В конце XVIII века в Петербурге на Смоленском кладбище строилась новая церковь. Большая. Соборная. В столице величайшей в мире империи и кладбищенская церковь должна быть величественной, монументальной, какими не во всяких епархиях и кафедральные соборы бывают. Уж как старались каменщики – от зари до зари на лесах копошились, – а все не очень-то дело у них подвигалось. И то сказать, они же не только стены работают, но и камень затаскивают на верхотуру, и известь замешивают, и леса наращивают. Да мало ли всяких забот на стройке. Но вот как-то утром приходят работные и видят: на самом верху, на лесах, полно кирпича лежит, только бери и клади в ряд. Обрадовались артельщики и ну за дело. Много больше обычного в этот день сделали. На другое утро та же история: приходят мастеровые, а леса уже ломятся от кирпича. Тогда придумали они остаться после работы тайком при храме и подкараулить, кто же это им помогает? И вот сидят они ночью в засаде и видят: пришла на стройку маленькая, худенькая старушка, простоволосая и босоногая, и давай таскать кирпичи. Много ей, конечно, не унести, но возьмет штучки три-четыре и бегом наверх. Работники признали добровольную свою подсобницу, это была известная всему Петербургу юродивая Ксения. Из жалости к несчастной блаженной они хотели было не позволять ей больше исполнять эту тяжелую и опасную работу, но потом решили: да пусть уж помогает, раз охота, все равно не спит сроду!..
О Ксении Петербургской, хотя она и жила относительно недавно, сохранилось сведений гораздо меньше, чем о некоторых юродивых, живших за века до нее. Неизвестно точно не только когда именно она родилась, но и – что удивительно! – когда святой не стало. Год ее смерти в разных источниках указывается в диапазоне до тридцати лет. Кстати, помогала на строительстве Смоленской церкви Ксения где-то через четверть века после самой ранней даты своей кончины. Поэтому в некоторых жизнеописаниях блаженной делается вывод: раз таскала кирпичи – значит, еще была жива. Но это вывод совершенно в духе отличников курса научного атеизма, не смеющих мысли допустить, что святой и после перехода в мир иной может как-то участвовать в жизни оставшихся на этом свете. Существуют свидетельства явлений св. Ксении – некоторым петербуржцам выпадало счастье повстречаться с блаженной и в XIX веке, и в XX, вплоть до нашего времени.
Родилась Ксения, как принято считать, в 1720-х годах. О родителях ее, кроме того, что они были, как и у большинства святых, людьми благочестивыми, ничего не известно. Но, скорее всего, Ксения принадлежала к сословию благородному. Об этом можно судить по ее замужеству. В старину межсословные браки были исключительно редкими. Ксения же вышла замуж за человека довольно высокопоставленного – за придворного певчего Андрея Федоровича Петрова. Они с мужем поселились в небольшом собственном домике на Петербургской стороне. И, казалось, для Ксении наступила беззаботная и веселая жизнь если не дамы света, то во всяком случае близкой к высшему обществу.
Но через три года вся эта так счастливо начавшаяся жизнь рухнула. С Андреем Федоровичем вдруг приключилась горячка, и он скоро умер. Перед смертью он завещал жене служить всегда Господу Богу и неизменно славить Всеблагое Имя Его…
Ксении в ту пору было 25 лет. Смерть любезного супруга стала для нее таким потрясением, что жить по-старому она уже не могла. Ксения не только отказалась от светских развлечений, от прежнего беззаботного существования, но, раздав бедным все имущество, в том числе и домик на Петербургской стороне, она стала бродяжничать и ночевать где придется, чаще всего прямо на улице. Казалось, несчастная лишилась рассудка, не снеся выпавшего на ее долю бедствия. Именно так многие и стали относиться к случившемуся.
Но, как скоро выяснилось, безумной Ксения отнюдь не была. Кто-то из ее близких подал начальству покойного Андрея Федоровича прошение, требуя воспрепятствовать, очевидно, неразумной вдове так безрассудно распоряжаться имуществом. Но после беседы с Ксенией начальство убедилось, что она вполне здорова и, следовательно, вправе распоряжаться имуществом по своему усмотрению.
Беда, в один миг перевернувшая всю ее жизнь, показала Ксении, насколько же непрочно, суетно, мелко все земное. Ей открылось, что существование человека от рождения до смерти является лишь испытанием на пути к жизни вечной. Как пройдешь его, этот путь, такова будет тебе и награда. А имущество, богатства, честолюбие, удовольствия, развлечения – весь этот тлен – только помеха, препятствие спасению души, достижению истинного счастья небесного.
И с этого времени Ксения приняла подвиг юродства. Из всего имущества она сохранила только мужнин мундир, и, надев его на себя, блаженная стала ходить по городу и всех уверять, что она и есть самый Андрей Федорович. Причем она вовсе не отзывалась на имя Ксения, если к ней кто-то так обращался. Представляясь Андреем Федоровичем, юродивая неизменно рассказывала всем о своей тяжкой утрате – о кончине… жены Ксении Григорьевны. В конце концов, все так и привыкли ее называть Андреем Федоровичем.
Но первое время блаженной приходилось нелегко. Вначале над ней многие надсмехались, издевались, и, прежде всего, конечно, дети. Но Ксения покорно и безропотно сносила все глумления.
Лишь однажды петербургские жители увидели ее в страшном гневе. К этому времени Ксения уже почиталась за угодницу Божию. Но почиталась так она преимущественно людьми совершенных лет – дети по-прежнему преследовали ее и всячески досаждали. Как-то увидев Ксению, уличные мальчишки стали дразнить блаженную, смеяться, поносить. Ксения вначале никакого внимания не обращала на забавников – не привыкать. Но дети в этот раз были, как никогда, усидчивы: видя, что слова их не приносят желаемого результата, они стали швырять в блаженную камни и комки грязи. Тут уже у Ксении терпение все вышло. Блаженная ходила по городу всегда с крепкой сучковатой палкой. Так она бросилась на малолетних злодеев с этой палкой, показывая, что сейчас им будет задана крепкая взбучка. Вряд ли она ударила бы кого-нибудь. Но проучить мазуриков надо же наконец! Попугать их хотя бы! Жители Петербурга с тех пор старались оберегать Ксению от подобных развлечений неразумных детей.
Под именем своего покойного мужа Ксения юродствовала, по всей видимости, недолго. Ровно столько, сколько позволяла исправность мундира Андрея Федоровича. А у юродивых, при их-то образе существования, одеяние, если еще оно имелось, обычно не долго выдерживало нагрузок. И когда мундир у Ксении развалился, истлев прямо на чреслах, она перестала изображать мужчину. Блаженная надела на себя в высшей степени аляповатую пару, цветастые юбку и кофту, обуви и платка она не носила вовсе, и она стала называться по-прежнему Ксенией. У нее, как и у большинства юродивых, с одеждою могло бы не быть проблем – многие состоятельные люди считали за счастье одарить ее чем-нибудь со своего плеча, – но она все немедленно раздавала нищим.
У Ксении в Петербурге было множество знакомых. Ее наперебой зазывали погостить то в один дом, то в другой. Это считалось большой удачей, счастьем, милостью, посланной небесами, принимать у себя юродивую.
Так однажды Ксения зашла к доброй своей знакомой Евгении Денисьевне Гайдуковой. А дело было в самый адмиральский час, как в Петербурге говорят, то есть в обеденное время. Хозяйка натурально просит дорогую гостью за стол на лучшее место, потчует ее, будто родную матушку, блюдо за блюдом подносит. Когда они на славу отобедали, Евгения Денисьевна принялась благодарить Ксению за оказанное внимание и извиняться за скромное угощение: «Не взыщи, – говорила она, – голубчик Андрей Федорович (Ксения еще ходила в мундире мужа), больше мне угостить тебя нечем, ничего не приготовила сегодня». – «Спасибо, Денисьевна, спасибо за хлеб за соль, – отвечала Ксения. – Наелась, как дурак на поминках. Сроду так не ела. Только лукавишь-то для чего? А? Уточки-то мне не дала! Побоялась предложить!» Изумилась Евгения Денисьевна, сконфузилась, – у нее в печи и правда стояла жареная утка, приготовленная для мужа. Бросилась она тотчас к печке, вынула утку и поставила ее перед Ксенией. Но блаженная остановила ее: «Не надо, не надо. Не хочу я утки. Я ведь знаю, что ты радехонька меня чем только ни на есть угостить, да боишься своей кобыльей головы». Кобыльей головой Ксения называла своевольного и деспотичного мужа Евгении Денисьевны.
В другой раз Ксению принимала некая купчиха Крапивина. Они сидели за столом, угощались, чем Бог послал, мирно беседовали. И вдруг блаженной, как это нередко с ней случалось, было явлено откровение. Она увидела, что дни хозяйки, этой пышущей, казалось, здоровьем женщины, сочтены. Ксения тогда вроде бы ни с того ни с сего напомнила ей и всем присутствующим о необходимости каждому встретить смертный час свой, как и подобает православному христианину, покаявшись и причастившись. А уходя, она сказала, будто бы сама себе: «Зелена крапива, а скоро завянет». Никто тогда не придал значения этим словам – блаженная вечно говорит загадками, поди разбери, что она имеет в виду… Однако когда несколько дней спустя Крапивина действительно завяла, то есть отдала Богу душу, все вспомнили вещие слова Ксении и о предсмертных таинствах, и о крапиве.
Свой домик на Петербургской стороне после смерти мужа Ксения отдала мещанке Параскеве Антоновой, которую блаженная очень любила. И потом частенько приходила туда в гости. Однажды она зашла к любезной Параскеве и говорит ей: «Вот ты сидишь тут да чулки штопаешь, и не знаешь, что тебе Бог сына послал! Иди скорее на Смоленское кладбище!» Удивилась Параскева: о каком еще сыне толкует Ксения? откуда? Но, хорошо зная, что блаженная никогда ничего не говорит напрасно, а каждое ее слово – это какая-то мудрость, какое-то иносказательное откровение, она немедленно поспешила пойти, куда было указано. Оказалось, что вблизи Смоленского кладбища извозчик сбил беременную женщину, которая тут же и родила, а сама скончалась. Тут Параскева и поняла, что имела в виду Ксения: вот он ее сын! это о нем говорила блаженная! Параскева взяла ребенка и оставила его у себя. Она вырастила его и прекрасно воспитала. Впоследствии этот человек стал крупным чиновником. Всю жизнь он с большой любовью и почтением относился к своей приемной матери.
Как ни велика была слава Ксении в Петербурге, но общения с царственными особами у нее, как у Василия Блаженного, быть не могло: прошло то время, когда повелитель полсветной державы мог пригласить к себе в палаты нищего разделить с ним царскую трапезу или сам выйти в люди, поговорить с народом о том о сем где-нибудь на торгу за кремлевской стеной, – в эпоху империи такое общение монарха с низами стало выходить за этические нормы, хотя порою случалось. И все-таки Ксения, несмотря на колоссальную дистанцию, отделяющую ее от царственных особ, знала о них решительно все и некоторые сведения обнародовала, причем обычно еще до того, как свершалось само событие.
Так она предсказала смерть Елизаветы Петровны. Накануне Рождества 1761 года блаженная бегала по Петербургу и кричала: пеките блины! пеките блины! скоро вся Россия будет печь блины! Блины в России традиционно пекут либо на Масленицу, либо на поминки. Кстати, заметим, блин стал главным угощением и символом мясопуста именно потому, что Масленица – это, в сущности, поминки: начинается этот русский карнавал с Вселенской субботы, или большой родительской, – дня, когда православные поминают всех своих усопших предков.
Но тем не менее вряд ли Ксения имела в виду Масленицу. До нее от Рождества срок немалый. А пророчествовала блаженная вот о чем: назавтра, 25-го числа декабря, ровно в самый праздник, по Петербургу разнеслась весть о кончине императрицы Елизаветы Петровны. Тут уже все поняли, о чем предупреждала Ксения. Так и пришлось столице, а за ней и всей России печь блины.
Еще более драматичное происшествие в царской фамилии Ксения предсказала спустя три года.
На престоле в это время уже находилась государыня Екатерина Алексеевна. Но, как ни удивительно, она была не единственной монаршей особой в России в то время. В течение целых двадцати трех лет в шлиссельбургской крепости находился еще один законный, и, пожалуй, даже более, чем Екатерина, законный, император – Иоанн Антонович. В младенчестве он был свергнут с престола Елизаветой Петровной и с тех пор томился в темнице.
Один из его стражей – поручик В. Я. Мирович – решился освободить царственного узника и возвести на престол; он, вероятно, рассчитывал в случае успеха сделаться особой приближенной к императору и быть обласканным последним столь же щедро, как этого удостоились Орловы от Екатерины. Но попытка Мировича освободить Иоанна Пятого не удалась – другие офицеры из шлиссельбургского караула не поддержали лихую авантюру своего однополчанина. Больше того, в возникшей потасовке поручик был заколот. Да на всякий случай, чтобы исключить возможность его воцарения когда-нибудь, убит и сам Иоанн Антонович.
А за три недели до этого события Ксения стала вдруг горько плакать всякий день. Все встречные, видя юродивую заплаканную, жалели ее, расспрашивали: что с ней? не обидел ли кто? Блаженная, показывая куда-то в сторону, отвечала невразумительно: «Там кровь! Кровь! Там реки налились кровью! Там каналы кровавые! Там кровь!» – и лила слезы пуще прежнего.
О проекте
О подписке