4.

Конец марта 1930 года, г, Верхотурье.

Весна в тот год была бурной, не только из-за событий того времени, но и сама по себе.

Нюрка проснулась от того, что кто-то постучал снежком в окошко. Не торопясь, она оделась и, процарапав ногтем в заснеженном окне дырку, лишний раз убедилась, что это за ней пришли ее ватажники. Она махнула им рукой, выпила кружку воды из кадки и сунула краюху хлеба в карман. Обуться и одеться для нее, было делом одной минуты.

– Нюрк, ты куда? – Это Верка камнем повисла на руке атаманши. – Нюр, ну, Нюр! Ну, возьми меня с собой! Ну, чё тебе стоит?

– А не сболтнешь мамке про то, куда пойдем? – видя умоляющие глаза сестры, Нюрка торжествовала. – Так, ход удался! Топерича, ежели Верка скажеть честно, то получит по шее. а не скажеть? Ишшо лучче…

И в сердце Нюрки невольно пришла нежность к сестре. – Ладно, одевайси! Ждать не буду…

Дело было в том, что еще вчера Нюрка предложила своей ватаге посмотреть на то, как будут раскулачивать главных их врагов – Минаевых. От дяди Феди, который разговаривал с Кузьмой Вагановым, она и услышала все это. И уж никак такое дело Нюрка не могла пропустить, но одной смотреть было все же опасно. – Мало ли чё… А вдруг ентот паразит, Евстратка, своему братану пожалилси? Про тот случай, в декабре?!

После этого, они чуть не избили ее, да ноги спасли. Поэтому и решила она не рисковать, подбив на дело своих ватажников – братьев Никифоровых.

Самым старшим из них был Кондратка. В свои пятнадцать лет он был на полголовы выше Нюрки – переростка, был самым аккуратным и самым молчаливым в ватаге. Однако Нюрка знала, что все соседские девки сохли по нему, и не понимала, почему это так? Вроде бы ничего и никому из девок светлоголовый и голубоглазый Кондратка не говорил, однако те без конца вздыхали о нем. Даже Верка не избежала этой участи: как оказалось, она тихо и безнадежно вздыхала, стараясь быть чаще там, где бывал Кондратка.

Авдей, самый младший из братьев, не смотря на то, что ему недавно исполнилось двенадцать лет, был на голову выше своей атаманши, обязательно участвовал во всех драках ватаги, при этом отличался простотой в общении и справедливостью. Он успевал сделать по дому все, что поручали ему отец или мать, набегаться в лесу или на реке да еще подраться со своими недругами. Те его уважали за то, что в драке всегда останавливался при первой крови и не забивал поверженного врага, оказывал первую помощь и являлся зачинщиком переговоров. На девок Авдюха совсем не обращал никакого внимания, хотя Нюрка не раз замечала неравнодушный взгляд Авдюхи на себе. А еще ей нравилось, что, являясь главной боевой силой в ватаге, Авдюха этим не кичился, и к власти не рвался, а наоборот, уступал это дело Нюрке и братьям.

Устюшку, среднего из братьев, Нюрка не любила. Он был на голову меньше ее и старше на два года. Открыто в драки не вступал, как Авдюха, а действовал исподтишка. Если в ватаге происходило что-то плохое, то оно так или иначе касалось Устюшки, однако, доказать это было почти невозможно. Хуже всего было то, что он непостижимым образом умудрялся прокрадываться в душу каждого из них и узнавать секреты, а потом спекулировать на этом. Его и бивали, и убеждали, но искоренить этого так и не смогли.

– Ну, ты чё, Колобок, ужо совсем? – Нюрке можно было не сомневаться, что едкое и ехидное замечание выскочило изо рта Устюшки. – Енту-то, зачем взяла? Ить заложит!

– И не заложу вовсе… – Верка выкинула свои светлые волосы наружу шапки. – Ну, ты чё, Кондратка, совсем слепой?

Но тот даже ухом не повел. Она фыркнула как обидевшаяся кошка и отошла за спину Нюрки. – Чуть чё – сразу Верка, а сами-то? Все-то вам Верка…

Но никто уже не обращал никакого внимания на ее слова: ватага, вытянувшись в цепочку, шла в обход по сугробам к своей цели. Нюрка, как и положено атаманше, шла первой. Осторожно обойдя дом Минаевых со стороны огорода, ватага медленно втянулась в пространство между заготовленными на зиму стогами сена, один из которых был уже наполовину отпилен пилой так, что ровный срез казался душисто пахнущей стеной. Но чудеса сенной экономики ватагу не трогали: они уже слышали резкие голоса во дворе, а потому спешили отыскать хоть какую-то щелочку, чтобы видеть и слышать больше. Наконец, обойдя сарай по снегу, такое место в заборе нашлось. Нюрке досталась такая широкая щель между досками, что можно было все лицо просунуть. Она так и сделала.

Меж тем, во дворе запахло дракой. Этот напряженный, невидимый простым глазом момент Нюрка знала. Знала по какому-то немыслимому запаху боя, по дикому оскалу рта, жестокому выражению глаз и напряженной готовности немедленно пуститься в сражение…

Вот и сейчас, с одной стороны стояли все Минаевы от седого горбатого деда Нила, до грудного ребенка на руках у младшей дочери Акулины, как волки, загнанные советской властью и огороженные флажками. Они готовы были умереть все до одного, но не отдать с таким трудом нажитое добро… Это было видно и по Антипу, огромному мужику, который то и дело поглядывал на вилы, приготовленные им заранее. И по Евграфу с Евстраткой, которые, сжав кулаки, молчком медленно обходили команду власти.

Нюркин отчим дядя Федя стоял с бумагой у самого крыльца напротив деда Нила. Рядом с ним был Кузьма Ваганов, уполномоченный по раскулачиванию, с наганом в руке. Аверька Щипок и еще двое милиционеров, расположившись ближе к воротам, то и дело озирались по сторонам. Хоть они и держали в руках винтовки, но чувство страха да опыт, из которого следовало, что никто еще по доброй воле не отдавал свое добро, заставляли их готовиться к самому худшему.

– …«Постановили… – голос своего отчима Нюрка узнала сразу, но из-за плача, криков и угроз со стороны Минаевых, никак не могла расслышать всех его слов. И только по поднятой вверх руке деда Нила все разом смолкли. – Всю семью деда Нила Минаева, его сына Антипа с женой и сыновьями Евграфом и Евстратом, дочерью Акулиной с мужем и детьми выслать из Верхотурья после раскулачивания».

Во дворе снова заревели женщины от мала до велика. Завыла, как собака, Акулина. Дед Нил, вцепившись своими натруженными и худыми узловатыми пальцами в перила крыльца, побледнел, почернел, набрал воздух в свои легкие, и, подняв указательный палец вверх, сиплым голосом крикнул: «Цыц!». Зловещая тишина расползлась по двору. Милиционеры в страхе начали щелкать затворами. У Нюрки мурашки поползли по коже, неожиданно выступил холодный пот. Все вдруг почувствовали – беда совсем рядом!

– … «Двух коров, лошадь, овец и кур, а также прочую живность… – Нюркин отчим, вдохнув в грудь воздуха, чтобы набраться решимости и довести дело до конца, взглянул на уполномоченного, который тут же кивнул ему головой, дрожащим голосом все же дочитал постановление. – Передать колхозной артели «Свет коммунизма». Дом, сарай и прочий инвентарь передается туда же. Уполномоченный по раскулачиванию Кузьма Ваганов, предисполкома Бегунков, начальник милиции Аверьян Щипков».

– Федькя… Собачий ты сын! – мутными глазами дед Нил смотрел на раскулачивальщиков: наконец он набрался решимости сказать им все. – Не ты ли со своим дружком Сысоем сгубил мово старшева сынка Фролку? Забыл? Не вы ли сожгли мельницу мово среднева сынка Вавилы со усёй семьёй яво? Забыл и енто? Дак, топерча и Антипов срок пришел? Ня дам! Хватить! Бей…

Он не договорил: вдруг схватившись за сердце, осел на подкосившихся ногах и выскользнул прямо в исподнем из накинутого тулупа. Так и начал кувыркаться по ступенькам крыльца вниз, пока не упал лицом прямо в грязно – серую жижу…

Рев, смешанный с воем женщин и скотины, привел в замешательство всех, кроме Евграфа: тот, ударив кулаком в нос ближайшего милиционера, распахнул двери и бросился бежать в лес. Евстратка – за ним! И трудно было бы сказать, чем все это для них закончилось бы, если бы не помешал обливающемуся кровью милиционеру другой, невольно перегородивший дорогу. Да Кузьма Ваганов, крикнувший им: «Пущщай бегуть! Все едино их рано или поздно поймам!». А сам с Аверькой навел наган на Антипа, схватившего вилы.

– Брось вилы, Антип, не шуткуй! Ни чё не изменишь… – Федор, бледный как смерть, понимающе смотрел на Антипа. – Я ведь не сам енто придумал. Не по злобе… Подумай о малых детках и внуках! Только крови не проливай… Остановись и подчинись! Пойми, мы ить тожа люди подневольныя: што прикажуть, то и делам! Плетью обуха не перешибешь!

Антип растерянно посмотрел на плачущих в обнимку баб и детей, и вилы его дрогнули. А через мгновение он с такой силой воткнул вилы в землю, что они погнулись. Сделав несколько шагов к крыльцу, огромный мужик сел на нижнюю ступеньку, обхватил, обречено голову и заплакал… Дети и бабы кинулись к нему, рыдая и голося…

И только тут Федор заметил плачущие лица Нюрки и Верки, а вместе с ними и всю ватагу.

– А ну, домой! – заревел он таким диким голосом, что Нюрка, никогда ничего подобного от него не слышавшая, отпрянула от своей щели и повалилась в снег, затем вскочила, повернулась и побежала обратно. Она бежала в полной уверенности, что вот-вот кто-то из милиционеров выстрелит в спину, и не замечала слезы, туманящие глаза. И в этот раз уже почувствовала, но еще не осознала разницы между тем, что говорит власть, и тем, что делает, но первая глубокая борозда пролегла навсегда по ее мятежной душе…

Через некоторое время, отдышавшись, по скрипу снега Нюрка поняла, что вместе с ней бежит и вся ее ватага.

– Только это раскулачивание мне чуть боком не вышло! – Анна Семеновна усмехнулась.

– Я что-то не пойму: сколько же вам лет было в ту пору? – по моей быстрой прикидке получалось, что она была мала еще для таких дел.

– Одиннадцать… – хозяйка совсем не обратила на мой укол внимания. – Да я ведь и не говорила, что участвовала при раскулачивании. Просто так получилось! Но за это мне потом сильно досталось…

5.

Конец июня 1930 года, г. Верхотурье.

Нюрка никак не могла понять, что же ее влечет к женскому монастырю: в воздухе витала любовь и бурная жизнь повсюду, да и сама она в последнее время, будто по воздуху летала! Ни дождь, ни молния, сверкавшая то и дело над монастырем, не могли остановить то магическое притяжение, которое сегодня на нее действовало. Вот и сейчас все ее существо было во власти могучего внутреннего голоса, от которого трепетало сердечко… А голос настойчиво и тихо шептал: «Иди, иди к монастырю! Именно там ты найдешь то, что так долго ищешь!». И Нюрка безропотно шла. Но вдруг ее кто-то безжалостно схватил за плечо и требовательно приказал. – Хватит дрыхнуть, пора вставать!

Вздрогнув, Нюрка открыла глаза: над ней стояла мать и трясла за плечо.

– Хватит дрыхнуть, пора вставать! Иди, накорми скотину, подои корову, да отправь ее в стадо. А я пошла на работу!

– А чё не Верка? – слабая попытка хоть как-то перевести стрелку на сестру тут же была пресечена.

– Верке дома убираться, а ты за всю скотину и огород в ответе, поняла?

– Пропади она пропадом, эта скотина! – пробурчала Нюрка, и, увидев, что мать уже далеко, снова закрыла глаза в надежде, что сладкий и тревожащий кровь сон, повторится или продолжится. Но сон больше не шел. – Вечно все так: ты, Верочка, спи, а ты, Нюрка, вставай! Хватит дрыхнуть!

Так, бурча себе под нос нечто недовольное, она встала, умылась под рукомойником, воткнула ноги в первую, попавшуюся ей, обувь, и пошла к скотине.

Через пару часов, управившись со всей скотиной, Нюрка, босая и в легком сарафане возвращалась домой, помахивая хворостиной. Отчима и дяди Кузьмы дома уже не было, а Верка, только недавно проснувшаяся, наводила чистоту и порядок в доме. Поэтому и встретила сестру недовольно. – Ну, вот. Только прибралася, а ты тут как тут!

Не удостоив Верку за реплику внимания, Нюрка, наложив себе в карман несколько картошин из чугунка и отломив краюху хлеба, налила в пустую кринку молока и вышла на крыльцо, чтобы никто не мешал ей спокойно позавтракать. Поделившись хлебом и картошкой с любимым псом рыже-черно-белой масти по кличке Дружок, радостно повилявшим ей хвостом, старшая сестричка быстро расправилась с завтраком.

Восходящее солнышко согрело ее своими первыми лучами. Невольно Нюрка ощутила тот самый неведомый аромат, который витал в ее сне. Сам собой вдруг вспомнился сон, вернулось жгучее желание полазить по развалинам женского монастыря.

– А чё, ежели там, у монашек было богатство? – эта мысль, вдруг озвученная, неожиданно охватила все ее существо: вспомнилось то самое чувство, которое испытала сегодня во сне. Но фантазия уже разгулялась: вот ноги ее бредут по развалинам женского монастыря, глаза видят груду камней, а там… Однако кто-то внутри увещевает. – Не ходи! Городские не любят Ямских! Ежели попадешься, живой не отпустят!

– А вдруг, да и найдешь?! – не сдавался сладкоголосый соблазнитель. – Вот так откроешь забытую келью, а там клад! И найти его может любой, не только ты. И ты это позволишь?

– Но ведь это опасно… – голос разума с каждой минутой слабеет.

– А чё боятьси-то городских? Или у тобе не целая ватага!? Иль ты уже не атаманша? Вот и возьми всех: авось, да и отобьесси! – лукавый явно знал, куда надо давить: после таких слов у молодой атаманши не хватило сил сопротивляться ему. Что уж тут: власть и не таким как она голову кружила!

Через некоторое время Нюрка, Авдюха, Кондратка и Устюшка, озираясь по сторонам, шли берегом реки к женскому монастырю.

Как всегда, Верку не взяли, и она, погрозив им вслед кулаком, крикнула из окна. – Ага, я все слышала и мамке скажу!

Но, увидев кулак Нюрки, тут же скрылась в доме.

Опасная зона для Ямских началась сразу же за Троицким монастырем. Здесь встреча четверых ватажников с городскими не сулила ничего хорошего. Однако, к всеобщему удовольствию, они добрались до женского монастыря без происшествий и юркнули в заросли высокой полыни. Только оглядевшись по сторонам и не заметив противника, ватажники вошли в храмовую пристройку.

– Ну, чё, куды топерича иттить? – скрипучий голос Устюшки подстегнул Нюрку сильнее бича. – Нету тута никакова богатства: напрасно шли! Вот пымають нас тута городския, да накостыляють! Вот бут да…

– Не каркай, ворон хрипатай! – Нюрка злилась: она, и сама не понимала, зачем притащила с собой ватажников. – Пушшай сначала пымают! А пока – ишшем клад! Ишь, на стенах-то как красиво. Даже позолота есть…

Голос Нюрки эхом отдавался от стен, сначала пугая всех до смерти, а потом веселя. Особенно, им понравилось пугать стаи ворон, когда те устремлялись в оконные проемы.

Меж тем, ватажники осторожно поднимались по лестнице на второй этаж храмовых помещений, всюду имевших пустоты от не успевших сгореть в огне, но разворованных дверей, окон, досок пола. В большом количестве повсюду валялись обломки камней, кирпичей, свалявшегося мусора.

– Тсс! – атаманша, своим острым слухом уловившая какой-то звук в конце коридора, приложила палец к губам, и почти шепотом добавила. – Здеся кто-то есть. Тихо! А я пойду и посмотрю, кто енто таков…

Все остановились, а она, передвигаясь на цыпочках вперед, выбирала чистые места на полу. Уже в самом конце коридора Нюрка ясно почувствовала запах жареного мяса и костра, а также услышала тихий разговор.

– Мы чё, братка, так и спустим коммунякам усе? – эту манеру шепелявить Нюрка не могла спутать ни с кем: у костра сидели ее самые страшные враги. – Дедка наф из-за их помер. Хозяйство нафе усе забрали. Усех нафых в Сибирь отправили… И чё, мы не отомстим?

– Не трешши, братан, отомстим! – низким баском ответил Евграшка. Нюрке доподлинно было известно, как жесток был в драках широкоплечий «Граф», которые сам к тому же и затевал. А еще он был неравнодушен к молоденьким девушкам, которых портил, а потом еще и издевался над ними. И уж этого-то врага девушке особенно не хотелось бы встретить, а потому, тихонько повернувшись, на цыпочках пошла обратно. – Мы имя ишшо таку «чучу» замастрячим, обрыдаютца кровью. Обожди, мавость!

Предательский камень выскочил из-под ее ноги почти у самой лестницы, где ждали друзья, но от этого стука в коридор выскочил Евстратка и сразу же все понял.

– Атанда, Клоп! Нас застукали! – крикнул он, выскочившим в коридор брату и еще одному мужчине. – Енто та рыжая гадюка: она всех нас заложит!

– Ч-черт! Я те чё сказав: стоять на шухере, а ты? – Граф большими скачками подскочил к брату: тот съежился, ожидая удара.

– Тихо! – грубо прервал их третий, в клетчатых брюках и пиджаке. Он был явно недоволен. – Быстро всем вниз и изловить девчонку! И смотрите мне: она – моя! У меня с Сысоем – особый счет…

– Да ты чё, Квоп? А вдруг с ей ишшо кто? Чё тоды? – Граф невольно остановился.

– Ты понял? Она – моя! И повторять это дважды я не буду! – Клоп бесцеремонно взял Евграшку за грудки и поднял. – Упустишь – за нее ответишь!

Граф уже был не рад, что рассказал Клопу про тот случай раскулачивания и про девчонку рыжую, которая все видела. Вор долго расспрашивал о ней и ее родителях, а потом довольно цокнул языком. А теперь изо всех сил Евграшка гнался за ней: совсем недавно он был свидетелем, как Клоп свирепо расправился с теми, кто не выполнил его приказ.

– Устюха… Беги… К дяде Феде… В исполком! Скажи… Братья… Минаевы… Тута! – крикнула Нюрка на ходу Устюшке, который от страха бежал впереди всех. Он даже обрадовался, что не придется ему драться.