ГЛАВА 14

Единорог несся, как пущенная гигантской катапультой глыба. Рядом скользил как темное облачко волк, а мне чудилось, что все мы летим низко над землей. Внизу под конским брюхом земля сперва мелькала пестрым полотном, потом превратилась в нечто слегка подрагивающее как студень, а мы все трое неслись в этом призрачном, нереальном мире, когда возникающий на горизонте лес через несколько мгновений обтекал нас со всех сторон, горы быстро укрупнялись и проплывали как корабли с высокими трубами по обе стороны.

Первым сдался ворон, я ощутил толчок в плечо, в перевязь вонзило когти хрипящее, задыхающееся, опустилось как тесто, вжимаясь в плечо, чтобы ветром не сбросило, прокаркало:

– Мой лорд… Мне чуется… тебе пора изволить…

Я прокричал через встречный ветер:

– Чего изволить?

– Потрапезовать… Да и твоему благородному роголобу… или роголобцу.

– Ага, – крикнул я. – А ты пристроишься так уж, вынужденно?

– А что мне одному остается?

Единорог начал замедлять бег, когда на горизонте возникла небольшая роща, а через несколько мгновений мы уже въезжали под сень высоких раскидистых деревьев. С высоты седла я углядел ручей, а волк первым плюхнулся на бережок, долго и шумно лакал.

Ворон перелетел на самую низкую ветку, та наклонилась еще ниже, угрожающе потрескивала, а он свесил голову и всматривался в траву:

– А чем бы нам отобедать?.. Кузнечики всякие скачут… их пусть волк ловит и ест, он и с ними вряд ли справится… а нам с лордом чего-нибудь бы посущественнее… Эй ты, серость лесная! Ты бы сбегал олешка задрал!

Волк лакал, не отрываясь, еще долго, а когда вскинул голову, в желтых глазах была ярость:

– Я олешка задеру… Но если ты, пернатое, приблизишься к нему, тебе и кузнечиков жрать больше не придется!

Ворон каркнул обидчиво:

– Уж и пошутить низзя!.. У тебя, серость, только одна извилина, да и та снаружи.

– Сердце, – прорычал волк. – Главное – сердце! Благородное сердце ведет и зовет, а всякие там извилины только в услужении.

Единорог уже вломился в заросли, мощная пасть заглатывала сочные листья вместе с ветками. Стоял хруст, птичьи крики, хруст яичной скорлупы, треск орехов. Я прошелся по поляне, выбирая место для костра, вытащил кремень и огниво.

От первого же удара искры посыпались как из-под точильного станка. На земле вспыхнули мелкие короткие дымки, сразу в трех местах затрепетали крохотные язычки огня. Спохватившись, что не собрал сухой травы, щепок и веточек, я бросился вслед за единорогом, собрал сушняку, а когда наконец вернулся, огоньки терпеливо горели все там же на голой земле, а получив подкормку, которую уже и не ждали, вгрызлись в ветки, как молодые щенята в сладкие кости, зарычали, пошли расщелкивать с азартом.

Волк вернулся не скоро, мы успели соорудить рогатины для вертела. Потом сдирали кожу, пластали мясо, вынимали кости, все это называлось странным словом «свежевали», потом долго и старательно жарили.

Несмотря на все ухищрения, мясо получилось жестковатым. Как ни манипулировали с горящими углями, все равно корка спеклась до черноты, обуглилась, а внутри мясо осталось сыроватым, даже выступала кровь. Волк ел с рычанием, нахваливал, ворон раскаркался от блаженства, только я ел молча, ибо что бы ни говорили о мясе с костра на свежем воздухе, все же никакие угли не сравнятся с электрическим грилем.

Нажравшись, слегка отдохнули, а когда ощутили себя посвежевшими, солнце уже склонялось к темнеющему горизонту. В небе сперва поплыли три огромных бледных луны, затем начали выступать звезды, сперва самые крупные, затем целые звездные рои.

Волк лег рядом, в желтых глазах странно отражались пляшущие огоньки костра. Поперечный зрачок пульсировал, попеременно суживаясь чуть ли не до исчезновения, затем расширясь так, что захватывал все желтое пятно. Ворон неспешно и важно расхаживал вокруг костра, деловито постукивал клювом по обломкам костей, как будто после моих или волчьих зубов останется хоть капля сладкого мозга.

Внезапно сверху с дерева раздалось хриплое карканье:

– Доблестные герои! Возьмите меня с собой, я пригожусь…

На толстой, как железнодорожный рельс, ветке сидел, свесив голову, крупный черный ворон, похожий на глыбу антрацита. Я только успел приподнять голову, как мимо меня хлестнуло злобно-язвительное:

– Пшел вон, комок перьев!.. Дурак! Без тебя ступить некуда!

Волк и ворон: один рычал, другой каркал, стали настолько похожими, что я завернулся в одеяло и поспешил закрыть глаза. В бок хорошо и надежно пригревало, эти двое уже не подерутся, в темноте видят лучше меня… по крайней мере один из них, только который…

Утром я спрятал обрывок пергамента и больше не доставал: на горизонте начала подниматься гора, при виде которой сердце мое тревожно застучало. Я почувствовал пробегающие по коже легкие мурашки.

Волк унесся по росе, за ним остался темный след стряхнутых на землю капель, ворон тоже, отоспавшись, взлетел аки орел и пошел кругами как планер, растопырившись и благосклонно позволяя поднимать себя теплому воздуху.

Мы помчались галопом, не слишком быстрым, потому что я насторожился при виде первого же человеческого скелета. В густой траве белел череп, грудная клетка угрожающе топорщилась поодаль, берцовых костей вообще не осталось, но и по тому, что я видел, волосы встали на затылке.

Человек был, судя по всему, если не выше меня, то вровень, грудь пошире, а череп настолько широк и с крохотными отверстиями для глаз под выступающими навесами надбровных дуг, что я сразу ощутил всю свирепую мощь питекантропа. Нагнувшись, я зацепил кончиками пальцев череп, но тот выскользнул из моих пальцев, тяжелый, как двухпудовая гиря. Я успел увидеть, что внутри черепа либо пусто, либо совсем мало места для мозга. Такая кость может выдерживать удары хоть булавой, хоть палицей, даже меч рассечет только кожу, а дальше не разрубит. Череп не составной, как у всех людей, а литой, как у настоящего героя, что благодаря таким уникальным данным прет отважно только вперед, рубит и сокрушает, не терзаясь сомнениями, не отвлекаясь на мелкие царапины, раны и жалкие вопли.

Зеленая трава уступила место жухлой, чахлой, а земля пошла сухая, потрескавшаяся от зноя. Сама трава торчала, мелкая и злая, с острыми или колючими стеблями. Белые кости попадались все чаще. Сперва разбросанные, растасканные зверьем, потом начали встречаться и цельные человеческие скелеты. Иногда в истлевшей одежде, трижды мы встретили в доспехах. У всех троих панцири побиты настолько, что понятно, почему на трупах: мародеры просто побрезговали доспехами, годными после перековки разве что на подковы.

Ворон часто улетал вперед, возвращался не то что отяжелевший, но какой-то благодушный, а если не успевал потереть о ветку свой носорожий рог, который у него служит клювом, я замечал на блестящей поверхности остатки слизи.

Потом мы встретили целый отряд павших, даже волк рыкнул в сторону ворона. Погибли мужики вроде бы совсем недавно, кровь едва-едва успела свернуться, но на молодых безусых лицах страшно и грубо пламенели пустые глазные впадины. Кто выдолбил так умело, я спрашивать не стал.

– Какая злая сила их скосила? – пробормотал я. – Враг силен…

Ворон нахохлился, слишком сытый, чтобы вступать в дискуссии, а волк несся рядом с конем красивыми ровными прыжками, рыкнул, не поворачивая головы:

– Ты великий мудрец!

– Я? – спросил я несколько озадаченно, но польщенно. – Это, конечно, да… несомненно, но ты… откуда ты решил?

Волк явно хотел унестись вперед, но пересилил себя, буркнул:

– Да сразу так определил…

– Что?

– Что скосила злая сила. Наверное, если бы побила добрая, то лежали бы иначе? С перекошенными рылами, оскаленными зубами, вытаращенными в смертельном ужасе глазами…

Я открыл и закрыл рот. Для меня было само собой разумеющимся, что положительные герои и все те, кто на их стороне, мрут красиво и с возвышенными словами, а злодеи – гадко и в отвратительных корчах, застывая с выпученными, как у жаб, глазами.

Павшие лежали в героических позах, сжимая обломки копий и мечей. Лиц уже не различал, далеко, но железные доспехи блестели под лунным светом тускло и торжественно, посеченные, залитые кровью, но очень странно, что победитель не подобрал мечи, ножи, топоры, не снял с павших доспехи – пусть поврежденные, но годные в починку, а если и не в починку, то на перековку в нужную в хозяйстве вещь…

Какую, мелькнула мысль. На подковы? Но я пока что не видел ни одного селения, где пахали бы землю, сеяли хлеб, убирали сено, пасли стада, чтобы девочка гнала длинной хворостиной на пруд стадо гусей, а те гоготали и норовили свернуть на тропку к лесному озеру.

– Вон там! – рыкнул волк, и мои смутные мысли смахнуло, как клочья сырого тумана свежим ветром. Волк ускорил прыжки, потом, опомнившись, так же внезапно перешел на шаг и остановился вовсе. Я натянул поводья, едва не разодрав единорожью пасть.

Каменистая равнина в двух верстах впереди с размаха расшибалась об отвесную гору, перегородившую мир. Массивная серая плита, поставленная стоймя, вершиной царапала облака, а вправо и влево уходила за горизонт. Стену испещрили темные и багровые прожилки, отчего казалось, что по ней непрестанно стекает кровь гигантского животного.

По голове меня шарахнуло жесткими перьями. Твердые когтистые мослы отпихнулись с такой силой, словно это пернатое прыгнуло до облаков, не раскрывая крыльев. Меня вдавило в седло, единорог зло фыркнул. Волк сел по-собачьи, вскинул морду к луне. Черные ноздри часто раздувались, внутри блестело влажным.

– Пахнет жильем, – сообщил он наконец. – Много жилья!..

В неподвижном чистом воздухе поблескивало, словно лунный свет отражался на крылышках эльфов, есть же среди них и совсем мелкие породы, как бывают, к примеру, муравьи крупные и муравьи совсем мелкие. Мои ноздри наконец начали улавливать чужой тревожащий запах, но тут в ночи захлопали крылья, мелькнула темная тень.

Я напрягся, но ворон углядел вблизи торчащий как чертов палец камень, рухнул, я слышал жутковатый скрип когтей, словно ножом поскребли по сковороде, крылья хлопнули пару раз, в мою сторону обратилась красная вишня глаза.

– Там вход!..

Волк рыкнул ревниво:

– Это знаем. Чуть левее, если взять от этого камня.

Ворон отдышался, прокаркал хрипло:

– Но я заглядывал вовнутрь!

– И как далеко? – поинтересовался волк.

– Достаточно!

Волк прорычал насмешливо:

– Понятно… Мой лорд, если мы что-то хотим узнать в самом деле, надо ехать. А это, которое в перьях, пусть пока отдыхает. Такое пузо таскать!

Копыта стучали звонко, но теперь мне слышался лязг мечей, стук костяных рогов, удары боевых топоров по щитам и шлемам, а холодный воздух ночи холодил кровь и обращал ее в мелкие стучащие кристаллики льда.

Стена разрасталась, заняла половину неба. Затем звезды исчезли, мы почти уперлись в залитую мертвенным лунным светом гору, срезанную с этой стороны как гигантским мечом.

В холодном воздухе плыли струи теплого воздуха. Я ощутил запах теплых тел, свалявшейся шерсти, испражнений, из чего понял с еще большим холодком, что пещера ведет в глубины настолько дальние, что оттуда чудища даже не выбегают из присущей каждому зверю чистоплотности.

Захлопали крылья, сверху злорадно каркнуло:

– А я первый заметил!.. Я первый!

Волк прорычал:

– Я тоже чую… уже давно. Там левее должна быть большая нора. Или даже вход в пещеру. Я проведу тебя, мой лорд!

Хриплый голос заорал:

– Нет я поведу! Я первый заметил!

– А я первым нашел!

Под моими коленями начало подрагивать. Я не знал, то ли единорог начинает трястись, то ли с моими ногами что-то не так, но лучше бы с этой рогатой лошадью, герою не пристало выказывать даже сомнение в полной и абсолютной.

Мы ехали вдоль стены, что вырастала из земли под прямым углом, а то и под точкой кипения, я пугливо задирал голову, если оттуда сорвется глыба, да еще с самой вершины, а тут еще это услужливое пернатое распорхалось, то мои роскошные волосы героя точно испортит…

– Вот оно!

Два голоса, рык и карк, слились в одно, даже единорог что-то хрюкнул, попрядал ушами, словно пчела в хореографическом танце, сообщающая о запасах меда.

Я осторожно пустил коня вдоль каменной плиты, упершейся в небо. Вся вздыбленная стена залита неживым светом упырей, а впереди зияет сплошная чернота то ли провала, то ли входа. Конь вздрагивал, все-таки это его трясет, я сцепил зубы и заставил Рогача приблизиться к черноте.

Из глубины выкатывались волны теплого нечистого воздуха. По моей спине бегали мурашки. Тот зверь, который внутри нас, предупреждал меня, что в глубине пещер находится зверь намного крупнее, опаснее.

Над страшным черным входом грубо и страшно темнели рунические знаки. Если не русские или китайские, то, понятно, рунические. Помня, что в этом мире я свой, я напряг зрение, через пару мгновений начал улавливать смысл. Сперва почудилось, что там обязательно будет «Забудь надежду, всяк входящий», но в мозгу отпечатались два странных слова «Дэн…эн …кипер», которые смутно показались знакомыми, и в то же время холодок страха пробежал по спине, проник во внутренности и залег там тяжелой глыбой льда.

– Ну держись, – проговорил я пересохшим ртом, – дэнжен… кто бы ты ни был!

Волк взрыкивал, давал последние наставления, ворон суетливо напоминал, чтобы все сокровища в мешок, в мешок, если не влезет, чтобы притоптал, только конь фыркал и старался отодвинуться от мрачного входа. Никто из них в черноту идти со мной не собирался: волк-де обучен бою в условиях леса, ворону для полета простор нужон, а конь что, пусть даже рогатый, ему рог для драк за единорожек даден, а не за презренное злато…

– Почему презренное, – пробормотал я. Занемевшие ноги едва удержали, я постоял, держась за стремя. Кончики пальцев касались теплого конского бока, я чувствовал там мелко-мелко дрожащую жилку. Храбрый конь, у меня дрожит вовсе не жилка. Правда, конь остается…

Меч покинул ножны, как мне показалось, с радостью. Сжимая рукоять, я чувствовал в руках недобрую тяжесть смертельного оружия. В теле снова появились жилы. Мышцы взыграли, я пошел во тьму неслышным кошачьим шагом, чуть пригнувшись и выставив перед собой меч.

Глаза привыкали к абсолютной тьме быстро, а когда я еще чуть постоял, всматриваясь в кромешную черноту, сперва начали плавать лиловые пятна, потом смутно проступили очертания стен, низкий свод.

Пригибаясь, я медленно двинулся вперед. Ход был достаточно широк, глаза медленно отвыкают от солнечного дня, потому, шажок за шажком, начал различать достаточно далеко вперед, то ли светящаяся плесень, то ли радиоактивные крупинки в камне, но я чувствовал себя в сумерках, когда цвета потеряны, все серое, как жизнь в провинции, но видишь достаточно ясно.

Ход расширился, я шел среди двух отвесных стен, а свод поднялся так, что терялся в темноте. Спина моя с облегчением выпрямилась. В полной тишине я слышал только звук своих шагов. Подземный мир казался пуст, даже запахи ослабели, словно меня черти несли в другую сторону.

Поколебавшись, я занес руки над головой, намереваясь сунуть тяжелый меч в ножны, осточертело нести на вытянутых руках, как вдруг далеко-далеко раздался щелчок, словно переломилась сухая веточка. Или лопнула тетива.

Я застыл, напряженно вслушивался, а затем ощутил сквозь подошвы, что каменный массив слегка подрагивает. Все сильнее и сильнее. Издали донесся тяжелый грохот, я ощутил, как по всему туннелю прошла, взвихрив мои волосы, воздушная волна, словно незримая подушка перед поездом метрополитена.