– А меня, что ж, ищет, что ли кто?! – удивился Прошка. – Я ж один на всём белом свете. Вот ты только у меня и есть! – парнишка, тяжело вздохнув сел на табуретку.

– Судьба тебя ищет! – Архип подошёл к Прошке и, подняв его за плечи, обнял. – Всё произойдёт. Всё ещё будет!

Прошка зашмыгал носом.

– Не смей плакать!

– Дядя Архип, как же так?! Не могу я уйти!

– Уходи, – мельник развернул Прошку к выходу. – Прошу тебя, уходи.

– Сразимся с этими… Как их там… С пиявками этими! – Прошка вынул, подаренный ему мельником нож.

– С ними, сынок, никто не справится. И нет такой силищи, что бы их победила. А может и есть, только я не знаю. А нож спрячь, сынок. Храни его. Ну, всё – беги! Беги, говорю! – Архип вытолкнул Прохора за дверь. – Как твой второй отец приказываю – беги, Прошка! Беги и живи: за отца своего, за меня!

Прошка уже дошёл до сарая, оглянулся: мельник стоял в дверном проёме мельницы. Подняв на прощание руку, Архип сказал оглянувшемуся ученику:

– Береги себя! Живи своей жизнью! Судьба ждёт тебя, Прошка! Иди, сынок, навстречу судьбе. Она тебя ищет!

Глава пятая

Архип закрыл дверь. Ещё мгновение Прошка глядел на серый силуэт мельницы. Мирно плюхало в воде мельничное колесо, болтали лягушки в заводи, в крапиве насвистывал одну и ту же песенку сверчок. Совсем рядом прокричала выпь. Прошка посмотрел в сторону широкой дорожки, что, чернея среди невысокой травы, вела к лесу. Лес будто бы ожил: невидимый ветер зашевелил кроны деревьев, испуганные возгласы птиц говорили о том, что кто-то или что-то приближается к поляне.

Прошка быстро добежал до сарая и рывком открыл дверь. Подойдя к столу, нащупал лежавшие на столе кресало и кремень. Ударил одно о другое: искра упала на фитилёк, он покраснел. Парнишка раздул огонь и поднёс его к огарку свечки, та, откликнувшись еле дрожащим язычком пламени, потрескивая, раздвинула мрак ночи вокруг Прошки в стороны. Он взял в руки свечу и двинулся в угол сарая к люку в подпол. Ногой разбросал солому, прикрывавшую большое кольцо и, что было сил, потянул люк вверх. Крышка лаза с тяжёлым скрипом привалилась к стене. Посветив себе под ноги, Прохор смело ступил на первую ступеньку, и с тревогой глянув на двери сарайчика, спустился вниз.

Лёгкий свет свечного огарка отбросил тени по углам. Прошка взглянул вверх на дыру лаза: «Надо закрыть крышку», пронеслось у него в голове. Он проворно взобрался по лесенке вверх, посветил над собой и, найдя верёвку, свисающую с крышки люка для такой надобности, потянул за неё свободной рукой. Крышка громко захлопнулась, засыпав глаза и голову Прошки песком и соломой.

Смахнув с головы солому и протерев глаза, парнишка снова спустился на дно погреба. Над головой, там, на дворе, что-то зашумело, пронеслось, стуча по крыше сарая, как дерево бьёт ветками в сильный ветер. Прошка подошёл к камню у стены. Из-под него с писком отбежала в тень пара маленьких мышей. Он присел перед камнем на корточки и, поставив на край огарок, погладил рукой небогатое мельниково наследство.

Вверху затрещало: заходили ходуном доски над головой. Там кто-то, сильно топая, метался из угла в угол сарая. Со звоном падали на пол мечи. Прохор услышал, как о стену над ним что-то с грохотом ударилось и, рухнув на пол, развалилось. «Сундук, что ли?!», подумал парнишка. Он схватил с камня кинжал, огниво и платок, и, задув свечку, сел в углу на земляной пол, крепко прижав своё богатство к себе.

Наверху всё стихло. Прошка перетащил сумку, что висела за спиной, на живот и сложил туда своё хозяйство. Потом тихонько поднялся на ноги и осторожно, выставив перед собой руки, на ощупь двинулся по стене в сторону прорытого хода из сарая в светлолесье. Нащупав поворот, он шагнул в проход. Но, сделав пару шагов, остановившись, спустился спиной по стене и сел на пол. Прошка сейчас подумал о дядьке Архипе. Что там, на веху было? Кто крушил сарай? Видать – это его искали те, которые кровососы. Парнишка решил, что пересидит тут ещё немного и после выйдет из подпола наверх. По его подсчётам солнце уже скоро должно было взойти.

Потерев затёкшие от сидения ноги, Прошка, опираясь на стену позади себя, поднялся. Также на ощупь, добрался до лестницы. Стараясь не скрипеть ступеньками, поднялся и, толкнув ладонями и головой крышку лаза, чуть приподнял её.

Утренний свет прогнал темноту ночи, и теперь розовеющая полоска неба теснила серость, что бежала вслед, не успевшей спрятаться от зори, луне. Сарая не было. Поверх груды наваленных друг на друга досок лежали остатки крыши с обрывками кровли. Из-за навала не было видно мельницы.

«Ладно», сказал сам себе Прошка и попробовал поднять крышку целиком. Что-то не давало ходу. Прохор поудобней упёр ладони в колючие доски люка и потолкал вверх. Края бились обо что-то деревянное. Парнишка, согнувшись, шагнул на ступеньку выше и, подставив плечо под крышку, надавил сильнее. Упершись ногами в лестницу, он с криком распрямился – тогда крышка смахнула придавливающие её обломки стены и упала, звякнув кольцом.

Прошка вылез наружу, откашливаясь от пыли, поднятой отброшенным в сторону мусором. Он стоял среди руин некогда ладного сарайчика. Под ногами валялись поломанные клинки, пополам сломанные стрелы и лук. «Зачем же они добро-то крушили?», подумал Прошка, раскопав ногой рукоятку хорошего заморского клинка. Остатки сундука валялись тут же: вся одежда, что хранил в себе сундук годами, что бережно собирал мельник, была разодрана в мелкие клочья.

Постояв так, разглядывая этот бессмысленный разор, Прошка, перешагивая доски, пошёл к мельнице. Вернее, к тому, что от неё осталось. Как и сараю, ей крепко досталось: дверь валялась на дорожке с вывернутыми петлями, видно, она была заперта, и её вырвали с «мясом». Сорванное неведомой силой мельничное колесо, почти утопленное, беспомощно торчало над кувшинками в заводи. Лягушки оседлали его и теперь орали наперебой. На месте двери зияла огромная дыра. Бревна, из которых была сложена мельница, частью вырваны, частью треснули и теперь торчали внутрь и наружу. Крыша провалилась, а кирпичи печной трубы валялись по всей поляне.

Прошка перешагнул порог полуразрушенной мельницы, что стала для него и временным прибежищем, и родным домом, где он, сирота, обрёл второго отца. В самой мельнице было ещё страшнее, чем на улице. Тут не было ни одной целой вещи – только щепки, осколки, лоскуты и труха. Из очага, заваленного битыми кирпичами, торчала часть лавки. Там, где раньше стояла Прошкина кровать, теперь была навалена огромная куча тряпья, приваленного сверху досками. Мельника нигде не было видно.

Прохор осторожно ступал между осколками глиняных горшков и мисок. Он остановился там, где совсем недавно разговаривал с дядькой Архипом. Парнишка посмотрел на кучу тряпья и, не глядя под ноги, бросился к этой куче. Парнишка начал копать руками, точь-в-точь, как собачонок, что ищет потерявшуюся косточку: в стороны летели обломки досок, щепы разбитых брёвен, вертел с очага, лоскуты овчинного тулупа, остатки одеял и черепки посуды. «Тут ты, дядька, тут! Знаю! Чую!», шептал парнишка, оттаскивая тяжёлую доску. Наконец, Прошка добрался до ноги мельника. Следом показалась рука. Он остановился на мгновение, глядя на покрытый пылью сапог Архипа, на сжатые в кулак пальцы, на рваные раны ниже локтя. «Такие зверь зубами оставляет», промелькнуло в голове парнишки. Слёзы, как-то сразу наполнили глаза. «Дядька!», выдавил Прошка и снова принялся за дело.

Откопав тело мельника, Прошка обессилив сел рядом и просто смотрел на бездыханного учителя. Прохор положил руку на порванное плечо Архипа.

– Прости меня, дядька! – Прошка поднялся.

Он вышел из развалин и пошёл к месту, где раньше находилась небольшая пристройка с инвентарём. Отыскав среди разбросанного хлама лопату, Прошка подошёл к большой берёзе, что росла на краю поляны перед мельницей. Парнишка сел в траву, положил лопату перед собой и посмотрел в небо: облаков не было, солнце уже выглянуло из-за высоких елей. Его лица коснулся ветерок. Прошка поднялся, отсчитал два шага от дерева и принялся копать последнее пристанище своему учителю, которого почитал, как отца.

Рубаха на спине парнишки промокла. Пот, стекавший со лба, сильно щипал глаза. Утерев лицо подолом рубахи, Прошка положил на край ямы лопату и вылез сам. Он вернулся в разрушенную мельницу, подошёл к Архипу и, не произнося ни слова, приподняв тяжёлое тело мельника за руку, подставил под него плечо. Прошка тащил Архипа, молча давясь слезами. Дотянув мельника до ямы, он осторожно опустил того на рыхлую землю. Снова ушёл в развалины и, отыскав почти целое одеяло, вернулся к яме. Прошка расстелил одеяло и перекатил тело на него. Потом спрыгнув вниз, потянул край одеяла на себя. Чуть не упав назад, принял на руки тяжёлое тело мельника. Уложив учителя на дно, он вылез из ямы и прочёл не хитрую, на ходу придуманную молитву.

– Покойся с миром, батя, – тихо закончил Прошка и бросил несколько горстей рыхлой земли вниз. Потом, неторопливо стал опускать в яму землю, лопату за лопатой. Он зачёрпывал землю всё быстрее и, остановился лишь тогда, когда похлопывая штыком лопаты, прилаживая землю, закончил сооружать небольшой холмик над могилой мельника.

Постояв ещё немного, Прошка закинул за плечи свою суму и побрёл узкой тропинкой туда, куда котилось по небу солнце, где светлый лес из белоснежных берёзок, не таил неожиданной опасности. Он шёл в то светлолесье, о котором говорил мельник.

Глава шестая

Светлолесье встретило Прошку тёплым светом солнца, приветливым шелестом листвы берёзок, весёлыми песнями соловьёв и малиновок, тихим заговором кукушки и стрёкотанием беспечных кузнецов в траве под ногами. Мирно на душе становится, когда бредёшь меж белых берёзок, а в их кронах бездельник-ветерок шумит, заплетая в косы их раскудрявистые ветки, шепчет путнику: приляг, передохни в мягкой, как пух траве. Так и хочется забросить, куда-нибудь, за тридевять земель заботы и тяготы и, привалившись к стволу белой красавицы, лежать, прикрыв глаза, подставляя лицо ласковому солнышку.

Уморился Прошка: чувствовал тяжёлую усталость и в душе, и в теле. Много пришлось пережить тревог за последнюю ночь. Много боли сердечной перетерпела его душа. Ноги просили отдыха, болела голова от слёз и пережитой утраты, болел живот, требуя пищи.

Прошка оглянулся вокруг себя – тихое место: шумит в берёзах ветер, трава под ногами мягким ковром застлала землю. «Присесть, что ли?», подумал Прохор. Он сел под берёзу и сорвал с кустика попавшиеся на глаза красные ягоды земляники. Растаяв на языке, ягоды пробудили ещё большее желание поесть.

«Да. Этим, пожалуй, сыт не будешь», решил парнишка, и живот тут же откликнулся на его мысли продолжительным урчанием.

– Ну, и чего сидишь, как пень? – услышал Прошка старческий негромкий голосок.

Он, грешным делом, подумал, что это у него от голода с головой страсти приключились. «Может ягоды не те?!», Прошка вырвал из земли пустой ягодный кустик. «Да, не – те. Земляника это, точно», Прошка помотал головой.

– Вот же, дурень! – где-то совсем рядом раздался тот же насмешливый голос. – Еды – полна сума, а думает – сошёл с ума!

Прошка подскочил на ноги. Огляделся – никого.

– Эй, ты кто?! – крикнул он, озираясь по сторонам.

– Так ты ещё и слепой, вдобавок к глупой голове! Совсем худо дело! – голос звучал где-то совсем рядом. – Глаза протри, неуч! Тут я! Э-эй!

Прошка опустил глаза на голос и обомлел: на широком берёзовом пеньке стоял совсем маленький старичок, ростом с большой белый гриб. У деда была до пояса белая борода, на голове шапочка из берёзовых листочков, а рубаха и штаны – из тонкой берёзовой коры. Ноги старика были босые.

– Ух, ты! – выпалил от удивления Прошка и протянул к старику руку, потрогать: живой, или всё же от голода бредит.

– Э! Полегче, милай! – старик сделал два шага назад. – Ручонки-то при себе держи, а то не ровен час сломаешь ещё чего! Вишь, – он погрозил Прошке маленьким пальчиком, – в версту вытянулся, а голова отстаёт: где-то меж ногами и спиной застряла.

Старичок сел на краешек пня и закинул ногу на ногу.

– Ну? – дедок вопросительно смотрел Прошке в лицо.

– Что: «ну»?

– Угощай меня! – старик возмущённо ёрзал на пне. – До чего ж молодёжь пошла глупая и недогадливая.

– Так, нету у меня ничего, – Прошка виновато пожал плечами. – Не обессудь, старый.

Дед хитро сощурил глазки:

– А в суме?

– Сам погляди, – Прошка снял с себя сумку, и всё содержимое вытряхнул на траву пред дедом.

– Ну, вот же, вот, – старик радостно указал кукольной ручкой на платок.

– Это? – удивился Прохор. – Это ж просто старый платок. Не пойму даже, к чему он мне.

Прошка невесело покачал головой.

– Ещё сегодня ночью был у меня дядька, мельник. Да, что там – считай отец второй, – Прошка вырвал травинку и сунул её между зубов. – Он меня от смерти спас, выходил, обучил, чему успел. Ну и отдал мне эти штуки, – он кивнул на лежащие в траве вещи. – А что к чему с ними, не объяснил. Не успел. Убили его. Пиявцы.

– Да ты что?! – старичок подскочил на ноги. – Архипа-мельника кровососы сгубили?

– А ты, что, знал его? – Прошка удивился не меньше деда.

– А, как же! – старик снова сел на край пенька. – Мельник был человек в лесах известный. – Старый почесал затылок. – Пропал, значит, мельник наш. Жалко. Человек был не простой. Э-э-эх!

Дедок вынул из портков малюсенький платочек, цветом и формой, как лепесток ромашки, вытер им глаза и спрятал его назад в карман штанишек. Кашлянув в кулачок, он посмотрел в лицо парнишке добрыми с хитринкой глазами.

– А тебя звать-то, как, молодец? – голос деда теперь звучал иначе, в нём больше не было насмешки.

– Я – Прошка. А ты, кто ж таков?

– Лесовик я, – представился дед. – Я тебе, парень, про твои сокровища всё расскажу. Архип, верно, тебе сказал – кто владеет ими, тому богатств никаких не нужно.

Старик спрыгнул с пенька и подошёл к платку.

– Сперва, давай поедим, Проша, – он показал рукой на платок. – Разверни его, да уложи себе на колени.

Прошка сделал, как сказал ему Лесовик.

– Так, – дедок одобряюще потёр ладони. – Теперь посолить надо.

– Кого? – непонимающе спросил Прошка.

– Ну, не меня же? – старичок закатил глаза. – Платок посоли, горе.

– А соли-то нет, – Прошка всё ещё не понимал, чего от него хочет дед.