Дед Михаил стоял на берегу. С моря дул слабый ветерок, волна – так себе. Замеченный им в море предмет, покачиваясь, приближался. В воду лезть не было смысла: и так прибьёт. И прибило. Туша крупного дельфина подплыла к берегу, развернулась и упёрлась в мель. Дед осмотрел погибшего обитателя водных пучин сначала стоя, затем присел на корточки. Брюхо начисто вырвано, на его месте зияла огромная рана. Запаха не было – погиб дельфин недавно. По камням так потаскать не могло, прожорливая мелочь какая объесть – не успела бы, да и какой должна быть эта мелочь?
Дед Михаил ступил в воду, схватил дельфина за хвост и вытащил, насколько смог, на берег. Такого он не видел, но рассказывали. «Словно срезало, – подумал он, – может, винтом? Нет, не винтом, винтом – не так». Но если руку на сердце, кто действительно знает, как оно на самом деле винтом? Показать гостям? Или спрятать? Куда ж его спрячешь? Какой зверь мог так покалечить? Получается – гад!
…Чай решили пить на верхней веранде. Свежий воздух, красота, ради такого чуда стоит жить и бороться, подумал Смагин. Максимилиан Волошин, прикрыв глаза ладонью, смотрел в небо. Смагин проследил за его взглядом. На фоне жидких облаков парил планер.
– Дар природы, – восторженно сказал Волошин. – При южном и северном ветре над хребтом Узун-Сырт образуются чудные восходящие потоки воздуха. Воздухоплаватели могут парить в небе часами – и встречать, и провожать зарю. В будущем году здесь планируется первый слёт планеристов СССР. Романтика, вера в будущее торжествуют. Война и вот эти планеры… Есть надежда, есть! Коктебель в переводе с татарского – край голубых вершин. Здесь взлетит наша авиации. И к небесным голубым вершинам, и к звёздным космическим.
Смагин с нескрываемым удивлением глянул на собеседника: страна – в разрухе, голод, нищета. Заводы стоят, паровозы собирают – один из трёх, беспризорщина, банды… Посмотрел ещё раз на планер, приветственно помахал рукой. Если новая революционная власть посчитала нужным создать управление РР, что всякой чертовщиной занимается, значит, смелая наша власть, вперёд смотрит, и кто знает, кто знает, может, и к вершинам космическим доберёмся, подумал он, но сказал:
– Здорово! Как птица!
– А касательно вопроса вашего, не скрываю, интересуюсь. Свидетельства неумолимо рисуют нам родное сердцу побережье: Аю-Даг, или Медведь-гора, Новый свет, Феодосия…
Волошин с сомнением посмотрел на Смагина, решая продолжать разговор в таком же русле или нет. После паузы продолжил:
– И свидетельства эти измеряются годами немалыми, столетиями. Император Николай I даже повелел отправить в Крым учёную экспедицию. Поиск она вела в районе Карадага. И к изумлению мира учёного найдено было яйцо монструоса весом двенадцать килограммов. Вы представляете?
Смагин не скрыл впечатления – двенадцать килограммов? Не верилось. Прикинул в уме и описал руками размер яйца. Уважительно покачал головой.
– И представляете, так в яйце том был зародыш дракона. А невдалеке от этой дивной находки откопали мужи учёные останки гигантского хвоста допотопного ящера.
– Допотопного – это значит того – времён весьма и весьма отдалённых? – риторически спросил Смагин, отхлебнул чаю, уважительно причмокнул и продолжил: – Допотопного – это понятно. Великая наука – археология. Но есть же свидетельства сравнительно недавние, чуть ли не вчерашние.
– Вот здесь я в некоторой растерянности. Одно дело – легенда, красивая и немного пугающая…
Волошин встал, прошёлся по веранде, доски поскрипывали. Обхватил руками перила, наклонился и неожиданно громко произнёс: «Удивительный край! Удивительный! Чтобы его сохранить, стоит жить и бороться!» Смагин вздрогнул, это что – чтение мыслей, подумал он, нет, просто совпадение – такие виды, такая природа, просто настрой общий. Волошин продолжил:
– Другое дело – события реальные, не из приятных, доложу вам. Да вот в прошлом году злодействовал кто-то. Животные пропадали, покойника нашли, из приезжих, в состоянии умопомрачающем. Со скалы он прыгнул, несчастный. Именно прыгнул – не упал. С чего вдруг?
– Может, любовь несчастная, личные неприятности? – более к слову, чем серьёзно, предположил Смагин.
Волошин с нескрываемым удивлением глянул на собеседника:
– И поедет человек в такую даль за несчастной любовью или неприятностями? Здесь у нас любая любовь может стать только счастливой, а любые неприятности обернутся своей светлой стороной…
– Что же тогда могло, по вашему мнению, привести к такой трагической развязке? – спросил осторожно Смагин.
– Местные жители говорят, гада видели, издалека. Но видели – на берегу. Вот и думай. Власти поиск вели, людей присылали, скалы облазили да и уехали ни с чем. А может, и с чем-то…
Волошин резко обернулся и встретился глазами со Смагиным. Смагин не отвёл взгляда и внёс ясность:
– Поверьте на слово – ни с чем. Я бы знал и вас бы проинформировал. В рамках дозволенного, конечно. А может, они бандитов или контрабандистов искали?
– Тут уж я затрудняюсь ответить. Военных видели, дома знаю, где на постое стояли, столовались. И ещё – что написано пером… Я даже газетку сохранил, местную, феодосийскую. Долго лежала. Рад бы показать, да, наверное, не найду уже. Статейку о поисках гада этого я аккуратно вырезал да Булгакову направил, Михаилу. Может, вырезка эта к таланту его и приладится. Бывал он здесь, а свиданье с местами нашими бесследно не проходит.
– Достойные люди это место посещают. Чехов, Горький, Брюсов, Вересаев. Даже теряюсь. Так бы встретился, как с вами, – дар речи потерял бы.
Волошин глянул на Смагина, в его душе не было уверенности в полной искренности собеседника. Он понимал: перед ним чекист, но чекист нетипичный, вопросы его интересуют не классовые. Максимилиан Волошин знал, что совсем недавно, в 1920–1921 годах, в этом благодатном крае разыгралась страшная, не поддающаяся описанию трагедия. Обе стороны поусердствовали. Смагин – представитель одной из них. Количество жертв небывалого усердия приближалось к ста тысячам убитых… От осознания, необходимости понимания и оценки этой истины не могло отвлечь ни это удивительное солнце, ни горные красоты, ни родная поскрипывающая веранда с видом на море, ни мысли и надежды на спокойное творческое будущее. Однако сказал следующее:
– Традиция, знаете ли. Знать всегда за царём следовала – в Ялту. А наш брат, мечтатель, писатель, философ – сюда, к голубым вершинам. Свободней здесь и спокойней.
Смагин удерживал канву разговора:
– Выходит так, что гад этот тайный и в море лиходействует, и на суше страху наводит?
– Выходит так. Но верится с трудом. Слышал я историю одну занимательную. И августейших особ касающуюся, и мечтателей. Факт непроверенный, но, кто знает, вдруг он подсказку и подарит.
– Как знать, как знать. В таких сложных случаях любая подсказка важна…
Виктор Фабрикант понимал: его крутят, как мальчишку. Схема понятна, даже кому-то рассказать – стыдно. Даёшь раз без предоплаты – все проходит нормалёк. Даёшь второй – нормалёк. Даёшь третий – и тут заблаговременно подготовленный облом. И облом сразу по нескольким направлениям. И финансовый директор – сволочь, куда он смотрел? Команду я давал, даже давил, но ведь он тоже не последний человек… И денег нет, и товара нет. И на складе пусто. Нормальные, наработанные годами, не раз проверенные каналы, по бурным водам которых выгодные контракты на блюдечке с голубой каёмочкой сами приплывали, резко обмелели, словно кто-то умелый и знающий перевёл товарно-финансовые шлюзы на коварное ручное управление. И сначала поверить трудно, осознать опасность, так сказать, во всей её красе. Есть другие предоплаты, тратишь, думаешь, да вот ещё немного, день-другой, и всё решится. Но не решается. И тут кредиторы – все, валом, как будто за углом кучковались, выжидали и, улучив момент, набросились, как стая голодных собак.
Понятная картина, знакомая, не раз описанная в приватных беседах. Но сил, терпения, нервов выкрутиться нет. Резервы? Дом, малость валюты, кое-какое золотишко, автомобиль, офис… Мало, не хватает. Можно запустить поступившие деньги. Какая разница, какого они происхождения? На счету – значит, мои. Их тоже мизер, для прорыва – крайне недостаточно, но на безрыбье… И эти письма? Купи козу – выгони козу… Положение тяжёлое, но без них, этих писем, было бы всё же легче. Странно устроен человек. Легче? Что же правит миром? Иллюзия?
Постоянный туман в голове никак не позволял выстроить хоть какую-то – слабенькую, тоненькую, но рациональную линию. Причём здесь клад и неизвестные ему умершие люди? И тем более – деньги? Ну, хотят уничтожить в чистую, окончательно. Можно было сделать намного проще, зачем так усложнять. А что касается уничтожения полного, физического то есть, так здесь вообще проблем нет. Нет? Мурашки по коже. Это реально, это несложно – не такая Виктор Фабрикант фигура, чтобы кто-то с ним цацкался. То есть, им не нужен бизнес, им не нужна моя жизнь… Что тогда им нужно? И кто такие – «они»?
Хлебнуть? Нет, пока не надо. Хотя немножко – можно. Виктор приложился к бутылке, поставил. Посмотрел на неё, как на врага. Сколько эта гадость людей сгубила… А коньяк ли, водка их сгубили? Может, все же слабость, страх, отсутствие жизненного стержня и содержания? Какого к чёрту стержня! Ещё недавно Виктор мог любого – через колено. А раньше – тогда? Сложная гимнастика, бег по просеке, научное питание, не детское увлечение философией, железные нервы, благие намерения… И что имеем теперь? Имеем то, что имеем. Спрятаться? Куда? И от кого? Надо хотя бы опасность видеть, знать, с какой стороны ветер дует.
Вот так, по пьянке, ушёл из жизни одноклассник, Васька. Как там его по фамилии… Якименко. Что-то там и писал, и рисовал, на гитаре играл, бился головой о стену, доказывал всему миру, что он не верблюд, и весь мир ему пассивно и снисходительно верил… Запил и сгорел. Как-то объявился, попросил денег то ли на сборник стихов, то ли на книжку рассказов. Дал. А что толку? Увял на глазах. Похоронили. Кто-то помнит? Никто. А ведь полгода прошло! Полгода. Если только близкие. А были они у него? А у тебя? Родители умерли, жёны сбежали, партнёр, и тот погиб. Одноклассник Васька шагнул в темноту и исчез. И похороны те были какие-то убогие, неискренние. Словно все приглашённые уже много лет назад знали о таком печальном итоге и пришли просто удостовериться в справедливости своих прогнозов, отметиться в качестве участников скорбного события, да обменяться новостями. И в конце…
Стояли возле могилы, тянули горькую рюмку, снежок падал – декабрь вроде, перебрасывались банальностями, неумело крестились, кто-то выдавил из себя «земля ему прахом», никто не поправил – какая тут разница… И так все это выглядело жалко, печально. Что же было в конце? Распорядитель от местных, кладбищенских ляпнул что-то окончательное, печальное и замысловатое… Надо вспомнить… Надо вспомнить!
Волошин, провожая Смагина до калитки, продолжал беседу:
– Да, газетчики окрестили этот случай тропическим феноменом, но серьёзный читатель этот рассказ на веру не принял. А когда все подтвердилось, такое началось… И при царском дворе тоже нашлись угодники. Ну, чем наши места хуже тропического острова?
Смагин слегка замялся в нерешительности, но нашёлся:
– Ничем, полагаю. И все же здесь – не остров.
– Ваша правда, ваша правда.
– Благодарю вас душевно, большое спасибо, – слегка раскланялся Смагин.
– Чем смог, – с лёгким поклоном ответил певец крымского края.
Сеулин терпеливо ждал Смагина неподалёку от дома.
– Долгий был разговор, – с пониманием сказал он, подойдя к Смагину.
– С такими людьми коротко нельзя. Это наше достояние.
Сеулин немного растерялся, не поняв сказанное.
– Достояние страны нашей, – пояснил Смагин, задумался и добавил: – Только осторожно с ними надо, бережно. На вершинах они живут, на голубых. А мы – на земле.
Сеулин впал в некоторое замешательство, однако понимающе кивнул. Смагин поправил гимнастёрку и принял серьёзный вид.
– Вот что, Миша. Я с тобой некоторыми соображениями поделюсь. А потом решим: кому в Феодосию, в архив, а кому на биологическую станцию, к учёным. Здесь недалеко. Сдаётся мне, некоторые важные телеграммы надо отправить. Да с местной милицией необходимо пообщаться основательно, со старожилами. Тесно пообщаться. И – что у тебя?
– Утопленник.
– Из местных?
– Нет. Но вроде и не из приезжих, из интеллигенции, то есть.
Смагин и Сеулин быстрым шагом пошли к морю. Жара, только ветерок и спасает. Хотя насчёт «спасает» уверенности нет. Чуть порыв сильнее – сразу пыль, неприятная, въедливая. Понятно: надо темп сбавить, идти не спеша – никто ж не гонит. Не получается не спеша. Миновали интеллигентную парочку, средних лет мужчину и женщину, хорошо одетых, в прекрасном расположении духа. Мужчина рассказывал что-то увлекательное, и его дама с пониманием закатывала милые глазки. Бледнолицые, как мы, подумал Сеулин, приезжие, не то что почерневшие от солнца местные ребятишки в драных подштанниках.
– Чудно. Как будто ничего и не было, – кивая на парочку, тихо сказал Сеулин.
– Как будто, – задумчиво произнёс Смагин.
Он вспоминал разговор с хозяйским внуком. Мальчуган рассказал о троих в лодке, а дед почему-то умолчал.
– Слышно было или показалось? – спросил тогда Смагин мальчишку.
– Лодка не далеко, не очень далеко была. Но море шумит, чайки ругаются. Вроде как кричали. Лодка за скалу зашла. Уже не видно было.
– А дед слышал?
Мальчик пожал плечами.
– А сколько человек было?
– Не один – точно. Два или три. Не рассмотрел.
На берегу собрались местные, вытащившие на гальку утопленника, пригнанного волной к берегу, милиционер и несколько зевак. Невдалеке стояла бричка, лошадь лениво постукивала копытом. Мария была здесь. Труп лежал ничком в нескольких метрах от воды. Мужчина средних лет, крепкий, в одежде, следов разложения нет – недавний. Рядом с ним – свёрнутый брезент. Смагин вопросительно посмотрел на Марию.
– Видимых повреждений нет. Возможно, упал с лодки или с обрыва. Шторма не было, ветра не было. Не из местных.
О проекте
О подписке