Пропустим описание метеостанции Ахпун (Темиртау), где он сменил бывшего наблюдателя, народного учителя Александра Ерофеевича Попова, и отправимся с Анатолием Витальевичем в Амзас и Усть-Амзас «в довольно уравновешенном состоянии духа, скорее в радужном настроении, чем печальном, хотя порой мелькала мысль, что по своему характеру предложенная мне деятельность напоминает положение древнего Дамокла, усаженного под острием меча, подвешенного над головой на конском волоске по приказу тирана Сиракуз Диониса».

«В Амзасе метеостанцией заведовал бывший католический патер Людвиг Бехлер, родом из поволжских немцев-колонистов, переселившихся в Сибирь еще в прошлом веке. Не поладив, видимо, на идеологической почве с местными властями и сельским активом, развернувшими энергичную антирелигиозную пропаганду, как это было повсеместно в нашей стране в начале тридцатых годов, патер Бехлер оказался анахоретом на стройке железной дороги в роли метеоролога-наблюдателя. Высокий, крупный, с лицом наподобие Мартина Лютера, он говорил по-русски с типично немецким акцентом, как Карл Иванович из “Детства” Толстого в передаче Игоря Ильинского, смягчая губные согласные и шипящие звуки русского языка: “Страстфуйте, страстфуйте, прошу пожалофать в моя келья…”»

Первый прогноз Дьяков дал 12 июля 1936 года. Качества, перечисленные «собственной рукой профессора Кулика» в научной характеристике, Дьяков оправдывал в новой для себя роли. Математика, астрономия и год пешей ходьбы с теодолитом оказались весьма кстати в метеорологии. Второй прогноз был тоже неплох: «Малооблачная погода благоприятна для строительных работ».

А потом начались дожди, и, хотя он их исправно предсказывал, начальство гневалось, словно он был виновником несчастий. У Дьякова появилось ощущение, будто он несет ответственность не за прогноз, а за погоду собственно…

Теперь Анатолий Витальевич смог бы предсказать с большей вероятностью, когда закончится непогода, но тогда долгосрочные прогнозы были недоступны ему, и он ежедневно с «печальным видом, с тоской в душе» приносил прогноз: «Сплошная облачность, сплошные дожди…»

…А в Чугунаше – снег.

Два мужика в телогрейках наливают в водопроводную колонку керосин и жгут его, отогревая ото льда. Они провожают нас долгими взглядами…

Одинокий человек в ватных штанах и бушлате нетвердо и с усилием преодолевает снежный склон. Он останавливается у калитки и ждет, пока отлается собака, но она не умолкает. «Жучка! – говорит он заискивающе. – Ты чё ругаешься, чё шумишь? Ну пьян, пьян, Жученька. Не ругайся».

У входа в зал ожидания пожилой железнодорожник скалывает лед топором, приваренным к лому в виде наконечника.

– Этова Пониклева несчастного я знал, и всех их два десятка детей, и жену его… – говорит старик с ухоженной бородой, то ли продолжая начатый когда-то разговор, то ли затевая его для меня. – Теперь Пониклев в холме лежит, а она – потаскуха. Ну… Я с ними рядом жил.

Ледокол, здороваясь, сторонится, пропуская нас в теплый зал ожидания, обставленный деревянными скамьями с вырезанными на спинках буквами МПС. В углу окошко кассы с расписанием поездов.

– Это старое, – говорит Василий Георгиевич, – недействительное.

Он смотрит в большое, мелко переплетенное окно. Там идет снег.

«Сапунов! Где тебя носит, Сапунов?!»

Телеграмма от Дьякова 28 июля 1981 года – Центру штормовых предупреждений:

«Считаю долгом сообщить, что в течение периода 5–20 августа следует ожидать оформления весьма глубоких циклонов в Северной Атлантике. У берегов Мексиканского залива, Карибского моря, на востоке США должны появиться ураганные ветры более 40 м/сек. В морях Дальнего Востока от Филиппин до Японии в августе должны пройти весьма сильные тайфуны. С уважением и приветом Дьяков».

8 августа, «Известия»: «5 человек погибло, 70 домов полностью разрушено, 19 тысяч затоплено, в десятках мест повреждены железные дороги. Таковы последствия тайфуна над островом Хоккайдо».

11 августа, газета «Советская Россия»: «Сильнейшие ливневые дожди стали настоящим стихийным бедствием для американского города Уотертаун (штат Нью-Йорк). Вода затопила нижние этажи домов, работа магазинов, транспорта почти полностью прекратилась… Ущерб составляет несколько миллионов».

16 августа, «Правда»: «Тайфун Филипс налетел неожиданно, с невиданной силой он обрушился на Сахалин».

Воспользовавшись ясным днем, Дьяков проводил наблюдения Солнца. Пройдя в башенку и сдвинув купол, изготовленный по его чертежам на Кузнецком металлургическом комбинате (где любят и поддерживают Анатолия Витальевича), он направил небольшой, почти ученический телескоп, подаренный когда-то академиком Тихоновым.

– Вот видите, пятен мало, а те, что есть, далеки от центрального меридиана…

Это была чистая правда. Демонстрации пятен предшествовали долгие объяснения Дьяковым разработанных им методов, долгосрочных прогнозов с учетом активности Солнца.

Из его рассказов, насколько мне позволяли осколки весьма среднего образования, на котором обрывались и без того зыбкие связи с математикой, физикой и астрономией, понял, что прогнозирование в свое время пошло по неперспективному (на взгляд Дьякова) пути определения погоды по барометрическим полям, то есть по изменению давления. Совершенствуясь, синоптики выжали из этого метода все, но не угомонились.

Вера – это форма заблуждения. Каждый вправе выбрать себе заблуждение и аргументировать его, не унижая оппонента. Вера, обладающая роскошью аргументов, становится учением. Учение, не опровергнутое жизнью, может себе позволить называться наукой. Новые открытия могут вернуть науку на шаг-другой назад. Было время, когда любое прогнозирование, кроме барометрического, было верой.

Когда директор Парижской обсерватории Лаверье (вычисливший, кстати, планету Нептун) по просьбе императора Наполеона III, обеспокоенного гибелью флота союзников из-за шторма в период Крымской войны, стал вычислять ход циклона, он взял показания барометров на нескольких метеостанциях, обвел их линиями-изобарами и проследил этот самый ход. С тех пор метеорологи старались предвидеть изменения атмосферного давления, упуская при этом из виду, что существенное влияние на него оказывает энергия Солнца. Между тем классики метеорологии и астрономии прошлого века Дов, Фицрой, Ротфилд, Фламмарион, Клоссовский, Воейков развивали идею двух атмосферных потоков – холодного (полярного) и теплого (экваториального), от колебаний мощности которых и зависит погода. Но поскольку закономерности этих колебаний были не очень ясны, мир продолжал доверяться «давлению».

Дьяков, как я понял, нашел и рассчитал эти закономерности, связав их с активностью Солнца. Основываясь на трудах упомянутых классиков и на замечательной работе рано умершего ленинградского ученого Элеоноры Лир (которая, рассмотрев синоптические карты за пятьдесят лет, разработала типы сезонной циркуляции), Анатолий Витальевич пришел к выводу, что атмосферу надо рассматривать как открытую автоколебательную систему, на относительно размеренную жизнь которой влияет непостоянное по интенсивности солнечное излучение. В общем, свети Солнце ровно, проблем с прогнозами было бы меньше.

– Правильно? – спросил я, повторив услышанное.

– Если бы вместо вас здесь был образованный человек (я имею в виду как минимум естественные науки), он понял бы все не так вульгарно, но в общем – солнечные возмущения создают возможность сблизиться холодным и теплым течениям воздуха и порождать аномалии в атмосфере.

…Нина Григорьевна, подоив корову Яну (названную так Дьяковым потому, что родилась в январе), поднялась к нам в башню, на которой, между прочим, укреплена табличка, официально подтверждающая, что это именно и есть «гелиометеорологическая обсерватория Кузбасса им. Камила Фламмариона».

Имя Фламмариона было увековечено Дьяковым за то, что тот первым связал поведение погоды с Солнцем. Астрономическое общество Франции разрешило присвоить имя великого своего ученого дьяковской башенке, а поселковый совет, хотя и не мог припомнить подвигов Фламмариона в Гражданскую войну или в период первых пятилеток, уступил напору Анатолия Витальевича – узаконил имя француза в Темиртау.

– Ну что, есть пятна? – спросила Нина Григорьевна.

И, узнав, что нет, ушла смотреть приборы, шить или готовить.

– Моя жена, – сказал Дьяков с законной радостью, – как и жена Фламмариона, не омрачила мое существование ни разу в жизни. Когда его супруга умерла, Фламмарион сказал: «Она огорчила меня впервые».

О значении пятен я уже знал и поэтому не спрашивал Дьякова, но он все равно объяснил мне, что температура Солнца около 6000°, а пятен – 4000°, зато факелы вокруг достигают температуры 20 000° и существенно увеличивают солнечное излучение. Значит, надо следить за пятнами.

Дьяков доказал, что воздух может взаимодействовать с магнитным полем и вследствие этого изменять свою траекторию движения.

– Это вы открыли?

– Догадывалось несколько человек…

Но зато математическую модель взаимодействия главных потоков воздуха с геомагнитным полем Земли до него, кажется, не удалось создать никому. Чем больше Солнце ионизирует воздух, тем теснее его потоки взаимодействуют с магнитными полями. Воздушные потоки, подчиняясь законам Ампера, отклоняются влево. Теплый течет на восток и отклоняется к северу, а холодный – на запад, и тянет его тоже налево, но к югу. Чем больше под воздействием Солнца они ионизируются и сдвигаются, тем глубже циклоны. Так я это понял. Возможно, с ошибками. Но то, что Дьяков создал свою теорию на основе фундаментальных законов физики, тут я не ошибаюсь.

– Вот теперь вы ступайте к сестре моей Нины. Ее муж Василий Васильевич топит баню, а я вас подожду здесь.

А в Чугунаше – снег. Железнодорожник, прислонив к крыльцу лом, присоединяется к разговору.

– Тут кержаков много, – говорит он, – Пониклев, несчастный, тоже кержаком был.

– Да нет! Это он от нее веру принял, – вмешивается усатый дядя. – Тут примешь, когда девятнадцать детей.

– Двадцать, – говорит бородатый старик. – Первого она приспала, задавила во сне, и дала зарок не травить их: сколь будет, столь и будет.

– Ничего положительного, если это у них из-за веры, а не из-за любви.

– Какая там любовь! Едешь мимо водокачки, где они жили, стираного барахла на веревке – как рота на постое…

– Чудные люди мир тешат, – говорит железнодорожник, – и соскучиться не дают. Верно я говорю?

– Верно, – соглашаюсь я, думая о своем.

«Да где ж тебя носит, Сапунов?» – удивляется динамик.

Телеграмма. Декабрь 1978 года. Дьякову:

«Главзерноминсельхоз СССР просит направить прогноз на весну и лето по ЕТС и восточным районам. Зам. нач. Главзерно Буряков».

Телеграмма от 2 июня 1979 года. Буряков – Дьякову:

«Уважаемый Анатолий Витальевич, выражаю признательность за предоставленный ранее точный прогноз. Прошу сообщить Ваши оценки погоды на предстоящий период».

Полтавский обком КПСС – Дьякову:

«Убедительно просим выслать Ваше мнение относительно погодной обстановки на весенне-летний период. Ваши прогнозы в значительной степени более вероятны, чем прогнозы нашей метеослужбы».

Свердловская железная дорога – Дьякову:

«В течение ряда лет мы пользуемся Вашими долгосрочными прогнозами по Юго-Западной Сибири. Хорошая оправдываемость прогнозов позволяет принять необходимые меры для обеспечения безопасного бесперебойного движения поездов. Просим сообщить данные о характере предстоящей зимы».

Саратовский обком – Дьякову. Волынский обком… Свердловский обком… Башкирский обком… Москва – Дьякову. Кустанай, Кемерово, Караганда, Томск… Дьякову, Дьякову, Дьякову…

Дьяков не пошел в баньку не из-за боязни простудиться. Живя в Горной Шории, он закалял себя ежедневными зарядками и хождением босиком до холодов. Он и Нину Григорьевну приучал, пряча ее обувь и таким образом заботясь о здоровье «своей преданной жены»… Просто он не наработал сегодняшний отдых.

С Василием Васильевичем Батраковым, чья крохотная банька оказалась замечательно жаркой, мы продолжили разговор о Дьякове, сидя на полке.

– Ему для себя ничего не надо, – говорит хозяин. – Он всем помогает. На кого прошение напишет, кому в долг даст, хотя с этим у них не очень. Он телеграммы шлет за свои деньги. Хоть бы не писал «глубокоуважаемый» или «считаю своим долгом предупредить Вас»: каждое лишнее слово – деньги ведь. Но ему не возразишь. У него и поинтересней история была.

И поведал мне Василий Васильевич, как прислали Дьякову в помощники некоего Панарина. Как разместил Дьяков его с семьей в своей комнатке, как пожили гости, потом отделились и как спустя некоторое время написал помощник Панарин документ, что «не каждый день он видит Дьякова на работе». И отстранили Анатолия Витальевича от должности на пять лет. Никто, однако, из его адресатов этого не заметил. Потому что, считал Дьяков, они не должны были страдать только потому, что пострадал он сам. По-прежнему регулярно получали, кому требовалось, телеграммы с точными прогнозами и необязательными, с нашей с Василием Васильевичем точки зрения, но, безусловно, необходимыми для Дьякова словами: «Глубокоуважаемый имярек, считаю своим долгом предупредить Вас…»

Деньги на телеграммы он зарабатывал фотографией, по рублю за карточку, а Нина Григорьевна шила. И ходил он в ту трудную пору, как всегда, в берете, галстуке-бабочке и брюках гольф, если лето.

А потом Василий Васильевич, уже в предбаннике одеваясь, рассказал веселую историю, как они в октябре вели корову из Мундыбаша, как Дьяков босиком шел по снегу и после ночевки под копной купался в реке Учулен, как делал зарядку и как, подходя к Темиртау, надел ботинки, чтобы земляки не сказали, будто он чудак. А потом, после того путешествия, Батраков буквально заставил Анатолия Витальевича выпить стопку. Тот выпил и сейчас же запел высоким чистым голосом романс Надира из оперы «Искатели жемчуга». А после не пил никогда.

Соседская старушка, услышав наш разговор через дверь, сказала:

– Ну и что он, хуже, что ли, что не пьет?

– Нет, не хуже, – сказал Батраков, – он по науке любит жить.

Любит. Но иногда думает о смерти, отчасти желая ее для себя, чтобы ускорить признание своих работ. Обаяние утраченного слишком велико для современников, которые стремятся стать потомками.

…Черный эбонитовый телефон, по которому дважды, перепугав телефонисток, звонили члены Политбюро, чтобы узнать про засухи и про перспективы лета, молчит. Лишь изредка Анатолий Витальевич позвонит в книжную лавку узнать, что нового привезли, или на почту – почему задержался «Новый мир», или «Иностранка», или «Природа», или еще какой-нибудь из полутора десятков прочитываемых им журналов.

А в столе молчит рукопись книги «Предвидение погоды на длительные сроки на энергоклиматической основе», которую он закончил тридцать лет назад. И которую могло бы изучать уже второе поколение метеорологов, а может быть, и предсказывать с ее помощью погоду не хуже Дьякова…

Почему не стояли в очереди за этой рукописью издатели, почему доктора и кандидаты, старшие и младшие сотрудники не толпятся в сенях в облаках пара? Странные прихоти у судьбы.

Я сижу в маленьком домике на пригорке рудничного поселка, смотрю на Дьякова, который отсюда видит весь мир, целиком охватывая взглядом процессы, не масштабные человеку, и понимаю, что напоминает он мне калужского учителя: тот увидел с Земли космос. Дьяков, в одиночку преодолев земное притяжение, увидел Землю целиком со стороны.

Константину Эдуардовичу повезло в жизни, он был признан и не забыт. Дьяков тоже был признан. Он был приглашен в 1972 году (когда предсказал ту самую засуху) на Всесоюзную конференцию по солнечно-атмосферным связям в теории климата и прогнозам погоды. В Трудах этой конференции были опубликованы данные, что он довел успешность декадных прогнозов для Западной Сибири до 90–95 процентов, а месячных и сезонных – до 80–85 процентов, что с помощью выявленных им закономерностей атмосферной динамики ему удалось предвидеть и дать предупреждение не менее чем за 15 суток более 50 значительных атмосферных аномалий, возникших над территорией Евразии и Атлантики, – штормов, тайфунов, ураганов, ливневых дождей…

Он был признан… В 1972–1973 годах имя его мелькало на страницах газет и журналов. Даже звуковой журнал «Кругозор» опубликовал портрет Дьякова. «Вот посмотрите. Эта рубашка, что на снимке, до сих пор цела. Она еще и чистая. Можно надеть…»

Но что-то в его жизни не устраивает нас. Или, точнее, в нашей жизни. Ведь то, что создал он, есть у него. У нас – нет. После бурных и недолгих восторгов – полное затишье. Может, мы действительно лучше чувствуем себя в наследниках?

А Дьяков тем временем встал из-за стола, рассуждая о том, как разумно устроена природа:

– Всякие неуправляемые материальные системы стремятся к хаосу. Мир состоял из хаоса, а теперь нет. Значит, что-то есть… Что-то управляет всем этим. Ньютон считал богом всемирное тяготение. Думаю, это не так, но есть всеобщая организующая сила! Безусловно!

Он поднял палец и так долго стоял, выразительно глядя на него. А я смотрел на седые волосы, выбивающиеся из-под берета, на клетчатую, с бабочкой, рубаху, чистую с 1972 года, на азартные глаза уверенного в своей идее человека и подумал: в погоде-то наверняка есть Дьяков – бог погоды.

А в Чугунаше – снег…

Мы стоим на крыльце припорошенной снегом станции.

– Вот и дед скажет, что не было у них любви, – не унимается железнодорожник.

– Была кой-какая, – отвечает дед.

– Где ей уместиться… Пониклев осенью ватные штаны наденет – весной снимет. А она в чистоте – санитаркой в доме инвалидов ума. Встретился ей молодой, лет двадцати семи, и все пошло под откос: и два десятка детей, и вера… А потом снялась она отсюда с новым, с инвалидом ума, как подвода ушла. Пониклев к дочери уехал, потом вернулся, забылся и умер. А дети кто где… Здесь никого нет.

– Только Пониклев сам, несчастный, в холме лежит, – повторяет дед.

К станции медленно подходит пассажирский поезд. Я прощаюсь, становлюсь на подножку и вижу местную продавщицу, открывающую замок, мужиков, вытягивающихся в цепочку по снежной тропинке к открывшемуся магазину, возле которого уже топчется пришедший за куревом инвалид со смытым лицом.

«Сапунов… Сапунов… Сапунов…»

Чугунаш погружается в снег.

Снег идет в Темиртау, в Горной Шории, во всей Сибири.

Снег идет.. Снег идет… Снiг iде… It snows… La neige tombe…

Snezi… Het sneeuwt… Salju turum… Theluji yaanguka… Det sner…

Cade la neve…

Снег идет. Во всем мире идет снег…

Когда он кончится?

Дьяков знает, Дьяков знает,

но и он не может

его остановить.