«…3-го июля с.г. мы неожиданно получили приказ о выступлении с выжидательной позиции прямо в бой, перед нами лежал 50-клм. марш. Все с напряжением ждали, когда мы вступим в бой. На марше все машины шли очень хорошо и трудно было нашему экипажу сделаться отстающим и потерять право участия в бою. Прийдя на исходную линию немедленно было сброшено все с машины, пушки и пулеметы вытерты и через 20 минуть машины уже вышли в бой. Подходя к противнику, которого не могли определить где он, большинство экипажей ехали с открытыми люками и так как впервые приходилось встретится в бою, и когда самураи открыли ураганный огонь, то здесь уже было все ясно и сам противник был обнаружен. Проходя вглуб противника все машины, а также и наш танк шли очень с большой скоростью и несмотря на то, что со стороны наших танков не было достаточного огня, противник был уничтожен и сломлен морально – ходом наших могучих машин. Проходя передовые линии противника в время атаки в наш танк было нанесено 4 прямых снаряда, которые из них попали – один в лобовую бронь, разбил сварку, 2-й прямой недалеко от ниши башни пробил 2 стенки, 3-й сбил сварку передних люков (петель) и последний прямой в борт, пробив бензобак и разорвался в моторе. Машина внезапно вспыхнула огнем, мы вынуждены были покинуть танк, неуспев нечего взять с собой, в танке был ранен мех. вод. т. Волошин. Когда выскочили из машины по нас был открыт пулеметный огонь, которым я и башеный стрелок сразу были ранены. Выскочили не вместе, а примерно метров в 20 один от одного, двигаться назад возможности не было, так как огонь не давал возможности подняться. Я лежал около танка метров в 15, который горел. Пролежав примерно 1 час по направлению к нам шли 12 японцев, которые подбирали своих раненых и двигались на нас. Мне нечего нельзя было сделать, как вытащить наган, взвести и положить под грудь и леч лицом вниз, раскинув руки в стороны. Когда ко мне подошли, конечно трудно описать то состояние, в котором я находился, но все же внешний вид сделан мной в это время не обратил никакого внимания на самураев и они видимо посчитали меня убитым. Подойдя к башенному, они услышали его стон и вытащив его револьвер застрелили. Я после этого, когда они скрылись имел целью продвигаться только к рике, т. е. глубже им в тыл, так как выхода иного никакого не было. Когда проходил эскадрон их конницы за склон горы, я пополз к ним в след и сразу же скрылся в овраге в комыше, оттуда к вечеру добрался ползком маскируясь в реке в кусты. Просидев до ночи, я начал двигаться по направлению обратно, но артелерийский огонь и пулеметная стрельба сбила меня с курса и я попал на левый флан за «Развалины» и только на 3 сутки я пришел в часть…».

.

Вверху: согласно сообщениям японских новостных агентств «Домэй» и «Кокуцу» в боях 28–29 мая 1939 года японскими войсками было взято девять пленных – четверо красноармейцев РККА и пятеро цириков 6-й кавалерийской дивизии МНРА. Снимок сделан, предположительно, 29 мая В центре; вероятно, младший политрук Александр Комаристый.

Справа: двое пленных монгольских солдат.

Фотографии сделаны 28–29 мая в районе Номон-Хан – Бурд-Обо и опубликованы в первых числах июня 1939 г. в англоязычных газетах «Manchurian Daily News» и «Peking Chronicle». Публикуются по РГВА ф.32113 оп.1 д.291

Пленных было мало. Японские документы, как правило, сообщают, что экипажи подбитых и сгоревших танков и бронеавтомобилей сопротивлялись до последнего и упоминают о захвате пленных как о явлении исключительно редком.

Тем не менее пленные были. Около 7 часов утра 9 бронеавтомобилей 234-го автобронебатальона 8-й мотобронебригады атаковали окапывавшийся 1-й батальон 71-го пехотного полка. В ходе боя был захвачен по крайней мере один член экипажа одного из подбитых бронеавтомобилей.^[15] Из плена он не вернулся. Через полтора часа, около 8.15-8.30, позиции 2-го батальона 72-го пехотного полка атаковали 8 танков БТ-5 3-ей роты 24-го танкового батальона 11-й танковой бригады, под командованием старшего лейтенанта М.П. Филатова. При этом один из танкистов, по советским данным пропал без вести, а по японским – был взят в плен.^[16] Однако изучение списков потерь 24-го батальона, составленных после завершения боев на Баин-Цагане показывает, что батальон 3-го июля не имел потерь пропавшими без вести – все убитые были найдены и похоронены. Вероятно, этот танкист был убит вскоре после пленения.

Во второй половине дня в сражение постепенно втянулись 16-й и 45-й танковые батальоны 11-й танковой бригады и 247-й автобронебатальон 7-й мотобронебригады. Все эти части понесли тяжелые потери, в том числе пленными. Механик-водитель 16-го отдельного танкового батальона отделенный командир Борис Евдокимов в ходе атаки позиций 26-го пехотного полка был вынужден покинуть горящий танк и с тяжелыми ожогами был взят в плен: «…меня самураи взяли, связали руки и ноги проволокой и закрутили газовцами…». Еще двое танкистов, механик-водитель младший комвзвод Федор Лукашек и башенный стрелок красноармеец Афанасий Гермашев входили в экипаж БТ-5 45-го отдельного танкового батальона. Их танк во время атаки батальоном японских позиций на горе Баин-Цаган, оторвавшись от своей роты, прорвался в глубину неприятельской обороны. Здесь он был обстрелян пулеметным огнем, на танке загорелись брезенты и шинели. Командир танка (имя его установить не удалось) предположительно покинул горящую машину и был убит вне танка, люк башни остался открытым. После этого прослуживший в армии менее года красноармеец Гермашев остался фактическим командиром танка и начальником старшего по званию механика-водителя Лукашека, однако реально ситуацию он контролировать не мог. Лукашек задним ходом загнал танк в старицу реки Халхин-Гол, где он забуксовал и заглох; механик-водитель считал что он таким образом спас машину от захвата противником в исправном состоянии. Экипаж был взят в плен и немедленно сильно избит японцами, по свидетельству Федора Лукашека «Когда самураи вытащили из танка башенного стрелка Гермашева, после меня, то стали издеваться над ним, связали руки проволокой и ею же связали глотку так, что Гермашев не был даже в сознании. Самураи вместо воды сыпали в рот и в глаза песок, Гермагиев был весь синий от самурайского издевательства». Судя по имеющимся данным о расположении японских частей на Баин-Цагане, Гермашев и Лукашек были взяты в плен в расположении 10-й роты 3-го батальона 64-го пехотного полка (командир роты капитан Готоо Тикаси).

В 14.50 японцев атаковал и 247-й автобронебатальон: «…не доходя полтора-два километра до переднего края обороны противника, командир батальона остановил батальон, с целью уточнить наблюдением расположение противника. В это же время к батальону подъехал комдив Жуков, приказав командиру батальона – выполнять задачу немедленно».^[17] Во время атаки командирский бронеавтомобиль был подбит и загорелся, командир батальона майор Владимир Стрекалов получил сильные ожоги и в бессознательном состоянии был взят в плен.

Обследование поля боя после отхода японцев за Халхин-Гол показало, что несколько красноармейцев и командиров в ходе боя были взяты в плен, но убиты японцами после пленения. Так, из числа экипажей бронемашин 247-го отдельного автобронебатальона майора Стрекалова, были найдены трупы политрука Дмитрия Викторова, которому японцы «выкололи глаза, искололи штыками всю грудь», башенного стрелка красноармейца Григория Челомбитко, которого «положили на носилки, пронесли 100 метров, после чего отрубили голову», по другим данным – «замучили ударами в лицо и уже мертвому отрубили голову» и старшины Братовского, которого «изрезали тесаками до смерти».^[18] В послевоенных интервью японцы, как правило, утверждали, что захваченных на Баин-Цагане пленных не убивали. Так, например Нисикава Масаюки, по состоянию на 3 июля 1939 года майор и командир 1-го батальона 72-го пехотного полка, рассказывал, что трое танкистов (рядовых или младших командиров), взятых его батальоном, были эвакуированы в тыл.^[19] Тем не менее, ни один из танкистов, захваченных в расположении 1-го батальона 72-го пехотного полка, из плена не возвратился.

Несколько ранее переправы основных сил 23-ей пехотной дивизии через Халхин-Гол, 2 июля, в наступление на правом берегу перешел и «отряд Ясу-ока» (64-й пехотный полк, 3-й и 4-й танковые полки и 2-й батальон 28-го пехотного полка). Ему противостояли батальоны 149-го мотострелкового полка, 9-я мотобронебригада и 175-й моторизованный артиллерийский полк. Наиболее сильные удары вечера 2 июля и наступившей ночи пришлись по позициям 149-го полка, и расположенным в его боевых порядках батареям 175-го артиллерийского полка. В ходе боя несколько десятков красноармейцев этих полков отбились от своих отступивших подразделений. В течение следующих двух суток они, поодиночке и группами, бродили по степи, пытаясь выйти из расположения противника. Большинству это удалось, часть погибла в стычках с японцами и баргутами, но не менее 15 человек были пленены.

Злоключения одной из таких групп, состоявшей из пяти красноармейцев 149-го мотострелкового полка (Егора Валова, Тимофея Воронина, Ивана Давыдова, Ивана Клейменова и Мефодия Шияна), описал Тимофей Воронин:

«2 июля я попал в окружение японских самураев, нас окружили самурайские танки и ночью я отбился от своих и очутился с пятью человеками из пехоты. Всю ночь до рассвета искали выход к реке, но не могли найти и мы решили на день замаскироваться, ночью опять продвигаться. Дождались ночи и стали продвигаться, шли всю ночь, на рассвете впереди мы увидели самурайские машины, и мы решили опять замаскироваться и сидя в камыше решили продвигаться к своим, но нас заметил самурайский броневик и стал за нами наблюдать и мы все же [начали] продвигаться, но впереди себя заметили самураев. В одной лощине мы стали обсуждать в какую сторону продвигаться, но вдруг подошла японская машина и самураи набросились на нас, связали нам руки так, что руки вспухли, посадили в машину и везли в тыл, ширяли ногами».

Где-то рядом бродила, скрываясь от японцев, и вторая группа из пяти человек, в которую входили красноармецы 149-го мотострелкового полка Петр Акимов и Григорий Топилин и младший комвзвод 175-го моторизованного артиллерийского полка Петр Еремеев. Эта группа, как и предыдущая, к утру 4 июля оказалась в районе сосредоточения японских танковых частей и повторила ее судьбу:

«Я, красноармеец Акимов Петр Степанович, части 5987 3-го батальона взвода связи прибыл на фронт 28 мая. Окружен был японцами 2 июля ночью и попал в плен 4 июля. Наш батальон был окружен все 2-е число танками и пехотой, был дождь, ночь темная и мне было дано приказание комиссаром батальона ехать на машине в тыл, когда он подбежал к моей машине и сказал: машину гони в тыл, я тут же поехал, но был окружен противником, дорогу они перерезали. Еще ко мне был прикреплен курсант ездить практически, был вместе со мной и при окружении я был с дороги сбит, заблужден и машину у меня разбило и окружали танками, пехотой, по нас открывали огонь, ну и мы открывали огонь, но пока до последних патронов и пришлось отступить. К утру мы оказались в тылу у противника и мы стали искать где бы замаскироваться. Нашли осоку и замаскировались 3 числа до ночи и ночью обратно пошли, блудили всю ночь, никак не могли выйти. Утром смотрим обратно кругом ихние войска, находить стали обратно маскировку и так было время к обеду. Один из нас, отделенный командир, вышел из этой осоки на бугор, его заприметили с наблюдательного пункта и прибыло японцев человек 40, окружили нас, но нам нечем было обороняться, было 3 винтовки, патрон не было. Из них одна винтовка была без штыка, нас было 5 человек, нас по одному посвязали и пешком повели, а одного из нас ранили в плечо, насквозь пуля вылетела…».

В ходе отражения первого удара группы Ясуока на правом берегу Халхин-Гола произошел еще один эпизод, восстановить обстоятельства которого пока не удалось. 3 июля были взяты в плен командир взвода учебной роты 406-го отдельного батальона связи лейтенант Георгий Еретин и шофер той же части красноармеец Филипп Самойлов. Есть основания предполагать, что они были захвачены солдатами 4-го танкового полка около 22.00 в районе озера Узур-Нур. В списке потерь батальона^[20] Еретин и Самойлов значатся не «пропавшими без вести», но «попавшими в плен», однако обстоятельства остаются неизвестными. Г[осле окончания боевых действий японцы продолжали утверждать, что Георгий Еретин перешел на их сторону добровольно. Он был передан СССР только при втором обмене пленными в апреле 1940 года и, вероятно, расстрелян во второй половине 1940 или в начале 1941 года. Филипп Самойлов из плена не вернулся. Возможно, это означает, что он оказал сопротивление и был убит при пленении, так как 4-й танковый полк в своем донесении в штаб группы генерал-лейтенанта Ясуока Масаоми доложил о захвате только одного пленного связиста.^[21]

К 8 июля кадровые части 57-го особого корпуса – 11-я танковая бригада, полки 36-й мотострелковой дивизии (24-й и 149-й) и 7-я, 8-я и 9-я мотобронебригады – понесли серьезные потери. Кроме того, порочная практика действий «отрядами», а не частями как единым целым, привела к расстройству системы управления и снабжения. Командование корпуса в лице комдива Г.К. Жукова начало вводить в бой подходящие из СССР форсированным маршем новые соединения – 5-ю моторизованную стрелково-пулеметную бригаду и 82-ю стрелковую дивизию. Эти части были развернуты из кадра в июне и, в значительной степени, были укомплектованы красноармейцами и командирами, призванными из запаса и не имевшими должной подготовки. Результатом стала единственная в истории Халхингольской войны массовая сдача в плен – по всем правилам, с белым флагом.

До начала Халхингольской войны 5-я моторизованная стрелково-пулеметная бригада 20-го танкового корпуса дислоцировалась у станции Борзя. Бригада содержалась по штатам мирного времени, но даже по этим штатам имела значительный некомплект. 2 июля, с обострением положения на халхингольском фронте, ее в течение одного дня укомплектовали резервистами до штатов военного времени и отправили в Монголию. Подготовка бригады к выступлению велась поспешно, водители грузовиков поступили из приписного состава в 22.00 2 июля, а в полночь бригада уже выступила на фронт – с неподготовленными и необкатанными машинами и на 2/3 новым личным составом, не изученным командирами частей и подразделений. Вдогонку 3 июля на пополнение бригады было отправлено пять стрелковых рот 601-го стрелкового полка 82-й стрелковой дивизии, практически полностью укомплектованных резервистами. Для ускорения движения боеприпасы на руки личному составу выдавались в движении, личный состав практически всю дорогу не получал горячей пищи из-за отставших кухонь. 800-километровый марш занял почти четверо суток и к 20.00 6 июля бригада достигла Тамцак-Булака. Следующим утром, в 8.00 7 июля, штаб получил приказ выступить в район боевых действий и к полудню соединение сосредоточилось в 10–12 километрах от реки Халхин-Гол. Отдохнуть не дали и здесь. В 8.00 8 июля бригаде было приказано немедленно форсировать реку. Подходящие к переправе колонны измотанных шестью днями марша стрелково-пулеметных батальонов 5 МСПБр – 162-го, 165-го и 169-го – сразу попали под артиллерийский обстрел с одновременной бомбардировкой с воздуха и переправиться не смогли. Для приведения в порядок их пришлось отводить от реки. Вторая попытка переправы, произведенная после выданного красноармейцам обеда, была удачной – колонны бригады переправились, хотя и понесли потери от артиллерии и бомбардировщиков противника.

На восточном берегу Халхин-Гола 5-я стрелково-пулеметная бригада должна была сменить потрепанные батальоны 7-й, 8-й и 9-й мотобронебригад и занять участок между 24-м и 149-м мотострелковыми полками 36-й дивизии. Однако после пересечения реки штаб бригады фактически потерял управление батальонами и с вечера 8 июля командиры батальонов действовали по своему разумению, исходя из полученных ранее инструкций.

В третьем батальоне бригады – 169-м отдельном моторизованном стрелково-пулеметном батальоне, которым командовал капитан Николай Казаков, это выглядело так. Всю ночь командный состав батальона, не имевший сведений ни о положении своих частей, ни о противнике, ни о местности, «ходил с ротами разыскивая части, которые приказано было сменить».

Связи со штабом бригады не было, не было ее и внутри батальона, так как начальник связи батальона лейтенант Шумко «в силу своей трусости отошел в тыл со связью». Единый непрерывный фронт батальону создать не удалось. Роты были разбросаны между подразделениями бронебригад, отводившихся со своих участков обороны на отдых. Позиции были заняты только к 6 часам утра, вскоре японцы открыли артиллерийский огонь по позициям 2-й роты; к 10 часам в роте было двое убитых и трое раненых. Связь с тылами была утеряна, поэтому ни вечером 8 июля, ни в течение всего дня 9-го, личный состав 169-го батальона накормлен не был. Тем не менее, в 16 часов 9 июля, выполняя ранее полученный приказ, батальон перешел в наступление. Приказ на наступление отдавал начальник штаба старший лейтенант Попов – комбат Казаков находился в одной из рот. Наступление батальона развивалось относительно успешно, однако, потеряв контакт с соседями, а затем попав под обстрел и понеся потери, батальон отошел назад в барханы, где и занял оборону. Командир батальона на исходную позицию не вернулся, начальник штаба был ранен и в командование батальоном вступил лейтенант Петренко. Только утром 10 июля ему удалось восстановить связь с бригадой, подтянуть тылы и накормить бойцов.

Тем временем, в нескольких километрах перед фронтом окопавшегося в барханах батальона, к вечеру 9 июля вокруг комбата собралась группа отбившихся от разных подразделений страдающих от жажды голодных и уставших красноармейцев. Первоначально группа состояла из 14 человек (капитана Казакова, одного младшего командира и 12 рядовых). Казаков повел их в сторону позиций 162-го батальона. В темноте группа наткнулась на японскую заставу и, после небольшой перестрелки, отошла. Ночь провели в степи, опасаясь двинуться дальше. Здесь группа потеряла красноармейца Николая Митрофанова, он ушел разыскивать свою часть самостоятельно и вскоре был взят в плен японцами. С рассветом комбат выслал на разведку пути красноармейца Спиридона Аликина. Вернувшись из-за сопки, Аликин доложил, что видел трех японцев и телефонный кабель. Группа свернула в сторону и двинулась дальше. Именно в этот момент Казаков приказал Аликину снять свою нижнюю белую рубаху и повесить ее на штык своей винтовки. Спиридон Аликин, после пререканий, это приказание выполнил. Пройдя около трех километров, группа вновь натолкнулась на японцев и была обстреляна. Младший командир и один из красноармейцев были убиты, а капитан Казаков и красноармеец Некрасов ранены. Аликин сбросил со штыка рубашку, однако «малодушный капитан» нацепил рубаху на штык своей винтовки и поднял ее вверх, показывая, что группа сдается в плен. Японцы прекратили огонь. Первым бросил свою винтовку Тимофей Бакшеев; он с поднятыми руками направился к японцам. Остальные – Спиридон Аликин, Петр Панов, Влас Азанов, Виталий Завьялов, Александр Бизяев, Яков Тиунов и Иван Тиунов остались на месте и, не оказывая сопротивления, сдались в плен четверым подошедшим японским солдатам.^[22]