Часть 3. Война

В отличие от большинства своих товарищей по колымской ссылке долго дышать воздухом свободы в Благовещенске Кручинину не довелось. Несколько дней спустя он был вновь арестован местной полицией. Подвела собственная неосторожность – в порыве откровенности проболтался о своём настоящем прошлом одному из участников перехода.

Вместе с другим беглым балтийским матросом Алексеем Кузнецовым, Михаил был отправлен для разбирательства сначала в С-Петербург, а затем и в Кронштадт. Там его конечно же опознали и снова судили, однако наказание оказалось довольно мягким – служба штрафным солдатом в Сибири. Другими словами, 23-летнего бывшего матроса вновь взяли на военную службу, теперь уже по призыву (призывной возраст в те годы исчислялся с 21 года). Уже в январе 1912 года, то есть ровно через год после окончания колымской ссылки, М.Д.Кручинин прибыл в свою часть – 13-й Сибирский стрелковый полк, располагавшийся тогда на станции Песчанка возле г. Читы в Забайкалье [16. С. 12].

Понятие «штрафной солдат» в те годы имело несколько иное содержание, чем в последующие советские времена. Из «штрафников» не формировали отдельных рот или батальонов для использования в наиболее опасных ситуациях или на самых трудных и грязных работах. «Штраф» Михаила Кручинина заключался лишь в том, что для присмотра за ним в подразделении, где он служил, был назначен «дядька» из числа наиболее надёжных старых солдат.

Впрочем, это относительно неполноправное положение продолжалось для него не так уж долго. Слишком высокой рабочей квалификацией обладал тогда Михаил, чтобы тянуть лямку обычного строевого солдата в дореволюционной русской армии, рядовой состав которой комплектовался в основном из малограмотных или вообще безграмотных молодых крестьян. Как пишет сам М.Д.Кручинин в своей автобиографии, «понемногу ко мне привыкли и передали в нестроевую роту младшим мастеровым, я же, со своей стороны, всё проделал, чтобы попасть вертелой в полковую штабную литографию², и меня туда взяли» [16. С. 13].

Работа в литографии существенно расширила круг общения Кручинина. Мастерскую часто посещали штабные офицеры, прибывали с поручениями представители различных частей и подразделений полка, появлялись и гражданские лица. Вскоре ему стало известно, что в полку служат ещё несколько таких же штрафных матросов, с которыми он, конечно, не преминул познакомиться. Они, в свою очередь, свели его с тремя офицерами, которых сам М.Д.Кручинин называет демократами. Этим знакомством Михаил и объясняет очередной свой арест, на этот раз – за хранение нелегальной литературы, которой являлись найденные у него брошюры антибуржуазного и антицаристского содержания: «Пауки и Мухи» Вильгельма Либкнехта³, «Кровавое воскресенье» и «Революционный календарь» [16. С. 13]. Тем самым Кручинин явно даёт понять, что указанная литература попала к нему именно от этих офицеров.

Среди последних, кстати, оказался ещё один будущий советский деятель Дальнего Востока, имеющий непосредственное отношение к истории нашего города – Владимир Петрович Виноградов. В 1922-1923 годах он занимал должности Свободненского уездного военного комиссара, зампредседателя уездного ревкома, а потом и его председателя. К моменту написания М.Д.Кручининым своей первой автобиографии (1938 год), Виноградов уже работал в Хабаровске, в Далькрайсобесе.

Михаил Дмитриевич называет его в своих воспоминаниях подпоручиком⁴, однако столь низкое звание вызывает сомнение, ведь Виноградову в 1913 году было уже за тридцать, причём в созданном десять лет спустя именном списке состава президиумов губернских и уездных революционных комитетов Дальнего Востока отмечалось, что до 1914 года он «служил в армии на командных должностях до командира включительно» [12]. Неясно, правда, до какого именно командирского уровня он успел тогда дослужиться, но вряд ли его положение соответствовало званию подпоручика. Возможно М.Кручинин просто утаил действительный дореволюционный воинский чин Виноградова, чтобы не спровоцировать повышенный интерес к нему советских органов безопасности, ведь на дворе стоял трагический «расстрельный» 1938-й год.

Тот факт, что М.Д.Кручинин был арестован за хранение революционной литературы вовсе не является свидетельством его принадлежности уже в тот период к партии большевиков. По документам, членом компартии он станет только в 1920 году. В.П.Виноградов вступит в неё годом раньше. Видимо, Михаил вовсе не случайно называет в автобиографии своих знакомых офицеров демократами. Возможно, они являлись тогда представителями или сторонниками меньшевистской части РСДРП⁵ (российской социал-демократической рабочей партии), поскольку в названиях других российских социалистических партий слово «демократическая» не использовалось.

Как бы там ни было, состоявшийся дивизионный суд приговорил Михаила Кручинина к шести месяцам дисциплинарного батальона, размещавшегося тогда в г. Иркутске, но полного срока наказания ему отбыть там не удалось – началась Первая мировая война. Таким образом, в дисбат он попал весной или в начале лета 1914 года. Но даже в дисциплинарном батальоне Кручинин недолго тянул лямку простого солдата. Командованию выгоднее было использовать его по имеющейся у него рабочей специальности. Однажды Михаила послали в качестве слесаря ремонтировать нефтяной мотор в типографии Штаба иркутского военного округа. С работой он, естественно, справился на отлично и был оставлен там вплоть до самой отправки своего полка на фронт, к которому присоединился, когда тот уже проходил эшелонами через город Иркутск.

Последнее, согласно автобиографии Михаила Дмитриевича, произошло 27 июля [16. С. 14] (по старому стилю), однако эта дата, по-видимому, сдвинута у него, как минимум, на месяц назад. На это указывает, в частности, тот факт, что первый бой полка под Гройцами Кручинин датирует серединой августа, хотя на самом деле тот произошёл 10 октября (27 сентября по старому стилю). К тому же выводу подталкивает и наличие среди документов Российского государственного военно-исторического архива приказа по 13-му Восточно-Сибирскому полку, изданного в посёлке Песчанка 18 августа 1914 года по поводу возвращения из Владивостока одного из его офицеров – Алексея Николаевича Луцкого [22]. Существование этого приказа подтверждает, что 18 августа (по старому стилю) полк всё ещё находился на месте своего постоянного расквартирования в Забайкалье.

В Варшаву, на театр военных действий, первые эшелоны 2-го Сибирского армейского корпуса, в состав которого входил 13-й Сибирский стрелковый полк, начали прибывать лишь к началу октября 1914 года. Здесь, в самом сердце Польши⁶, Михаилу Дмитриевичу Кручинину сразу же пришлось поучаствовать в одном из крупнейших сражений Первой мировой войны – Варшавско-Ивангородской операции.

Предыстория этих событий состояла в следующем: нанеся в августе-сентябре 1914 года поражение русским войскам, наступавшим на Восточную Пруссию и отбросив их назад, германское командование поспешило оказать помощь своему союзнику – Австро-Венгрии, войска которой терпели в это время, под ударами русской армии, настоящую военную катастрофу в Галиции. Для этого из Восточной Пруссии и центральных районов Германии было переброшено несколько немецких корпусов, которые нанесли удар с запада в самый центр Польши, чтобы вбить клин между Восточно-Прусской и Галицийской группировками русских сил для последующего окружения и разгрома обеих. Острие этого клина, состоявшее из трёх корпусов, было нацелено на Варшаву. В начале октября (по новому стилю) ему навстречу выступил только что прибывший на Северо-Западный фронт из Иркутского военного округа 2-й Сибирский корпус.

В начавшихся с 10 октября под Гройцами ожесточённых многодневных боях этот корпус понёс огромные потери⁷ и, под натиском вдвое превосходящих сил противника, вынужден был отступить почти к самой Варшаве. Но уже 18-го числа русская армия, подтянув резервы, перешла в решительное контрнаступление и вскоре отбросила немецкие войска на их исходные позиции.

В одном из боёв под Гройцами Михаил получил ранение и был «отправлен в Варшаву на излечение» [16. С. 14]. Неясно, правда, как это случилось, ведь он являлся тогда нестроевиком и должен был находиться в обозе полка. Впрочем, в условиях вражеского наступления даже обоз мог легко оказаться в зоне боёв. Не исключено также, что он стал жертвой артиллерийского обстрела или атак с воздуха немецких аэропланов.

Стать героем той войны М.Д.Кручинин явно не стремился. Этому противоречили прочно усвоенные им к тому времени от друзей-социалистов интернационалистские убеждения. На страницах его автобиографии (написанной, правда, в ожидании почти неминуемого ареста в 1938 году) полностью отсутствуют свидетельства о наличии у него каких-либо патриотических чувств к царской России. Основным мотивом его поведения в первые военные годы стало стремление выжить, что для солдата-фронтовика в условиях интенсивных военных действий являлось задачей тогда почти невыполнимой.

После выхода из госпиталя, Михаил «несколько раз дезертировал … из части, но всё попадался при облавах в Питере». Его товарищ и, по-видимому, политический наставник в полку В.П.Виноградов вообще, по словам М.Кручинина, ещё «под Гройцами ушёл в плен к германцам». «Я и хотел тоже попасть в плен, – без всякого стеснения продолжает далее Кручинин – да струсил, что убьют» [16. С. 14].

Такое странное, на первый взгляд, признание попало в его воспоминания 1938 года, конечно же, не случайно. Оно диктовалась позицией партии, к которой он в тот момент принадлежал. С самого начала Первой мировой войны большевики объявили её несправедливой и империалистической, выдвинув лозунги «поражения своего правительства» и «превращения войны империалистической в войну гражданскую». Придя к власти, они постарались заклеймить позором это событие мировой и отечественной истории. Сдача в плен на той войне оценивалась компартией положительно, как форма протеста против неё.

Таким образом, слова Михаила Кручинина о готовности в 1914-1915 годах перейти к немцам можно считать лишь способом показать руководству партии свою постоянную приверженность её политической линии и неприятие старого режима. Между тем, ссылка на то, что ему мешал сдаться страх смерти, выглядит очень сомнительной, поскольку на фронте шансов быть убитым во много раз больше, чем в плену. Гораздо вероятнее, что пойти на этот шаг ему не позволило всегда свойственное русскому солдату отвращение к плену.

Несмотря на все попытки Кручинина избежать непосредственного участия в военных действиях, ему всё же пришлось ещё раз оказаться на пути наступления германских войск. Это случилось в сентябре 1915 года в болотах под г. Митава (в Латвии, недалеко от Риги), где он был серьёзно контужен (видимо от разрыва снаряда). Вполне вероятно, что ему, в наказание за дезертирство, как штрафнику пришлось сражаться там с немцами в самых первых рядах.

Однако вскоре после этого случая Михаилу наконец-то улыбнулась удача. На лечение он был отправлен в 172-й эвакогоспиталь в Москве, где пролежал целых полгода, а затем, тоже на шесть месяцев, был отпущен в отпуск по болезни. Таким образом, благодаря своей контузии М.Кручинину удалось избежать участия в наиболее кровопролитных сражениях на русско-германском фронте весной-летом 1916 года. Конечно, и после истечения срока отпуска он вовсе не собирался возвращаться в свою часть, продолжая работать слесарем на заводе «Первиайнен» в Петрограде, где и был захвачен осенью 1916 года при очередной облаве на дезертиров.

Это был уже далеко не первый такого рода случай в солдатской биографии Михаила Кручинина, но теперь ситуация выглядела совсем по-другому. На этот раз он не сбежал с фронта, а просто просрочил (якобы случайно) свой отпуск, предоставленный ему командованием на совершенно законных основаниях. Благодаря этому обстоятельству Михаилу довольно легко удалось убедить конвой отпустить его под обещание, что он тут же сам явится к воинскому начальнику для отправки в часть. Сразу после этого он провернул небольшую аферу, пользуясь тогдашней неразберихой в делах военного ведомства и руководствуясь природной смекалкой, воспитанной на флоте с юных лет сообразительностью и немалым уже жизненным опытом.

Свои действия Кручинин описывает следующим образом: «… я конечно иначе сделал – поехал в Москву, где в Кротовских казармах сообщил, что я документы отпускные потерял, и что мне надо возвращаться в часть (конечно не в пехоту). Я сказал ту часть, в которой был мобилизован из запаса мой брат Константин, то есть 2-я батарея 1-го Финляндского артдивизиона, куда меня и направили в качестве орудийного фейерверкера⁸…» [16. С. 15]. Конечно, в артиллерии Михаил никогда не служил, но само устройство трёхдюймовок, которыми была вооружена данная батарея, знал довольно хорошо, поскольку во время отпуска успел поработать на сборке таких орудий (правда, не колёсных, а морских) в артиллерийском цехе Путиловского завода.

Ко времени прибытия Кручинина, в декабре 1916 года, батарея стояла на позиции возле небольшого западно-украинского городка Тернополя (Юго-Западный фронт). Брат, служивший в ней младшим шорником, вместе со своим друзьями, в тайне от начальства (по ночам), наскоро выучили его сносно ездить на лошади, что для унтер-офицера-артиллериста было умением обязательным, после чего представили командиру батареи. Тот, узнав о слесарной профессии Михаила, сначала поручил ему отремонтировать сломанные орудия, с чем он, ясное дело, справился в самом лучшем виде. Убедившись в отличном знании М.Кручининым матчасти, комбат доверил ему пост фейерверкера (командира расчёта) первого орудия. Это было уже в начале февраля 1917 года [16. С. 17].

Русская артиллерия на позиции. 1914 г.

Недостаточное, поначалу, усвоение специфических артиллерийских команд и функций командира расчёта Михаил компенсировал доскональным знанием орудия и быстро завоёванным моральным авторитетом среди своих солдат. Однако судьба не дала ему возможности проявить свои новообретённые навыки в военных действиях на российско-германском фронте. Наступала эпоха революционных бурь.