Чудеса, да и только!

Чем запомнилось нашему герою утомительное путешествие (кроме, разумеется, мяса и вина)?

Подтверждение своим сомнениям он нашел в словах «старого доктора богословия», которому он оказывал в Компостеле врачебную помощь и который отпустил ему грехи. Священник, «взор которого был затуманен» (blear yed), принял исповедь Борда и в последующей беседе заявил, что в соборе нет останков апостола, а только наличествует цепь, на которой св. Иакова держали в тюрьме, и серп, которым ему отрубили голову:

«Я изумляюсь тому, как… наше духовенство обманывает и насмехается над народом, заставляя невежественных людей поклоняться предметам, которые, на самом деле отсутствуют в соборе» – пересказывает Борд рассказ священнослужителя. «Ибо нет у нас… костей из священных останков св. Иакова, так как Карл Великий перенес [мощи апостола] в Тулузу, равно как и [мощи] св. Варфоломея, св. Филиппа, св. Симона, св. Иуды, св. Бернарда, св. Георгия и многих других святых; он намеревался собрать тела или кости всех Апостолов в одном месте, а именно – в соборе св. Северина в Тулузе, городе в Лангедоке».

«После возвращения во Францию, – пишет Борд, – я отправился в город Тулузу и его университет, поскольку рассчитывал узнать правду, а после того, как ознакомился со старыми письменами и печатями, убедился в истинности того, что мне довелось услышать [от старого священника] в Компостеле».

Второй рассказ Борда во «Введении в Знание», связанный с путешествием к мощам св. Иакова, посвящен одной из самых популярных в Средневековье и в раннем Новом Времени «Легенде о петухе и курице». Вот что писал наш автор:

«В городе Святого Доминго (saynt Domyngo)^[28] находится церковь, в которой содержатся белые петух и курица. У каждого пилигрима, который идет к останкам св. Иакова в Компостеле, к шапке прикреплено белое перышко, что связано с этими птицами.

В Сан-Доминго был повешен молодой человек, который намеревался добраться до [мощей] святого в Компостеле. Он был казнен несправедливо: служанка постоялого двора возжелала, чтобы он удовлетворил ее похоть^[29], но молодой человек отказался. Тогда она, затаив злобу, в отместку подложила на дно его путевого мешка серебряный кубок.

Юноша, его родители и другие пилигримы продолжили свой путь, а служанка поспешила сообщить городским полицейским о пропаже. По ее наущению служащие полиции отправились за пилигримами, вернули их в город, после чего, учинив обыск, обнаружили в мешке молодого человека пропавший кубок. Юноша был схвачен, осужден за кражу и публично повешен²⁸, но веревку не перерезали, и он остался висеть в петле.

Убитые горем родители юноши завершили паломничество, а затем вернулись в Санто-Доминго, чтобы у виселицы своего сына помолиться о спасении его души. Но когда они пришли к месту казни, то увидели, что их сын жив. Он сказал им: «Я не умер. Господь и его слуга, Святой Доминго, сохранили мне жизнь. Поэтому прошу Вас обратиться к городскому судье, убедить его прийти сюда и распорядиться, чтобы меня сняли с виселицы».

Родители отправились к судье и пришли к нему в то время, когда он готовился отужинать: перед ним стояла тарелка с зажаренными петухом и курицей. Они рассказали судье об увиденным ими чуде, но он сказал, что их сказочка (tale) так же правдива, как то, что лежащие перед ним в тарелке птицы взлетят, а петух еще и прокукарекает²⁹. Но как только судья произнес свои слова, именно это и произошло. После чего судья в сопровождении своих людей отправился к виселице, чтобы вынуть из петли неповинного юношу.

И в память об этом изумительном событии священник и другие уважаемые люди, [жившие в городе Святого Доминго], сказали мне, что с тех пор в церкви висит клетка с белыми петухом и курицей…Я действительно видел этих птиц, и об этой легенде (fable) мне рассказали не три или четыре человека, а множество людей»³⁰.

Замечу, что свою веру в предание о «петухе и курице» Борд строит на рассказах большого числа устных свидетельств: для него, как и для большинства людей с мифологическим мышлением такого рода доказательства было достаточно.

Религиозные потрясения

Паломничество для компатриотов Борда закончилось так, как он и предсказывал:

«На обратном пути из Испании, несмотря на все мое искусство врача, они скончались, отведав фрукты и запивая их водой, от чего я всегда воздерживался… потому что хотя вода [сама по себе] может и не быть причиной болезней, трудности столь длительного пешего путешествия не соответствуют возможностям англичан» (замечу, что Борд не только в этом путешествии, но и иное время, старался, как можно меньше пить воду, отдавая предпочтение элю и вину).

Борд же «по прибытию в Аквитанию, на радостях поцеловал французскую землю, воздав благодарности Богу за то, что избежал огромных опасностей, причиной которых были неслыханное воровство…, равно как голод и холод».

Весной 1534 года Борд вернулся в Англию и вновь поселился в Чартерхаусе. Здесь, как утверждает профессор Шеффилдского университета Кэти Шренк, он был рукоположен в священство, и поэтому в большинстве своих письмах Томасу Кромвелю (см. далее) подписывался как «Эндрю Борд, священник».

Между тем, в Англии происходили важнейшие события, инициированные Генрихом VIII и имевшие решающие значение для судьбы страны.

И. Н. Осиновский пишет:

«Весь ход исторического развития Англии толкал страну на разрыв с папством. Новое дворянство и буржуазия были кровно заинтересованы в создании более дешевой национальной церкви. Особенно крупные выгоды в случае победы Реформации в Англии сулила им предстоящая возможность захвата церковных имуществ. Под давлением этих веяний и сам Генрих VIII решился пойти на разрыв с папой, обещавший ему, будущему главе английской церкви, немалые выгоды не только политические, но и материальные: возможность конфисковать богатства церкви. Поводом для разрыва с папой явилось королевское дело о разводе. Король собирался развестись со своей первой женой Екатериной Арагонской³¹, для того чтобы иметь возможность жениться на красивой фрейлине королевы – Анне Болейн. Чтобы развод считался законным, его должен был утвердить сам папа. Однако папа не хотел, да и не мог этого сделать. Король обратился за помощью к университетам Оксфорда, Кембриджа, Парижа, Орлеана, Болоньи, Падуи и другим и за деньги добился от них письменных подтверждений «законности» королевского развода».

Король настоял, а послушный парламент «проштамповал» семь законов, означавших полный разрыв Англии с Ватиканом и католицизмом.

Одним из важнейших был «Закон о престолонаследии» от 30 марта 1534 года, согласно которому принцесса Елизавета, дочь короля и Анны Болейн, признавалась истинной наследницей Короны, право наследования престола переходило к их потомству, а принцесса Мария, дочь короля от Екатерины Арагонской (1435–1536), объявлялась незаконнорожденной. Закон требовал, чтобы подданные короля под присягой признали законность такого престолонаследия.

По стране начались возмущенные выступления католиков, протестовавших против нарушения вековых традиций, и среди них были лондонские картезианцы. Когда 4 мая 1534 года комиссары короля прибыли в Чартерхаус, приор обители Джон Хоутон и ее прокуратор^[30] Хамфри Миддлмор (ум. 1535), заявили им, что насельники монастыря «не вмешиваются в мирские дела» и отказались признавать «Закон о престо-лонаследовании», а затем попросили прибывших посланцев покинуть с миром монастырь. Последствия не застали себя ждать: приора и прокуратора «грубо повлекли в Лондонский Тауэр и со всей строгостью удерживали в течение всего месяца». Все это время комиссары убеждали Хоутона и Миддлмора, что новый закон совместим с установлениям католической церкви.

И убедили! В конце мая приор и его заместитель, вернувшиеся в монастырь, а также тринадцать монахов, под присягой клятвенно признали законность упомянутого «Акта». Это событие произошло 29 мая под недреманным контролем комиссаров, в том числе, особо активного и жестокого проводника королевской политики, в прошлом архидьякона Корнуолла, а затем капеллана Генриха VIII, Томаса Меджила (ум. 1537). Через неделю, шестого июня, на верность закону присягнули еще девятнадцать насельников монастыря, и в их числе – Борд.

Изменил ли он тем самым своим религиозным убеждениям? Думается, что на этот ответ невозможно ответить однозначно: все его дальнейшее жизненное поведение и даже литературное творчество было амбивалентным: он пытался лавировать между католицизмом и протестантизмом, принимая – в зависимости от обстоятельств – то одну, то другую сторону. Например, две книги, написанные и опубликованные им в сороковые годы, он посвятил убежденному католику, своему бывшему пациенту герцогу Норфолку и фанатичной католичке принцессе Марии Тюдор; со скепсисом, характерным для протестантов, отнесся к католическим святыням в Компостеле, но был искренен при поклонении Гробу Господню в Иерусалиме, уничижительно отзывался о центре католицизма – Риме (см. Главу II), и так далее.

Король не удовлетворился упомянутым законом, и под его давлением 3 ноября 1534 года был принят «Закон о верховенстве», провозгласивший Генриха VIII единственным верховным главой Церкви Англии. В соответствии с этим законом король получал право «инспектировать церкви, подавлять, восстанавливать, реформировать, приказывать, сдерживать и поправлять всякого рода ошибки, ереси и так далее», пользоваться «титулами, почестями, достоинствами, привилегиями, юрисдикцией и доходами, присущими и принадлежащими достоинству верховного главы Церкви». Чуть позднее началось закрытие монастырей и секуляризация церковных имуществ³².

Одновременно шло наступление на духовные установления католицизма, и безусловную силу набирала англиканская Церковь. Многие картезианцы оказались стойкими приверженцами римского епископа и отказались под присягой признать законы о верховенстве и измене. Это ни в коей мере не устраивало короля и его приближенных во главе с Томасом Кромвелем (см. о нем далее), стремившихся добиться публичного признание новых законов всеми насельниками монастыря, так как они пользовались большим уважением у рядовых англичан из-за простоты и суровости их нравов и образа жизни.

Понимая, что он встретит отчаянное сопротивление нововведениям со стороны католиков, король в том же 1534 году заставил парламент принять «Закон об измене». Согласно ему клирики, представители гражданской власти, судьи, преподаватели университетов и школьные учителя, отказавшиеся под присягой признать главенство короля, обвинялись в государственной измене, а, конкретно, в том, что они «злонамеренно устно или письменно измышляли, изобретали…или предпринимали действия против телесного здравия короля, королевы или наследницы, или наносили ущерб их достоинству, титулу…, или подло и злонамеренно публиковали или произносили, письменно или устно, что король является еретиком, схизматиком, тираном, неверным или узурпатором».

Все «изменники» подлежали смертной казни или (в лучшем случае – длительному тюремному заключению. Во исполнение закона приор Хоутон и несколько руководителей лондонского Чартерхауса и других картезианских монастырей были заключены в Тауэр; после мучительных допросов и пыток, 29 апреля 1535 года они были осуждены, а через неделю препровождены к месту их казни в Тайнберне для «повешения, потрошения и четвертования»^[31].

Тайберн – деревня в графстве Мидлсекс, ныне часть Лондонского городского округа Вестминстер. С 1196 по 1783 годы являлась официальным местом проведения казней осуждённых города Лондона. После 1783 года местом публичных казней стала площадь перед тюрьмой Ньюгейт, а с 1868 года казни стали проводится за ее стенами. Казни в Тайберне были как в Средневековье, так и в раннее Новое время излюбленным развлечением, привлекавшим внимание множества лондонцев своей средневековой жестокостью.

Так, в тексте приговора, вынесенного в первых числах июля 1535 года великому гуманисту Томасу Мору (1478–1535), отказавшемуся признавать Генриха VIII главой церкви Англии и одобрить его развод с Екатериной Арагонской, содержится описание его дикой казни: «Ввергнуть его (Мора. – Ю.П.) при содействии констебля… в Тауэр, оттуда влачить по земле через все лондонское Сити в Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на Лондонском мосту» (рис. 8). Правда, король «милостиво» заменил эту казнь отсечением головы, и 6 июля 1535 года Мор был обезглавлен на Тауэр-Хилле (небольшой холм к северо-западу от Тауэра, на котором происходили публичные казни, как правило, знатных особ).

Но даже после гибели мучеников внутренне сопротивление монахов не ослабело, и это стало явным после того, как одному из них, некому Джону Дарби, в конце июня 1535 года явился дух одного из убиенных картезианцев, чтобы поддержать тех, кто остались верными казненному приору. Действия королевских комиссаров последовали незамедлительно. Были назначены светские «управляющие» (governors), двое из которых круглосуточно присутствовали в монастыре, а остальные контролировали чтение послушников, «отсекали» их возможные связи с внешним миром, выбрасывали из келий духовную литературу, если в ней содержался даже намек на правоту «папистов», вмешивались в молитвенные отправления и так далее. Монахи, выказывавшие неудовольствие действиями «управляющих», немедленно препровождались в Тауэр, и далее суд решал их судьбу.

Меньше через месяц после казни Джона Хоутона «со товарищи» настала очередь следующих трех лондонских монахов. Затем, 11 мая 1537 года, четырех монахов из разных английских монастырей повесили умирать на зубцах городской стены Йорка. Палачи были неистощимы на выдумку, и 29 мая того же года большую группу лондонских картезианцев отправили в тюрьму Ньюгейт: их сковали цепями в положении стоя, руки привязали к столбам, находившимся за их спиной, и так оставили умирать от истощения. Последний из обитателей лондонского монастыря был «повешен, выпотрошен и четвертован» 4 августа 1540 года, но еще раньше, в ноябре 1538 года, лондонский Дом прекратил существование, а много лет спустя все невинно убиенные монахи были признаны святыми католической церкви.

Рис. 8. Казнь «потрошением»

После смерти Хоутона место приора Чартерхауса оставалось вакантным. Среди тех, кто хотел бы его занять, был Эдмунд Хорд, который еще в начале сентября 1534 года счел необходимым письменно обратиться к королю с заверением о своей лояльности и одобрении Законов о престолонаследии и о верховенстве. Хорда поддержал важный иерарх – архиепископ Йоркский Эдуард Ли (ок. 1482–1544)^[32], рекомендовавший его Кромвелю (от которого фактически зависело решение вопроса, хотя формально приора должны были выбрать оставшиеся в живых насельники монастыря). Продумав около года, Кромвель остановил свой выбор не Хорде, а на Уильяме Треффорде, бывшим одно время прокуратором Бовельского приората^[33]. Он первоначально категорически отказывался признать новые законы, но затем капитулировал и полностью подчинился воле Кромвеля (после разгона монастыря правительство наградило его щедрой пенсией).