Мы переобулись в снегоступы и направились в сторону леса. Солнце поднималось из-за горизонта, окрашивая деревья в красный и оранжевый цвета, вспомнился вчерашний разговор о Марсе. Снег блестел синевой, сугробы были похожи на горы Килиманджаро и красовались чистотой, каждая снежинка словно кристалл. По мере углубления уши окутывала тишина, и лишь наши шаги нарушали её. А если остановиться, замереть на месте, можно услышать лёгкое дуновение ветра, ощутить его прикосновение: лицом, ресницами, губами. Лес тоже чувствовал ветер, макушки деревьев покачивались и будто напевали песню: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш», и по мере приближения мы слышали её отчетливее, а скоро тишина отступила. Лес жил и звучал.

Отец бывал в этих краях множество раз и шёл вперёд уверенной походкой. Снегоступы легко скользили по снегу, ноги не проваливались, за час мы одолели несколько километров и следов человека не замечали. Только ровный и белый снег.

Когда мы пробрались в глубину леса, отец замедлился, приложил палец к губам и показал на странный сугроб между соснами. Не понимая, я пожал плечами, а папа изобразил медведя, подняв руки вверх и согнув ладони наподобие когтей. Мы обогнули берлогу стороной, сделав приличный круг, и выбрались на широкую равнину, разделяющую лес.

– Не думал, что у нас водятся медведи, – сказал я.

– Они всегда водились, пока отстреливать не начали. А как спохватились, то и медведей не осталось. Заповедники открыли, запреты поставили, можно срок получить, но браконьеров не пугает: деньги дороже свой шкуры. Одного недавно поймали, в багажнике чего только нет, по ящику передавали в местных новостях, вроде показательной порки, а им хоть бы хны. Бегают, стреляют.

– Нам получается тоже нельзя?

– Почему это! У меня лицензия, и медведей и лосей я не трогаю. Мы охотимся на лису, а если удача отвернётся, попробуем птицу добыть.

– Слушай, а какое самое красивое место в Оренбуржье? – спросил я.

– Никогда не задумывался. – Отец поправил шапку. – Столько лет здесь живу, и такой вопрос… Хм… За Кувандыком есть замечательное место – хребет Шайтантау. Это не совсем Оренбуржье, это и Башкирские земли, от Уфы километров триста ехать. Рядом с рекой Казанбулак у Феликса живёт друг в деревне Идельбаково, он и водил нас смотреть хребет. Красотища неописуемая! Леса, степи, горы, воздух так чист, что голова кружится. А горы! Полкилометра в высоту, тянутся до горизонта. Кстати, Шайтантау переводится с башкирского языка, как «Чертова гора». Местные считали, что перепады температур и сильные ветра – козни нечистой силы, вот и нарекли. Хотя у меня лично Шайтантау ассоциируется почему-то с медведем.

Папа засмеялся и замолчал, вернувшись в раздумья. Я потянул его за рукав и остановил.

– Давай не будем сегодня охотиться, – попросил. – День прекрасен, не хочется никого убивать, а пообедать можно и консервами. Есть рыбные, с них уху сварим, а постреляем в банки или вообще не станем.

– Как скажешь. – Отец расчувствовался и обнял меня. Душа трепетала у обоих.

Мы расчистили площадку для костра, наложили сухих дров, папа принёс заготовленные с осени ветки, спрятанные в укромном месте, и разжёг огонь. Пламя разгоралось, я отыскал две рогатины и воткнул в землю, третья палка послужила вешалкой для казана. Побросав снега в посуду, мы занялись приготовлением, и пока уха из рыбных консервов закипала, закусили тушёнкой и луком и выпили коньяка из фляжки. Согревшись от огня и спиртного, добавили по порции горячего супа, выкурили по сигарете и прогулялись до края леса. Отец рассказывал о животных Южного Урала, показывал следы лисы и зайца, устье реки Бусинки, месторожденье яшмы и необычную сосну с искривленным стволом, а я взирал на мир заново открывшимися глазами. Никогда не представлял, что Оренбургский край имеет неповторимый шарм и скрытую глубину, за которой скрывается истинное лицо природы. В мегаполисах люди не видят этого.

Домой пришли к ночи. Уставшие, счастливые и с позитивным настроением. Выпили чаю и собрались спать. Молчаливое ружье, не сделавшее ни единого выстрела, отправилось в сейф, а мы – по койкам.

– Посмотри. Американское кино, ей-богу. – Мама стояла у окна и удивлялась.

Я отодвинул штору и обомлел. За окном ничего не было видно: снег валил плотной стеной.

– Сегодняшние рейсы отменили, – сообщила мама. – Трассы закрыты, маршрутки и такси не ходят, на дорогах только уборочная техника, и та не справляется.

– Да чихать! – засмеялся я. – Мне на работу девятого числа, а билет на самолёт восьмого, до той поры всё растает… А до восьмого я вообще могу из дома не выходить, кушать манты, пить чай и торчать в ноутбуке.

– Так ты превратишься в крота! А сначала в ленивого трутня.

– Может мне подстраховаться и купить билет на поезд? Вдруг снегопад реально не закончится? Смех смехом, но на работе никого не волнует, что я опоздаю. Выпишут прогул, прогул приравнивается к предупреждению, три предупреждения, и свободен, словно птица в небесах.

Отец уехал на работу, и так как делать было нечего, я решил идти до улицы Мира, где находились ближайшие кассы. Собрался, одевшись теплее, попрощался, но через двадцать минут возвратился. Снега навалило по пятки, и скромная прогулка до развилки напомнила передачи о диких джунглях: продирался я аналогично. Ноги застревали, метель кружила, и ледяной ветер отбил последнее желание двигаться.

Мама сравнила рекордное путешествие с передвижением ленивца по дереву. Я махнул рукой, не обращая внимания на провал, заварил чаю и забронировал билет через Интернет: купе, верхняя полка, восьмое января. Таким образом, утром десятого я приеду в Москву, получу первое предупреждение, но не буду бегать как угорелый, если самолёт останется в Новом Уральске.

Успокоившись, я набрал в поисковике «достопримечательности Оренбуржья» и получил огромнейший список: Лесопосадки Карамзина, Аксаковский парк, Бузулукский бор, Гора Полковник, Красная Круча. Я открывал страницу за страницей и удивлялся, попав в новый мир. Мир, в котором жил, но которого не знал. Спросил у мамы, бывала ли она в парках или заповедниках.

– Я не помню, – ответила она. – В школе ездили в Бузулукский бор, это в памяти отложилось, с бабушкой в Саре травы и грибы собирали, на месторожденье яшмы учительница водила.

– Удивительно. Мы не знаем, что нас окружает красота. Мечтаем о загранице, а дальше носа не видим.

– Я кроме работы ничего не наблюдаю. Утром – маршрутка, днём – компьютер, вечером – маршрутка, плита и кровать. Как тут успевать?

– Хватит тебе ворчать. Давай лучше что-нибудь сготовим. Предложение маму заинтересовало. Готовить я вызывался редко, но талант и любовь к съестному делали из меня творца: кулинарные шедевры получались вкусными и красивыми. Бабушка, царство небесное, говорила, что и пальчики оближешь, да и глянуть любо-дорого. Когда Бог забрал её на небеса, баловать стало некого, а для себя я варганил обычные вещи вроде макарон по-флотски или картошки с курицей.

А в те добрые времена, когда работа не чернила белую студенческую жизнь присутствием, я обнаружил в шкафу занимательную «Книгу о вкусной и здоровой пище» советских авторов и приступил к экспериментам. Бабушка и дедушка питались по системе Александра: попробовали салат «Цезарь», маринованную утку с яблоками, сырный крем-суп, мясо с капустой, тушёной в собственном соку. Шеф-повар Саша был достоин двух звёзд «Мишлена».

Продуктов после праздников осталось немного: кусочек мяса, кефир, кругляш сыра, яйца, пакет с лавашами, пачка макарон, да килограмм картофеля.

– Здорово, потушим мясо с картошкой, сказала мама.

– Мясо с картошкой? – возмутился я. – Всего лишь? Сам Гуру снизошёл на кухонные просторы, а тут мясо с картошкой! Нет, извольте! Я использую все ингредиенты.

Вооружившись ножами, приправами и воображением, я прикинул, что может получиться, и приступил к делу. Нарезал мясо кубиками, обжарил на сковороде, добавив тёртой моркови, лука и чайную ложку томатной пасты. Полученную зажарку измельчил в комбайне до состояния фарша, остывший фарш перемешал с тёртым сыром и зеленью. Два лаваша устроил в форме с нахлёстом на бортики и высыпал смесь в форму. Кефир перемешал с яйцом, посолил, порвал оставшиеся лаваши в чашку, смочил и положил сверху на фарш. Закрыл пирог последними двумя лавашами, смазал маслом и закинул в разогретую духовку. Мама, наблюдавшая за спектаклем, только ахнула. Я, вытерев руки о фартук, поклонился.

Вечером вся семья собралась за столом. Папа, мама и я ели пирог, запивали горячим зелёным чаем и разговаривали. Главной темой дня был возможный переезд в Оренбург.

– Сегодня разговаривал с Николаем, это дедов крестник, если не помните. – Отец взял паузу на расправу с пирогом. – Он работает в госструктуре: то ли в администрации, то ли у губернатора, не важно. Весной запускается проект, строительство которого шло последние пять лет.

– Ракетная база?

– Всё верно… Так вот, мне предложили перевестись туда, без увольнения из армии, да ещё и с повышением. Обещают полковника, если контракт подпишу. Но не в этом суть. Николаю нужен помощник для проекта. Угадайте, кого он хочет видеть?

– Кого? – хором спросили мы.

– Дед сосватал ему тебя, Сашок. Они пробили в твоей компании, там дали рекомендации и положительные отзывы, в итоге Коля решил вернуть блудного родственника на родину.

– Как-то неожиданно, – сказал я. – А как же Москва?

– Да плюнь ты на неё! Тебе упал с неба шанс, повторно звать никто не станет. Николай на пенсию скоро уйдет.

– И правда, Саш, – сказала мама. – Ты подумай, никто не наседает, но это достойная работа. Москва Москвой, но пора задуматься о будущем. Не всю же жизнь клиентов искать и лизинг втюхивать?

Позже, когда родители устроились у телевизора, я мыл посуду и размышлял о перспективах жить дома и стать помощником дедова крестника. Я ни черта не мыслил в ракетной индустрии и военных делах, но несколько лет назад не разбирался в лизинговых сделках, что не помешало переступить порог нынешней работы.

Москва манила и завлекала, но неудачи и реальность остудили пыл, и вера, которая раньше била через край, закончилась. Остались мечты, а одними ими сыт не будешь. Новый Уральск загибался: заводы закрывались, объявляя себя банкротами; предприятия перекупались, год-два барахтались на плаву на старом выхлопе, а затем уезжали в неизвестном направлении. Так, к примеру, перевезли куда-то на Дальний Восток крупнейшую кондитерскую фабрику, оставив без хлеба и пищи тысячи специалистов. Возвращаться сюда означало только одно – поставить жирную точку в делах карьеры и личностного роста. Оренбург был интереснее. Областной центр забирал и забирает лучшие местные умы, переманивает спортсменов и талантливых учеников и студентов, в него вкладывают и развивают, а мы в лучшем случае превратимся в свалку для отходов ракетного комплекса. Президент подписал соответствующий указ в конце десятых, местные власти, получив откат, согласились. Мнение обычных горожан никого не интересовало.

Отец понял, что жизнь в любимом и родном городе подошла к концу. Для меня с переездом в Москву, для них с мамой в ближайшем будущем. Возможно, это произошло и раньше, и он ждал, когда позвонят с переводом. Не исключено, что предложение было до начала строительства. Всё-таки больше папы в Оренбургской области никто не служил. В детстве кадетский класс и школа ЦСКА, затем лейтенантские значки и звание мастера спорта, сборы и командировки, и как итог подписание контракта. Отец женился на армии, говорила всегда мама. Про него писали в газетах, принимали с почестями в мэрии, подарив звание почётного гражданина города, но папа ценил только казармы и солдат. Он воспитал стольких «дедов» из «салаг» и «черпаков», сколько и не снилось врагам государства. Его уважали и побаивались генералы, воспринимая советы как должное, и прислушиваясь к ним, словно к сладостным речам оратора, обещающего манну небесную. Перевод в Оренбург он заслужил как никто другой.

Я переводов не заслуживал, но судьба распоряжалась иначе. Я запутался в ощущениях и не знал, соглашаться или отказываться. Оренбург сулил новый виток в совершенно разных направлениях. Были вопросы, но они отпали. Никто на переезде не настаивал (кроме родителей), и разобраться хотелось самому. Я метался, втайне лелея столичные мечты, и надеялся на чудо. Русские любят верить в чудеса, это повелось со времён царя Гороха, когда добродушные крестьяне махали рукой и приговаривали: «Авось, пронесёт!» Я жил в России и ничем не отличался от древних соплеменников. Разве что отсутствием бороды и современными технологиями, а во всём остальном разница в тысячелетие нивелировалась.

– Размышляешь? – Вошедший на кухню отец вывел меня из задумчивости.

Я дёрнулся и понял, что несколько минут мою одну и туже тарелку. Вожу губкой по фарфоровой поверхности и тереблю душу. Папа включил чайник и хлопнул меня по плечу.

– Любое решение окажется правильным, – сказал он. – Это твоя жизнь, и ошибки, которые совершишь, тоже твои. Это твое счастье, и твои разочарования. Ни я, ни мама не проживем жизнь за тебя. Не мучайся, до конца праздников определишься. Захочешь, поедешь в Москву, захочешь – в Оренбург. Сейчас выходные и не надо заморачиваться.

– Хорошо, – ответил я.

Я заварил китайского улуна и пошёл в кабинет. Мы просидели до рассвета, но тему переезда не затрагивали. Разговаривали об охоте, о сибирской тайге и медведях, о выживании в экстремальных условиях и закаливании организма.

В шесть утра разгневанная мама выгнала нас с насиженных мест, и прокуренный кабинет опустел.

На Рождество в гости позвал дед. Мама согласилась, но в её душе сохранился осадок. Глядя на сияющего улыбкой деда, она видела в нём горе-гуляку, на старость лет крутанувшегося головой в ненужную сторону.

Женщина по имени Мария, которую дед выбрал для сожительства (так выразились родители, и определение весьма точное) была некрасива, нестройна и напоминала манерами мужика. Её муж служил в лётных войсках и разбился в начале войны с Афганистаном, оставив троих детей на попечение жены. Мария ношу приняла с достоинством. Вкалывала на двух работах, а по выходным подрабатывала посудомойщицей в ресторане. Платили немного, но оставалась еда, которую поровну делили между сотрудниками. Дети, лишенные материнского воспитания, росли самостоятельными и своенравными трудными подростками, и по достижению совершеннолетия разъехались по Матушке-России, да так и потерялись. Писем и телеграмм от них Мария не получала. Говорили всякое, народ горазд на сплетни: старшая дочь якобы вышла замуж за африканца и попала в рабство; младшая стала наркоманкой и доживает дни в больнице; сын отсидел в тюрьме, алкоголик и крышует коммерсантов. Мария не верила в чужие россказни и знала, что с детьми всё хорошо. Материнское сердце чувствует на любом расстоянии.

С дедом они познакомились после похорон бабушки. Он ходил на рынок через дворы и наткнулся на одинокую пожилую женщину, что-то спросил, та ответила, и завязался разговор. Выяснилось, что оба родом из соседних сел: Ивановки и Халилово. Дед рассказал о случившемся горе, Мария его поддержала и поведала о потере мужа. День за днём они встречались во дворе, садились на лавочку и говорили. Она о своей жизни, он о своей. Привыкали друг к другу и притирались.

Мама восприняла чужую женщину в штыки. С похорон бабушки прошли считанные месяцы, а дед крутил хвостом, будто кобель перед сучкой, и считал подобное поведение в порядке вещей. Называл Марию женой, вгоняя в краску от стыда, смеялся и вёл себя не по-джентльменски. Его окрыляло, как в рекламе энергетического напитка. Дед порхал бабочкой по Новому Уральску и забывал звонить мне и маме. Его подменили, подсунув чужого старика.

– Правильно бабушка говорила, – злилась мама. – Как только меня не станет, он сразу бабу в дом приведёт! Так и вышло. Все вы, мужики, из одного теста слеплены.

– Что ты всегда всех под одну гребенку чешешь? – парировал отец доводы. – Люди разные, и среди женщин подлецов хватает, и среди мужчин. И дети неподарками бывают.

– Ничего. – Мама обиделась и ушла в спальню.

– Женщины, – развел руками папа. – Никогда их не поймешь.

Мы шли к деду в молчании. Мама – демонстративно отвернувшись, а я и отец следом, как верные оруженосцы. Гулким эхом разносились шаги по подъезду, сообщая о прибытии, и на пятом этаже гостей встречала Мария.

Я прожил здесь детские и школьные годы и настолько привык, позвонив в домофон и преодолев лестницу со скоростью беззаботного юнца, видеть у двери с номером «60» бабушку, что сейчас невольно заморгал и встрепенулся. Бабушки больше не было, Марию я не знал и видел впервые.

Мы вытерли ноги, отряхнув остатки снега и грязи на коврик, потопали и спрятались за дверью. Я разулся и прошёл внутрь, удивившись, насколько изменилась квартира. Вещи стояли те же, что и пять-десять лет назад, но выглядели по-другому, словно с налётом пыли, хотя ни одной пылинки я не заметил: чистота и порядок, даже стекла в шкафах протёрты.

Дед сидел во главе стола, поднялся с деловым видом навстречу – эдакий буржуа на приёме, и заулыбался.

– Сашок приехал! Обнимемся!

– Здорово, дед, – сказал я.

Мы обнялись, но объятия получились картинными. Сцена напомнила неудачную игру двух картонных персонажей из скучного фильма.

– Жена приготовила пельмени, – сказал он. – Пальчики оближешь.

– Ты женился? – «удивился» я.

Он сделал вид, что не расслышал, сморщился и обратил взор на папу и маму, оставив вопрос без ответа. Дед обнял отца, хрустнул под тисками старшего и закряхтел. Мама чувства проявлять не пожелала и заняла свободное кресло. Дед не смутился, холодная война ему нравилась, он чувствовал себя главным генералом на поле боя и мастерски хитрил.

– Сашок, как в Москве? – спросил дед.

– Хвастаться нечем. Работа, съёмная квартира. Все, как у всех. Обыденно.

– Я тут с Колей недавно разговаривал, тебе отец говорил?

– Да, мы общались. Думаю пока.

– Маша, вода закипела? Закинь сорок штук!

– Закипела, – отозвалась с кухни Мария. – Бросаю.

Мы выпили по стопке крепкой и сладкой малиновой настойки, закусили салатами и ждали. Мама не проронила ни слова, дед улыбался и подмигивал, а я и отец налегали на еду. Атмосфера накалялась.

Взгляд упал на приоткрытую тумбочку, и я заметил стопку пластинок. В мозгу щёлкнуло, и он перенёс в девяностые, в далекое, беспроблемное и беззаботное детство.

В зале танцевали гости: кумовья, коллеги деда по заводу, соседи, друзья. Пол сотрясался под звуки «Синего инея», «Сиреневого тумана» и «Миллиона алых роз», а на столе гордо стоял проигрыватель. Пластинки меняли, менялись танцующие, веселье не прекращалось. Звучали тосты, я сидел у бабушки на руках и изумлялся праздничному балагану. Было одновременно и весело, и страшно…

– Пельмени, горяченькие. – Мария принесла в зал большую тарелку.

– Жена, умница! – похвалил её дед.