У Шаляпина было много друзей, но были и враги. Это объяснялось не только несдержанностью отца, его непримиримым в вопросах искусства характером, но часто и завистью людей ко всему незаурядному. Сейчас во многом, что касается Шаляпина, восстановлена правда. Но представления об антиобщественном поведении отца у себя на родине еще кое-где живут. Не желая ни в какой мере идеализировать образ отца, я хочу лишь привести некоторые факты его отношения к общественному долгу.
Вот письмо одного из бывших студентов Московского университета.
«Глубокоуважаемая Ирина Фёдоровна!
Сообщаю Вам мои воспоминания о незабываемых для меня встречах с Фёдором Ивановичем Шаляпиным.
В период времени с 1909 по 1912 год я, будучи студентом Московского университета, состоял в Правлении студенческой кассы взаимопомощи Союза землячеств при Московском университете.
Эта касса существовала на средства, получаемые от ежегодных взносов самих студентов, землячеств, общественных организаций, редакций некоторых либеральных газет, а также от сборов благотворительных концертов и вечеров.
Все суммы, получаемые кассой взаимопомощи, шли на оказание материальной помощи и оплату за право участия нуждающихся студентов Университета, на содержание дешевых студенческих столовых и т. п.
По поручению правления кассы взаимопомощи мне неоднократно приходилось обращаться с просьбами об участии в благотворительных концертах и вечерах к Фёдору Ивановичу Шаляпину, участие которого в концертах обеспечивало полные и большие сборы.
С чувством глубокого волнения и благодарности вспоминаю до сих пор, спустя более сорока лет, то трогательное и любовное отношение, которое проявлял наш великий артист – Фёдор Иванович Шаляпин – ко всем нашим просьбам об участии в студенческих концертах, и ту неизменную готовность прийти на помощь нуждающимся студентам, которую мы всегда встречали со стороны Фёдора Ивановича.
Я могу смело утверждать, что сотни студентов того времени имели возможность окончить университет только благодаря той материальной поддержке, которую оказал им Фёдор Иванович своим участием в вечерах и концертах.
Евгений Львович Белостоцкий, г. Харьков, пл. Руднева, 17.
24. VII. 52 г.».
И это, конечно, не единственный сохранившийся у меня документ.
Фёдором Ивановичем были учреждены стипендии как в московских учебных заведениях, так и в одной из казанских гимназий для беднейшего ученика шестого городского училища имени Шаляпина, где в детстве учился он сам.
Пел он неоднократно и для Всероссийского театрального общества для поддержания престарелых артистов: в Доме ветеранов сцены была учреждена койка его имени.
Выступал он и на Сокольническом кругу в народных концертах.
Когда какое-либо бедствие постигало нашу страну, отец горячо отзывался на все нужды. Так, он не раз пел в пользу голодающих. 26 декабря 1911 года Шаляпин дал грандиозный концерт, исполнив шестнадцать произведений.
Чистый доход – шестнадцать тысяч пятьсот рублей – отец послал в шесть голодающих губерний, об этом было напечатано в газетах.
Во время войны 1914 года Шаляпин организовал на свои личные средства два лазарета: один в Москве на пятнадцать коек и второй в Петрограде на тридцать. Всю войну отец полностью содержал эти лазареты, в которых находились на излечении нижние чины.
На открытие лазарета в одном из флигелёчков, находящихся во дворе нашего дома в Москве, как полагалось, приехал городской голова. Увидев, насколько хорошо был оборудован лазарет, он предложил Фёдору Ивановичу предназначить его для офицеров, на что отец ответил: «Вот потому именно, что лазарет оборудован хорошо, здесь будут лечиться солдаты».
Так оно и было. Фёдор Иванович часто навещал раненых, беседовал с ними, рассказывал им забавные случаи из своей жизни, раздавал подарки. В этом лазарете всю войну работала вся наша семья, помогая чем возможно и ухаживая за ранеными.
В 1914 году, во время войны, сильно пострадало польское население. Отец немедленно высказал готовность выступить в концерте в пользу пострадавших. 30 ноября в Варшаве состоялся концерт Шаляпина при переполненном зале.
Как сообщали газеты, артисты польских театров перед началом концерта поднесли Шаляпину венки и приветствовали как художника-славянина, отметив единение России и Польши.
Шаляпин в ответ заявил, что он поступил так, как подсказывало ему чувство гражданского долга.
Находясь за границей в 1921 году, Фёдор Иванович не забывал о своей родине, которую вновь постигло бедствие – голод в Поволжье. Он дал концерт в пользу голодающих и собрал по подписке деньги, которые послал на родину.
В 1902–1903 году отец, будучи в Нижнем Новгороде, узнал от А. М. Горького, что дело народного образования в деревне поставлено крайне плохо, детям негде учиться; особенно плохо дело обстояло в деревне Александровке, около Мызы. Отец решил там построить школу. Это свое решение он выполнил. Корреспондент одной из московских газет дал подробное описание «шаляпинской школы»:
«В д. Александровке Нижегородского уезда давно существует народная школа им. Ф. И. Шаляпина…
…Внутреннее помещение школы меня поразило. Сколько здесь уюта, милой простоты, красоты и разнообразия.
Самая большая комната – класс, где в учебное время происходят занятия с тремя отделениями; вторая комната – для учительницы, а третья отведена под народную библиотеку, с отдельным входом…
Библиотека представляет небольшую комнату, но все в ней привлекательно, стильно и отличается изящной простотой; стильные шкафы, обстановка, мебель. Стены увешаны портретами классиков нашей литературы и современных писателей. В библиотеке имеется уже более 3000 томов книг.
Построенная на средства Шаляпина школа получает от него около 1000 рублей ежегодно. Крестьяне интересуются знаменитым певцом. 26 августа, когда он перед отъездом приезжал в школу, они обратились к нему с просьбой, не может ли он пустить их на свой концерт, который должен был состояться 27 августа в ярмарочном оперном театре по удешевленным ценам – «по рублику» с человека. Фёдор Иванович сказал им на это, что пусть они выберут двадцать человек, и он попросит антрепренера, чтоб он их поместил бесплатно в театре, на концерт. Крестьяне деревни Александровка и соседних деревень по жребию набрали не двадцать человек, а целых сорок, и пришли на концерт, который на них произвел сильное впечатление, хотя некоторые слыхали Фёдора Ивановича и во время своих посещений школы – он певал для детей и для них в школе».
Руководил школой учитель Степанов Григорий Николаевич, которому отец подарил портрет. Его мне показала дочь Степанова, когда я посетила Александровку в 1952 году.
Надпись гласила:
«Милый Григорий Николаевич, будем счастливы надеждой, что наша дорогая Родина будет радостно петь гимн солнышку и дорогой свободе.
Ф. И. Шаляпин11/IV 1917 года».
Одно время Степанов за «вольнодумство» был арестован, а затем отстранен от работы. Умер он в Александровке. Крестьяне, очень уважавшие учителя, поставили ему памятник-обелиск напротив здания школы имени Шаляпина.
Эта школа существует и по сей день.
Портрет Шаляпина, подаренный им школьникам с надписью: «Милым ребятишкам Шаляпинской школы. Да здравствует солнце. Да скроется тьма» в настоящее время находится в Краеведческом музее города Горького.
Вероятно, мало кто знает, что Народный Дом в Нижнем Новгороде (ныне оперный театр имени Пушкина) достраивался на средства Фёдора Ивановича. Давал он через А. М. Горького и деньги на революционные цели.
Очень многим людям Шаляпин помогал. Некоторые же его старые товарищи, с которыми отец работал в свои первые сезоны в Уфе и Баку, – Пеняев и Грибков – часто жили в нашем доме. Будучи уже стариком, Пеняев жил у нас и ведал библиотекой отца.
Отец всегда боялся бедности – слишком много видел он нищеты и горя в свои детские и юношеские годы. Он часто с горечью говорил: «У меня мать умерла от голода…»
Грозной тенью перед ним всегда стояло прошлое, полное лишений, унижения и страданий. Он постоянно ощущал тревогу за будущее, за старость, за судьбу своих детей – сколько он видел тягостных примеров печальной участи многих людей в старой России, умиравших забытыми и заброшенными. Мысль, что и он может оказаться в таком положении, преследовала его.
– Вот состарюсь, потеряю голос и никому не буду нужен, и опять, как в юности, придется унижаться… – говорил он мне.
Зная гордую и независимую натуру отца, я понимаю, что он этого не пережил бы. Вот почему он стремился «ковать железо, пока горячо». А многие принимали это за алчность, за стремление к наживе, создавая легенды о шаляпинских богатствах.
Да, у отца, конечно, были деньги, заработанные великим трудом. Но он и умел их тратить – широко, на помощь людям, на общественные нужды.
Характерно, что после смерти Фёдора Ивановича никаких пресловутых «шаляпинских миллионов» не оказалось…
Партия Демона написана для баритона, и Шаляпину пришлось долго работать над ней. Влюбленный в образ Демона, Фёдор Иванович решил воплотить его на сцене, и, как всегда, когда он создавал новую роль, он обратился к своим друзьям-художникам. Фёдор Иванович просил А. Я. Головина сделать ему подходящий эскиз костюма. Здесь Фёдор Иванович проявил и свою инициативу: «падший ангел» – вот что легло в основу его образа, его костюма.
Золотой панцирь, перевитые ремнями ноги в сандалиях напоминали иконописного архангела. Поверх костюма на плечи был накинут весь изодранный в лохмотья черный шифоновый флёр, из-под которого почти по земле волочились куски белого и красного газа; издали они казались разорванными крыльями в огненных языках пламени.
Когда Демон двигался, легкое черное облако окружало его и становилось фоном для его статного тела и мужественного лица, обрамленного иссиня-черными кудрями. Гордый профиль, глубоко запавшие горящие глаза выражали страстную любовь и бесконечную муку…
В прологе, пригвожденный к скале, он казался вросшим в нее, окаменевшим.
Если внешний облик Демона подсказал Шаляпину Врубель, то внутреннюю силу и мощь он взял у Лермонтова.
Лучшим моментом в спектакле была сцена у врат обители. Исполнение Шаляпиным этой сцены вызывало такой бурный восторг у зрителей, что на «бис» она повторялась полностью.
Глубоко, властно и сильно произносил Демон: «Здесь я владею…» – и вдруг неожиданно мягко, с глубокой тоской и болью: «…Я люблю».
С какой сокрушающей силой звучали слова: «И я войду!!» И с каким стоном радости и торжества, как вихрь, исчезал он в дверях обители: «Она моя!»
Врываясь в келью Тамары, Демон останавливался, как изваяние. Горели его глаза на бледном от страсти лице, и Тамара в смятении отступала:
«Кто ты??!»
И вдруг тихо, таинственно, умоляюще начинал он петь:
«Я тот, которому внимала ты в полуночной тишине…»
И вот, наконец, клятва. Стихийной мощью звучала она:
«Клянусь… клянусь…»
Незабываемое впечатление производила фраза:
«Земное первое мученье и слезы первые мои…»
Да, это были впервые пролитые жгучие «человеческие» слезы…
Можно смело сказать, что «Демон» – одно из гениальнейших творений Шаляпина.
Самыми трудными днями для нашей семьи были дни концертов и спектаклей отца. В такие дни он очень нервничал, тут уже надо было стараться не попадаться ему на глаза. Нам, ребятам, в эти минуты иной раз доставалось ни за что ни про что. Но мы не обижались, зная, что причиной этого – сильное нервное возбуждение отца перед спектаклем.
Так было и в тот день, о котором я пишу. С самого утра он, «попробовав» голос, решил, что он не звучит; дальше пошли жалобы на «судьбу», на то, что никто его не понимает, не сочувствует, что публика ни за что не поверит его недомоганию: «Даже если бы я умер, все равно не поверили, сказали бы – кривляется».
Своему секретарю и другу Исаю Дворищину отец заявил, что петь не может – болен, и просил его немедленно позвонить в Большой театр и отменить спектакль «Борис Годунов». Исай в ужасе вышел из его спальни.
Увидев его в коридоре расстроенного, я спросила:
– Что случилось?
– Отказывается петь Бориса. Что же это будет?
– Исай Григорьевич, умоляю вас, воздействуйте на папу, вам это иногда удается лучше, чем кому-либо.
– Нет, сегодня ничего не помогает, никакие мои «номера» не проходят, сердится, нервничает… Удеру-ка я в Большой театр, но отменять ничего не буду, подождем до вечера.
И Исай – удрал!
Мрачно побродив по комнатам, подразнив Бульку и сыграв несколько партий на бильярде, отец успокоился и часа за два до спектакля подошел к роялю и стал распеваться.
Я потихоньку подошла к дверям зала, прислушиваясь. Голос отца звучал хорошо. Вдруг он встал, вышел на середину зала и спел первую фразу из партии Бориса Годунова: «Скорбит душа…»
Эта фраза для него всегда была камертоном к «Борису Годунову». Если она у него звучала, он спокойно шел петь.
– Исайка! – вдруг загремел отец на всю квартиру.
Я вошла в зал.
– Исая нет, он уехал в Большой театр отменять твой спектакль.
Отец растерялся.
– Неужели отменять?.. Знаешь, голос-то звучит недурно, я, пожалуй, спел бы, – проговорил он с виноватым видом.
– Ну и знает же тебя Исай! – рассмеялась я. – Представь себе, он спектакля не отменял, а просто скрылся с твоих глаз, чтобы ты его не терзал…
– Молодец Исай, – радостно воскликнул отец. – Ну, тогда… Василий, одеваться!
Через полчаса он был готов. У подъезда его ждала машина.
– Можно мне с тобой? – спросила я.
– Что ж, пожалуй, можно. Хоть ты и шестиклассница, а «рвань коричневая», – смеясь, шутил он. Я носила коричневую гимназическую форму.
Быстро сбегав к себе в комнату, я успела лишь надеть белый фартучек (парадная форма гимназистки) и побежала в переднюю. Отец уже выходил на крыльцо. Мы сели в машину и быстро покатили к Большому театру. У входа стояла громадная толпа, это были люди, не доставшие билетов, но все еще надеявшиеся попасть на спектакль. Накануне еще, проходя по Театральной площади, я видела огромный хвост – очередь в кассу; охраняя порядок, кругом стояла конная полиция. Были морозные дни, и народ, чтобы согреться, разводил около театра костры. Действительно, надо было обладать большим мужеством и огромной настойчивостью, чтобы выстаивать такие очереди, иной раз безрезультатно, так как, конечно, всех желающих театр вместить не мог.
Подъехав к театру со стороны артистического подъезда, мы увидели группу молодежи, которая шумно приветствовала отца. Он отвечал поклонами.
В артистической уборной все уже было готово к приходу Шаляпина. Костюмы аккуратно развешены, грим разложен на столе с трехстворчатым раскладным зеркалом. Рядом – стакан для чая и нарезанный кружочками лимон. Отец любил пить чай во время спектакля.
Нас встретил Исай Григорьевич. Фёдор Иванович пожурил его за то, что он исчез, но тот ответил, что все благополучно, все на местах, ждут лишь его.
Отец разделся по пояс и стал гримироваться. Рассказывая всякие забавные анекдоты, он начал накладывать на лицо грим, при этом он не разрисовывал его, а клал краски широкими мазками, точно лепил свое лицо. Кисточек он не признавал, пользовался растушевками и преимущественно накладывал грим пальцами – резкими контрастными мазками. Вблизи это казалось несколько хаотичным, но стоило отойти на несколько шагов, как лицо приобретало особую выразительность.
К этому времени появился в уборной Гаврила, парикмахер. Отец сам надел парик и стал приклеивать бороду, предварительно растрепав ее.
– Опять ты мне бороду как-то особенно завил кольцами, – сказал отец Гавриле.
– Старался для вас, Фёдор Иванович.
– Ну, и «перестарался», – добродушно посмеивался отец.
Вбежал Исай Григорьевич, взволнованный и красный.
– Фёдор Иванович, можно давать первый звонок?
– Можно, – но почему у тебя запаренный вид?
– Ой, холера на мою голову, – отвечал Исай, – ваши поклонницы меня замучили, те, что не достали билетов. Я их рассовал по всему театру.
– Ну да, мои поклонницы, – небось сам ухаживаешь, вот так тебе и надо, – шутил отец.
Но вот третий звонок. Я бегу в зрительный зал. Он выглядит сегодня особенно празднично. Публика самая разнообразная: в партере, ложах бенуара и бельэтажа – роскошные туалеты московских красавиц соперничают с блеском военных мундиров, торжественностью фраков и смокингов. Дальше идет менее нарядная публика, но более восторженная и взволнованная, а в верхних ярусах – студенты и курсистки, любимая публика Фёдора Ивановича.
О проекте
О подписке