Глава 2. Корни

Начало истории того, кто в значительной степени определил на века судьбу восточнославянских народов, погружена в те времена, когда конфедерацией племен, раскинувшихся с севера на юг от Ладоги до Днепровских порогов, известной как Киевская Русь, управляла княгиня Ольга. Ко времени рождения Владимира она была вдовой минимум уже лет десять. Ее супруг, князь Игорь Рюрикович^[8], с которым они прожили вместе долгих более чем сорок лет, погиб в Древлянской земле. Предание, отлитое в завершенную летописную форму Нестором, возлагает вину и на самого князя, искусившегося возможностью повторного сбора дани, и на его дружину, жаждавшую легкого и незаконного обогащения, и, естественно, на самих древлян. В неразумность многоопытного князя, всю свою жизнь совершавшего полюдье и в совершенстве знавшего все сопряженные с ним традиции и обычаи, верится слабо. Скорее всего, Нестор попытался скрыть истинную причину трагедии, суть которой в глубоком политическом кризисе Руси.

В этом кризисе проявилось многое, прежде же всего, опасно обнаружившаяся слабость власти варяжской военной элиты из-за неразрешимости противоречий между варягами, русами и многочисленными славянскими племенами^[9]. Противоречия стали тем более очевидными, в свою очередь, из-за обострившегося противостояния между Византийской империей и Хазарским каганатом, в жернова непримиримой политики которых попала Русь, чья государственность была весьма недолгой, условной, связанной «на живую нитку». Варягам, захватившим власть и в Новгороде, и в Киеве, удалось связать самодостаточные племена соблазнами торгового транзита от Балтики до сказочно богатого Константинополя. Образованная в 882 году конфедерация ничем более не цементировалась. Сам же транзит, а вместе с ним и зыбкое единство, оказался крайне уязвим из-за того, что низовья Днепра находились в контролировавшихся хазарами степях, в то время как смысл транзита был в торговле с византийцами. Из-за невозможности примирить (в интересах Руси) Византию и Хазарию погиб князь Олег, а спустя тридцать три года погиб и Игорь. Ход истории требовал от варягов либо отказаться от «Русского проекта», либо определиться с внешней и внутренней политикой. Определиться с внешней политикой – значит сделать выбор между Православной империей и Иудейско-тюркским каганатом; сделать выбор между христианством и иудаизмом, в конечном же счете, сделать выбор между христианством и язычеством. Определиться с внутренней политикой – значит начать настоящее строительство государства, и здесь, прежде всего, снять болезненные противоречия между варягами, русами и славянами, провести возможно более быструю и безболезненную инкорпорацию их элит, что было условием завершения этногенеза. Надеяться на то, что эти кардинальные реформы совершит старый князь Игорь, не приходилось, так как он воплощал (можно сказать персонифицировал) старые времена и порядки. Необходимость реформ требовала и появления новых лидеров, в которых сочетались бы и решительность, и преемственность, и авторитетность во всех находившихся на грани конфликта этнополитических группах.

Именно княгиня Ольга и стала таким лидером. Каким образом она оказалась приемлема для самых разных слоев населения Руси – этого мы никогда не узнаем, источники молчат о большей части жизни той, кто с 945 года стала правительницей Руси, и кто впервые стала сознательно, последовательно и упорно воздвигать монументальное здание Древнерусского государства. Одно можно сказать совершенно определенно: Ольга была политиком универсальным, обладавшим умом глубоким, хватким, проницательным, политиком тактически гибким, но и способным к стратегическому мышлению, политиком, имевшим характер мощный и властный, далекий от сентиментальности, цельный и заразительный. Господь дал Ольге долгую жизнь и привел ее на вершину власти в том возрасте, когда, казалось бы, очевиден был ее закат, когда вместе с умножением опыта истощаются душевные и физические силы, утрачиваются желания и острота восприятия. Однако же в Ольге мы не видим на 945-й год никаких признаков увядания, так как более двадцати лет она будет властным кормчим страны, направляя ее в будущее.

Первое упоминание Владимира в летописи, впрочем, и относительно развернутое, относится к 970 году. Княгини Ольги уже не было в живых, и Нестор с искренней патетикой о ней говорит: «Она первая из русских вошла в Царство Небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь». Сын ее, Святослав Игоревич, как это часто случается у великих государственных деятелей, наследником ее дела не стал.

Отношения Ольги и Святослава драматичны, а последствия их едва не стали для Древнерусского государства трагическими.

Очевидно, Святослав, учитывая варяжские традиции того времени и то, что на момент его рождения княгине было более пятидесяти лет, являлся приемным сыном Ольги. Имелись ли у Ольги родные дети от Игоря – неизвестно, но, в любом случае, до 945 года никто из них не дожил. Имелись ли иные братья у Святослава – опять же ничего не известно, хотя и логично предположить их существование. Причина, по которой десятилетний сын семидесятилетнего Игоря стал формально наследником верховной власти на Руси, непонятна^[10]. В отношениях Ольги и Святослава с самого начала прослеживается какая-то тайна, недосказанность и напряженность. Ольга фактически до реальной власти Святослава не допускала, предоставляя ему право выступать в роли военачальника, т. е. имея власть военную, сын Игоря не имел власти политической. Когда же Святослав остался полновластным хозяином Руси, оказалось, что собственно Русь его не интересует и ее судьбой он вовсе не озабочен.

Святослав мечтал о создании нового, своего государства в Крыму и в низовьях Дуная. Этим он начал заниматься уже в последние годы жизни Ольги. Когда же правительница умерла, он начал спешно собираться на Балканы, не намереваясь, судя по всему, возвращаться в Киев. Святослав был слишком самонадеян в своей уверенности оказаться победителем и не желал знать, что на Балканах ему придется столкнуться не только с болгарами, но и с византийцами. Противоборство дружин Святослава с армией императора Иоанна Цимисхия окажется для самого Святослава гибельным. Но в 970 году он излучал уверенность и спешил расчленить Киевскую Русь, с таким трудом собранную Ольгой, на автономные княжества-уделы, рассаживая в них своих, должно быть, многочисленных сыновей.

Святослав не мог не понимать, что между его сыновьями неизбежно и довольно скоро начнется вражда, в которой может сгореть даже память о ненадолго обретенном единстве. Думается, Святослав целенаправленно и осмысленно шел на уничтожение Древнерусского государства как объединения всех восточнославянских племен, поскольку для создаваемого им на черноморских и дунайских берегах государства никакого конкурента на севере было не нужно.

Но именно эта злодейская в отношении Руси политика дала возможность начать самостоятельную деятельность Владимиру Святославичу, который продолжит созидательное дело своей бабки, премудрой княгини Ольги. Более того, затеянное в 970 году расчленение Руси, скорее всего, просто спасло юного Владимира Святославича от гибели. Возможно, в вечно мятежный Новгород князь Святослав вовсе не намерен был направлять никого из сыновей. Надо полагать, не из жалости к их судьбе (такое чувство как жалость столь жестокосердному человеку как Святослав вряд ли было вообще знакомо), а по той причине, что в своем вечевом строе новгородцы были вполне самодостаточны. Однако, в последний момент и представители Новгорода так же просили Святослава, видя, как по всем землям рассаживаются его сыновья, князя и для себя. Обычно указывается, что Владимира новгородцы просили, наущаемые Добрыней. Участие Добрыни в судьбе своего родного племянника отрицать невозможно. Исторический Добрыня куда интереснее и сложнее своего былинного, сильно идеализированного образа. На 970-й год он находился в числе «мудрствующих бояр» и состоял посадником далекого Новгорода, т. е. хотя и входил в элиту Древнерусского государства, однако же не состоял среди узкого круга близких к Святославу людей.

Надо заметить, что новгородский посадник – отнюдь не самовластный наместник; должность его требовала особого политического искусства соблюдения интересов великокняжеской власти в Киеве и интересов новгородцев. Интересы эти были очень часто взаимоисключающими, и посаднику стоило больших усилий находить взаимоприемлемые компромиссы. Понятно, что в условиях фактического «отъезда» Святослава и расчленения Древнерусского государства Добрыня был более всего озабочен соблюдением новгородских интересов, от чего зависела и его будущность. Вряд ли он мог «навязать» свободолюбивому Новгороду князя в лице своего племянника, статус которого в клане Рюриковичей на то время был ничтожно мал. Новгороду был, очевидно, нужен князь. Во-первых, как привычный символ государственности. Во-вторых, как фигура, связывающая словен ильменских со всей остальной к югу расстилающейся Русью; новгородцы любили при всяком случае кичиться своей «особливостью», но, вместе с тем, интересы их лежали уже в пространствах огромной Руси. В конце концов, даже торговать с Византией приходилось, проходя сквозь племена, плотно обступавшие «путь из варяг в греки». Текст летописи: «В то время пришли новгородцы, прося себе князя…» (т. е. пришли, когда в остальных уделах князья были поставлены), – позволяет полагать, что новгородцы относительно князя колебались и пришли самыми последними. Добрыня в такой ситуации мог, исходя из обстоятельств, корректировать ход событий. Для него вокняжение в Новгороде Владимира было благом – князем оказывался самый близкий ему по крови человек. Святослав же, скорее всего, «дал» новгородцам Владимира, не без тайного злорадства унизить гордый Новгород, так как в клане Рюриковичей Владимир занимал последнее место как «робичич», т. е. «сын рабыни». Новгородцы же были довольны именно таким князем, поскольку статус его не позволял бы ему возгордиться и претендовать на выход из вечевой новгородской воли. Итак, в 970 году Владимир отправился с дядей и с новгородскими послами на север, в Новгород; отец же его, Святослав Игоревич, тогда же отправится с дружиной на юг, откуда ему уже не суждено было вернуться.

Сколько же было лет на тот момент Владимиру? Очевидно, что он был старше, чем его отец на момент гибели Игоря Рюриковича. В «Повести временных лет» дважды упоминается, что Святослав был ребенком, и это подчеркивается также тем, что брошенное им во время сражения с древлянами копье (поскольку именно князь, каковым по смерти Игоря, становился Святослав, должен был начинать битву) «пролетело между ушей коня и упало коню под ноги». Ничего подобного о Владимире не говорится и, следовательно, был он не ребенком, а юношей, т. е. было ему не десять лет (обычно именно так определяется возраст Святослава на 945-й год), а что-то около пятнадцати лет. Такое заключение относит нас к 955 году, как примерному году рождения Владимира Святославича. Отметим здесь же два существенных обстоятельства. Первое: невидное место в великокняжеской семье Владимира объясняется не тем, что он был самым младшим по возрасту из Святославичей (а он, по-видимому, был среди них как раз одним из самых старших), но именно тем, что юридический статус его оставался неопределенным. Второе: в выяснении происхождения Владимира и первых лет его жизни многое можно получить из биографии его дяди Добрыни.

Нестор счел за лучшее вовсе не упоминать ни год, ни место, ни обстоятельства появления Владимира Святославича на свет. Молчание летописца всегда красноречиво. Его «Повесть» не столько летопись, сколько эпическое сказание о Древнерусском государстве, именно о государстве и именно под властью «Небесной дружины» Рюриковичей, которым Сам Господь вручил судьбу Руси. Нестор, человек не без таинственности в биографии, весьма близкий великокняжескому дому и с юности допущенный к его тайнам, владевший всей полнотой информации как на уровне текстов, так и на уровне преданий, – тщательно отбирал и компоновал факты, порой вольно обрабатывая их, смещая, как бы сталкивая для более красноречивой драматургии. Очень многое было им проигнорировано для окончательного своего текста, который лишь внешне соответствует жанру летописи, но на самом деле является первой официальной историей Руси, т. е. не бесстрастной констатацией событий, а их осмысленным прочтением. Его изложение истории величественно, художественно обобщено и завершено, концептуально идеализировано и, в конечном счете, иконично. Владимир Святославич в сочинении Нестора, как и все прочие герои «Повести временных лет», является как бы ниоткуда, чтобы сразу действовать. О прошлом, т. е. о происхождении, о детстве, можно только догадываться по как бы случайным намекам. Только из иных источников, летописей XVI века^[11], которые, конечно, использовали источники нам ныне неизвестные, утраченные за давностью времени, нам известно то, что Нестор счел лишним для иконной истории Киевской Руси и Дома Рюриковичей. В Никоновской летописи читаем: «… и было рождение Владимира в Будутине, туда в гневе отослала Малку (т. е. Малушу) Ольга». То, что рождение равноапостольного крестителя Руси случилось не в Киеве, это само по себе вряд ли могло для Нестора быть смутительным. Для него куда более важным обстоятельством был гнев Ольги. И то, что гнев этот связан именно с самим фактом рождения Владимира Святославича. Ведь он, Владимир, окажется подлинным продолжателем дела своей великой бабки, тоже равноапостольной! Дело не только даже в том, что правительница Руси не обнаружила интуиции, но и, по-человечески, поступила весьма жестоко, как настоящий тиран-самодур, причем буквально перед поездкой в Константинополь и, следовательно, перед крещением. Год 955-й в летописи начинается так: «Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду…». Путешествие княгини долгое, опасное и изматывающее, учитывая ее возраст, имело значение историческое и судьбоносное: оно окончательно определяло «провизантийский» и, следовательно, православный вектор развития Руси. Симптоматично, что Владимир Святославич появился на свет именно в это время.

Место рождения Владимира Святославича оспаривают ныне разные земли. Это и село Будник под Псковом, и село Будатин под Гомелем. Нет сомнения, что по фонетическому сходству можно найти на просторах Восточной Европы еще десятки возможных мест рождения Владимира Святого. Наиболее вероятно, по нашему мнению, все же село Будятино на Волыни, где впоследствии будет находиться обширная и богатая вотчина воеводы Добрыни Низинича, дяди Владимира Святославича.

Нестор не говорит о том, когда родился св. Владимир, зато замечает о его происхождении следующее: матерью будущего крестителя Руси была некая Малуша, дочь Малка Любечанина и сестра Добрыни. Эта Малуша Малковна была отнюдь не простой девушкой, а состояла какое-то время доверенным лицом и ключницей самой княгини Ольги, иначе говоря, управляющей делами дома и всего хозяйства правительницы Руси. Нет сомнения, что осведомленность ее в самом широком спектре дел, от чисто бытовых и семейных до сфер высокой политики, была исчерпывающей. Ей было ведомо и реальное богатство великокняжеского дома, и подлинная мотивация действий своей хозяйки в политике. Конечно, велико было и политическое влияние Малуши, и уж тем более оно было велико в сфере хозяйственной: подбор слуг, их продвижения и наказания находились в ее непосредственном ведении. Хотя Святослав Игоревич и являлся великим князем и главой Руси, однако реальная власть концентрировалась в руках правительницы Ольги. Данное обстоятельство превращало ключницу Малушу в одну из ключевых фигур в системе политической власти в Киеве: с уверенностью можно сказать, что ее расположения и заступничества искали многие знатные люди на пространстве от Ладоги до Переяславля. Мы не знаем, был ли Добрыня старше или младше Малуши, но, конечно, его вхождение во власть, в избранное число «бояр мудрствующих», состоялось не без участия великокняжеской ключницы. Вряд ли только Добрыня мог считать Малушу своей благодетельницей. Впрочем, очевидно, что многие же считали ее и виновницей своего падения. Да, власть ее была велика и, соответственно, столь же велики возможности. Но такая должность сопряжена с утратой личной свободы. Ничего несовместимого здесь нет. Подобных примеров мы найдем во множестве в древней и средневековой истории что Востока, что Запада. Когда и как Малуша оказалась в такой роли в доме правительницы Руси, произошло ли это добровольно или путем насилия – мы уже никогда не узнаем. Логично предположить, что причиной явились законы долгового рабства, т. е. в доме княгини Ольга Малуша оказалась за долги своего отца перед великокняжеским домом.

Остается вопрос – кто был этот Малко Любечанин? Историографическая традиция, причем давняя, полагает его человеком знатным, проживавшим в Любече, что на X век был одним из крупнейших и наиболее богатых городов Руси. Однако знатность этого Малко ничем в источниках не подтверждается. Тут есть два взаимоисключающих положения. С одной стороны, если бы он был из социального «низа», то вряд ли имя его сохранилось в летописях, да еще с «прозванием». С другой стороны, социальные лифты в те времена были весьма динамичны, и знатность Малко мог получить как раз благодаря особому статусу своей дочери. Впрочем, как тут не вспомнить, что былинная традиция указывает на присутствие в Добрыне «знатной породы», что отличает его от крестьянского сына Ильи Муромца! Данное обстоятельство все же склоняет к тому, чтобы признать изначальную знатность Малко Любечанина. Но вот вопрос: как могло оказаться, что знатный человек столь задолжал великокняжескому дому, что вынужден был оплатить свой долг собственной дочерью? Таких прецедентов упомнить не удается. Тогда остается практиковавшийся институт заложничества. Однако, тогда немедленно и вырастает в своем значении фигура любечанина Малко примерно до уровня вождя племени или городского посадника.

В таком случае стоит вспомнить версию, весьма распространенную среди отечественных историков XIX века. Согласно ей Малко Любечанин никто иной, как древлянский князь Мал, на котором лежит тяжесть вины за гибель Игоря Рюриковича. Точнее, на которого эта вина возложена преданием. Версия эффектная, но не слишком убедительная. Конечно, она интересна тем, что в фигуре Владимира сошлись кровь варяжского дома Рюриковичей и кровь одного из древнейших собственно славянских княжеских родов. И, конечно, эта версия объясняет, почему Малуша утратила личную свободу. Но вот далее начинаются недоразумения.