа учеников высыпала во двор, Андрюха Селиванов на глазах у всех залез в кабину, повернул оказавшийся на месте ключ зажигания, нажал на стартёр и, выжав сцепление, включил скорость. Затем, немного поддав газу, выключил ручной тормоз, медленно, как учил отец, отпустил педаль сцепления и… поехал! Десятки пар глаз застыли в немом восторге. Это был триумф! Но настоящий триумф долгим не бывает. Не справившись с управлением громоздкой машиной, незадачливый угонщик врезался в ближайший столб и, не успев покинуть место совершения первого в своей жизни подвига, был крепко бит подоспевшим рассерженным водителем грузовика. С того дня Андрей стал одним из самых авторитетных пацанов не только своего класса, но и всей школы. Положение обязывало, несмотря на далёкую от богатырской комплекцию, принимать активное участие в нередких междусобойных драках со сверстниками из параллельных классов, а позднее – улиц и дворов. Отсутствие природных данных кулачного бойца компенсировалось растущим стремлением теперь уже не потерять так трудно завоёванный авторитет, постоять за себя, не выглядеть гадким утёнком в глазах девчонок, начинавших проявлять к нему всё больший интерес.

В седьмом классе, здраво подчиняясь насущной необходимости развития и укрепления лучших мужских качеств, Андрюха впервые пришёл в спортивный зал при Доме культуры, где старенький, но бодрый тренер-универсал дядя Анастас воспитывал районных и областных чемпионов по боксу, классической и вольной борьбе. Оказавшись удивительно способным, трудолюбивым и результативным учеником, заслуженно быстро сделавшись одним из любимцев дяди Анастаса и кумиром местной публики, Андрей неизменно выигрывал детско-юношеские спортивные соревнования в наилегчайшем весе по боксу и вольной борьбе. Тренировался с упоением, одинаково легко осваивая такие вроде бы неодинаковые виды спорта.

К пятнадцати годам, окончив восьмилетнюю школу и поступив учиться

на шофёра-профессионала, это был уже опытный спортсмен-боец, уверенный в себе, способный без особого труда отбиться от группы уличных хулиганов. В его манерах, походке, движениях появилось спокойное достоинство, взгляд и интонация голоса при общении с кем бы то ни было стали снисходительными и в то же время были неизменно приветливыми. Прилепившаяся было во время учёбы в профтехучилище кличка «Клоп», намекавшая на маленький рост, надолго отпала сразу же после того, как однажды осмелившиеся публично, при девчонках, её произнести двое здоровяков были молниеносно и красиво нокаутированы Андреем. Но, он же и первым предложил им помириться, продемонстрировав кроме силы кулаков ещё и добрый нрав. Однако далеко не всегда Андрею удавалось контролировать свои эмоции. Иногда в драке им овладевал какой-то непонятный экстаз, когда он в неописуемом восторге, с наслаждением крушил подряд всё и вся вокруг. Забывшись, Андрей подчас проявлял необъяснимую жестокость не только к соперникам, но и просто окружающим, попавшим под горячую руку. В чём потом каждый раз искренне раскаивался.

Когда подошла пора служить в армии, он уже вовсе небезосновательно надеялся, что будет не самым простым военным автомобилистом. Надежды оправдались: профессиональные водительские права, первый взрослый разряд по двум видам спорта, уверенность в себе и сообразительность новобранца Селиванова сыграли свою роль – Андрей был направлен в школу сержантов автослужбы. Вернувшись в свой полк через четыре месяца, он незаурядным мастерством в езде, безукоризненным знанием техники, исполнительностью и аккуратностью сразу же привлёк внимание самого Полковника, чьим персональным водителем, без колебаний отказавшись от должности заместителя командира автомобильного взвода, и прослужил весь оставшийся до демобилизации срок. Часто бывая с Полковником в разъездах не только по его служебным, но и другим делам, Андрей, выполняя поручения «шефа», иногда подвозил его домочадцев по их надобностям, в том числе и смазливенькую Полковникову дочку. Между молодыми людьми постепенно зародилась и переросла в нечто большее взаимная симпатия. Дело закончилось свадьбой, рождением ребёнка и постоянной пропиской Селиванова после увольнения со службы в запас в этом городе.

Поработав некоторое время таксистом, Андрей по настоянию и с помощью тестя окончил вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи и поступил учиться на дневное отделение Лесогорского автомобильно-дорожного института. Но, после рождения второго ребёнка, ощутив стеснённость в материальных средствах на содержание растущей семьи, бросил учёбу, к которой и не испытывал большого интереса, вернулся на прежнюю работу и посвятил себя исключительно зарабатыванию денег. Трудился на износ, и однажды ночью, от усталости задремав за рулём, сбил пешехода, а когда тот пришёл в чувство, непонятно даже для себя самого зачем, ещё и жестоко избил его. Влиятельные знакомства тестя помогли Андрею избежать тюрьмы, но из таксопарка ему пришлось уйти. Водительские права при этом удалось всё же каким-то образом сохранить.

Устроившись вскоре на работу «гармонистом» – водителем городского автобуса «Икарус», в шоферской среде именуемого гармошкой из-за мехообразного соединителя-перехода между двумя салонами, Селиванов быстро освоился на новом месте. О высшем образовании и соответствующих этому уровню образования должностях уже не помышлял, но неизменно значился в числе победителей социалистического соревнования, к каждому большому празднику награждался почётными грамотами и поощрялся денежными премиями. Зарабатывал он примерно вдвое больше, чем его друзья – судья Аркадий и журналист Иван вместе взятые, но вынужден был ощутимую часть своей зарплаты тратить на покупку запасных частей для автобуса, являвшегося собственностью госавтопредприятия. Проще говоря, Андрею и его коллегам-водителям за их «кровные» деньги продавались со склада именно те запчасти, которые через органы Главснаба государство в плановом порядке выделяло автопарку за государственный же счёт. Куда уходили вырученные таким образом суммы, администрация предприятия коллективу не докладывала. Недовольных просто-напросто вынуждали увольняться. Андрей знал, что подобное творится и в других автопарках, но не считал себя способным справиться с этим безобразием. Тем не менее, он надеялся, что наступят лучшие времена, а разъеденная двойной бухгалтерией и двойной моралью экономическая система рухнет и появится новая, которая позволит честным людям жить так, как они того заслуживают.

И час настал!

Кардинальная, направленная на невиданную либерализацию перестройка жизни советского общества, объявленная новым партийно-государственным руководством на XXVII съезде КПСС в апреле 1985 года, стремительно набирала силу, ломала стереотипы не только в экономике и политике, но и в сознании людей, несколько поколений подряд живших в рамках одной-единственной, обязательной для всех идеологии. Средства массовой информации активно состязались между собой в доказывании преимуществ нового мышления и наперебой ратовали за ускорение в социально-экономическом развитии страны.

И в этом захлёбывающемся от восторга общем хоре славословий явно подзуживающе-провокационно звучала провозглашённая первым лицом государства⁷ доктрина, согласно которой в стране отныне разрешалось всё, что прямо не запрещено законом, то есть – многое из того, за что несть числа инициативных и неглупых, зачастую талантливых людей в своё время угодило за решётку. Почему провокационно, да ещё и «подзуживающе»? Да потому что отсталость и противоречивость, а нередко и абсурдность многих советских законов, сквозь прорехи которых безнаказанно проскальзывало неимоверное множество правонарушений и ранее-то, а теперь – особенно, провоцировали немало умов – от примитивно порочных до иезуитски изощрённых – на действия, никак не совместимые ни с правом, ни с элементарной моралью.

Однако, всеобщая эйфория от нахлынувшей вдруг почти не лимитируемой свободы надолго притупила какую-либо бдительность и адекватность массового сознания. Джинн, уже второй раз в этом столетии в

этой стране (первый был в 1917 году⁸), вырвался из бутылки…

… Теперь, когда спустя три года после своего начала Перестройка неопровержимо доказала необратимость вызванных ею перемен, даже самым закоренелым скептикам стало ясно: возврата к прошлому не будет. Любой более-менее на что-то способный, энергичный и амбициозный, не обязательно при этом высокообразованный и высококультурный житель страны при достаточном желании может теперь стать миллионером, общественным деятелем какого угодно уровня, и, наконец, если очень повезёт – даже и главой если не государства, то хотя бы какой-то его части, либо доходного или просто солидного его ведомства. Новая демократия открывала каждому из хоть в какой-то мере достойных людей широчайшие горизонты, огромнейшие перспективы. А ведь трое приятелей с Крутого Яра имели все основания считать себя не худшими представителями советского народа.

Романтический восторг настолько овладел стоявшими на обрыве друзьями, что им хотелось сейчас обнять весь мир. Свежий речной воздух

пьянил. Дышалось легко и свободно.

Свобода! Слово, которое наши герои с детства ежедневно слышали по